ХВАЛИТЬ НЕЛЬЗЯ РУГАТЬ

Мишель Пастуро. Синий. История цвета. Перевод с французского Н. Кулич.

М.: НЛО, 2015

«В общей картине западноевропейской геральдики следует отметить некоторые географические нюансы. Например, «лазурь» в Восточной Франции встречается чаще, чем в Западной, в Нидерландах чаще, чем в Германии, в Северной Италии чаще, чем в Южной. Кроме того, следует подчеркнуть, что вплоть до XVI века в тех странах Европы, где много «лазури» (всех оттенков синего), обнаруживается мало черного и темно-серого — и наоборот. В установлениях геральдики (как и в некоторых других установлениях) синий и черный порой выступают в одной и той же роли».

Вполне обыкновенный для этой книги пассаж: так сто двадцать страниц, а потом, наконец, немножко про современность. Даже не могу сейчас поверить, что с радостью поставила книгу на полку, и собираюсь прочесть «Историю черного», и уже пару раз цитировала Пастуро в непрофильных разговорах: смотрю на эти восемь строчек и наполняюсь детской скукой. Так складывается привычка к автоматизму: считаешь, что по тройке фрагментов можешь определить, для тебя ли книга, тратить ли время — и, например, обнаружив при беглом осмотре, что прочитал тридцать строчек, а ничего не понял, уже чувствуешь зевок, скажешь: «Ну как-нибудь потом, в отпуске, тут надо сосредоточиться». Мы привыкаем к текстам, которые описывают известный мир, формулируют то, что ты уже знал или чувствовал, бесконечно обгладывают очевидное, подстраивая историю под тебя: сознание скользит вперед, и моменты узнавания себя в какой-то общей истории весьма приятны.

Прочитав изложенную Пастуро историю происхождения человека синего (последний раздел книги, посвященный XX—XXI вв., назван «Любимый цвет»), я так и не научусь различать Западную и Восточную Франции средних веков, не усвою геральдической символики, и даже вряд ли правильно воспроизведу цепочку фактов «как появились джинсы». Но теперь чаще, проплывая по залам художественного музея, я буду вспоминать, что картина, написанная, скажем, Левитаном, и та же картина, которую вижу я, имеют мало общего (не только потому, что краски со временем меняют цвет, но и потому, что в девятнадцатом веке никто не писал и не созерцал картины при таком освещении).

Нужно привыкать к книгам, по прочтении которых будешь становится чуточку не то чтобы умнее — для этого все-таки нужно задаться целью или обладать искусством запоминать хотя бы процентов шестьдесят прочитанного — но любопытнее.

Пастуро заражает своим энтузиазмом в деле описания всего: «фундаментального текста на эту тему пока не написано», «исследование такого рода нам еще предстоит прочитать», «этот вопрос, надеюсь, в ближайшее время будет освещен»; прячет в сноски перечни монографий и мономонографий (например, о способе окрашивания сукна в красный цвет в эпоху Римской Империи) и тут же дает понять, что еще целая галактика или две требуют для своего изучения команды первоклассных гуманитариев.

Это как болезнь поражает нейроны и подстегивает уже, казалось, вымерший инстинкт вечного студента: вот это еще можно изучить тщательно и нетривиально; вот найду новый список этого манускрипта и стану светилом; впрочем, есть же еще искусство репринта… Что-то подобное бывало на занятиях по литературе, когда за час на твоих глазах невероятно скучный Гоголь становился невероятно таинственным; или бывает на хорошей экскурсии по знакомым местам, когда знакомое становится заново открытым. Вряд ли кого-то это действительно подвигнет на академические труды, но здесь, кажется, совершенно необязателен результат, если так волнует процесс; если вместе с перспективами свежей докторской становится интересней вообще все.

И можно, кстати, думает автор, заодно захватить подробно историю французского флага и еще по ходу дела рассказать, что такое кокарда и с чем ее носят, — раз мы уже начали об интересном! И тебе ничего не остается, как подчиниться и удивляться дальше.

Кроме того, книги, которые описывают привычную историю людей в непривычных ракурсах, — это очень важно и интересно, ведь о каком бы прошлом мы ни говорили, мы всегда говорим о прошлом человека.

Маргарита Пимченко