ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Александр Кушнер

ДВОРЦОВАЯ ПЛОЩАДЬ

Дворцовая площадь, сегодня я понял,

Еще потому мне так нравится, видно,

Что окаймлена Главным штабом, как поле,

Дворцом, словно лесом, она самобытна

И самостоятельна, в ней от природы

Есть что-то, не только от архитектуры,

Покатость и выпуклость сельской свободы –

И стройность и собранность клавиатуры.

Другими словами, ансамбль, — ведь и ельник

Имеет в виду повторяемость окон,

Он геометричен, и он не отшельник,

Как будто расчетливо скроен и соткан,

И вот в центре города что-то от Суйды,

От Красниц и Семрино вдруг проступает,

Какой-то, при чёткости всей, безрассудный

Размах, и с Невы ветерок залетает.

* * *

Когда Россию не ругали,

Когда ее не представляли

Как зло без края и конца?

Так ведь и впрямь — какие дали

Видны от Зимнего дворца!

Одной Невы вполне б хватило,

Чтоб осознать, какая сила

Стоит за ней, — и потому

Ее и Вена не любила,

И Лондон видел только тьму.

И то же самое Берлину

Казалось: стену бы, плотину

Поставить, — что за дикий край!

Хоть плачь, ольху обняв, рябину,

Хоть Тютчева перечитай.

ТУЧА

Туча похожа была на Балтийское море,

Серо-стальная, с неистовым сабельным блеском.

Было бы жаль утопить ее в складчатой шторе

Или кисейным ее поручить занавескам.

Туча была проницательна так, что сумела

В нашем вниманье к себе разглядеть поощренье,

Сажи для нас не жалея, и дыма, и мела,

Даже хотелось ее пригласить в помещенье.

Грозная туча, вечерняя туча, густая,

Желтой подкрашена снизу закатной подсветкой,

До драматической мощи в окне вырастая,

Пересеченная сбоку кленовою веткой.

Видишь, бывают такие чудесные тучи,

Невероятнее самого яркого неба!

Гете сказал: всё, что пишем, мы пишем на случай.

Вот этот случай, пусть выглядит он и нелепо.

ВЕЗУВИЙ

О, как мне хотелось увидеть Везувий!

Увидел — и что же? Гора как гора.

Неужто для пылких страстей и безумий

Он создан, приземистый, вроде шатра?

Казбек бы ему показать белоснежный,

Граненый, сверкающий, яркий алмаз!

Унылый Везувий, угрюмый и грешный,

Историей римской пугающий нас.

И это Везувий? Ни пика, ни снега,

Неужто Помпею такой погубил?

Как если б великого я человека

Увидел — и разочарован им был.

И ростом не вышел, и странную моду

Завел — надевать телогрейку с утра.

И что-нибудь скажет еще про погоду:

«Сегодня дождливо, не то что вчера».

ПОГОДА

Бегут за днями дни, и если б не погода,

То вообще бы жизнь одним казалась днем.

Недаром в дневнике записывает кто-то:

Шестое декабря. Прохладно. Снег с дождем.

Седьмое декабря. Два градуса мороза,

Но солнечно с утра — и легче на душе.

Он пишет для себя. Не смейся: это проза,

Но близко подошла к поэзии уже.

И кажется, что он о жизни больше понял,

О времени — точней и явно лучше нас.

По крайней мере он не вымыслом заполнил

И небылью свой текст, а правдой без прикрас.

Весь день меня тоска томила и дремота,

Но к вечеру в окне закатный вспыхнул свет.

Так есть ли что-нибудь важнее, чем погода?

Важней, конечно, есть, но интересней — нет.

* * *

На каждой травинке по нескольку капель,

Одна — ожерелье, другая — браслет.

Чтоб этот прилавок никто не ограбил,

Следит за ним пристально тот, кого нет.

А чуть потускнеет, подсохнет мерцанье,

Еще одним дождиком вымочит мир.

Он — разум, он — совесть, он — наше сознанье,

Он — врач, а сегодня еще ювелир.

* * *

Машина зашла в переулок, и фары

Мигали, мигали ее, — почему?

Какие печали, какие кошмары,

Какую беду разглядела сквозь тьму?

Зачем переулок ей наш — непонятно,

И мало ли улиц вблизи попрямей,

Пошире? Не надо лучей, Ариадна,

Не надо клубка нам и нити твоей!

У нас минотавры не водятся, что ты!

Вороны и голуби в сквере одни.

Не надо подсветки твоей, позолоты!

Смутилась — и вдруг притушила огни.

Но сдвинулась с места — и вновь ослепила,

Да так, что ночная отпрянула мгла.

Быть может, о чем-то нас предупредила,

Уехала — сделала всё, что смогла?

* * *

Мимо дубов или вязов, не знаю, —

Издали точно сказать было трудно,

Мы проезжали в машине по краю

Местности сельской, распахнутой чудно.

И почему-то дубы или вязы

Эти мне вдруг показались знакомы:

Всплески их, вздохи, улыбки, гримасы,

Взгляды, поклоны, увечья, изломы.

Что-то как будто сказать мне хотели,

Но, отступив на манер привидений,

Скрылись вдали, подойти не посмели,

Стали одним из моих заблуждений.

Где-то я видел их в прожитой, прошлой

Жизни таинственной, мною забытой,

Скрытой теперь от меня суматошной,

Взрослой, для детского чувства закрытой.

И не владею я теми словами,

Что их вернули бы, расколдовали.

Словно когда-то моими друзьями

Были они — и деревьями стали.

* * *

В горле какой-то комок…

И. Анненский

Господи, где же на жизнь эту силы

Взять, а тем более если их нет?

Как, натянув на ботинки бахилы,

В двадцать четвертый пройти кабинет?

Как эта жизнь тяжела и подробна,

Сколько в ней этой печали и той!

Перед врачом за себя неудобно:

С чем ты явился к нему, с тошнотой?

— В горле комок у меня не проходит,

Жить мне мешает, хотя не болит.

Пальцами доктор по горлу поводит:

— Всех нас сегодня немного тошнит.

Дальше — на темном его мониторе

Зыбкий свой внутренний мир разглядишь:

То ли тростник и бурлящее море,

То ли речную волну и камыш.

Можно ли бледному верить просвету,

Что эта тень означает и мгла?

Где тут душа? А души-то и нету!

Или струхнула — и в пятки ушла?

— Всё хорошо. Принимайте таблетки.

И постарайтесь побольше гулять.

Как я устал! Поднимаюсь с кушетки.

Сырость и слякоть в окне, благодать!

ЗАБОРЫ

Раньше были какие заборы?

В них широкие щели сквозили,

Составною их частью зазоры

И пробелы широкие были,

А штакетник и вовсе рассчитан

Был на то, чтобы видел прохожий,

Как крыжовник прекрасно воспитан,

Как отлично малинник ухожен.

А теперь за железной завесой

Скрыта жизнь — не напишешь рассказа,

Невозможна ни повесть, ни пьеса,

Ни вьюнка, ни калитки, ни лаза,

Беспросветный застыл перед взором

Металлический ряд, словно прочерк, —

Под таким равнодушным забором

И поэт умереть не захочет.