ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Ангелина Злобина

Отрава

Улыбаясь и раскинув руки, бабушка шла навстречу и тоненько приговаривала:

— Ой, кто же это такой красивый, кто же это такой модный!

В широких цветастых брюках и желтой майке она показалась Алеше похожей на клоуна, и улыбалась она по-клоунски, и ее короткие взъерошенные волосы были смешного цвета — красного.

Приблизившись, бабушка затянула, снизив голос до томного коровьего стона:

— Ты мой хороший, ты мой сладкий, иди скорей ко мне!

Она присела перед Алешей и, обняв его, стала тискать и зацеловывать крепкими холодными губами. От нее пахло потом, цветами, пепельницей. Алеша жалобно улыбался и пытался отстраниться. Но его нос все равно оказывался прижатым то к полному загорелому плечу с врезавшейся желтой бретелькой, то к щеке, то к большой мягкой груди, и тогда бабушкин голос гудел над Алешиной головой, как колокол.

— Соскучился по бабушке, а? Соску-учился! Рыбка моя…

Отпустив наконец внука, она встала, тяжело дыша, поправила что-то в вырезе майки и обернулась к маме.

— Лариса с Веткой у меня в гостях. Ветка там в моей комнате играет. Ох, и отрава-девка! Красоты невозможной, но нахальная, как не знаю кто… Бабке своей говорит: «Лара, ты в этом не разбираешься» Я так и села! Батюшки, — говорю, — это в кого ж ты такая умная? Лариса хотела ей косу заплести, чтоб волосы туда-сюда не мотались. А видишь, — бабушка развела руками и хрипло засмеялась, — нельзя, оказывается!

Мама сдержанно улыбнулась.

— А где Лариса Дмитриевна?

— Спит в гостевой наверху. У нее голова разболелась, — сообщила бабушка и полушепотом церемонно пояснила: — Кислородное отравление!

Взяв внука за руку, она направилась к дому, ворча на ходу:

— Потому что сидит всю жизнь в четырех стенах у себя на Тверской, света белого не видит.

— Понятно… — вздохнула мама. Она сначала шла к дому следом за бабушкой и Алешей, а потом остановилась и робко сказала:

— Галина Петровна, я, пожалуй, не буду заходить, а то я уже опаздываю… Поеду.

— Поезжай, — равнодушно согласилась бабушка и пожала плечами, как будто ей было даже странно, что мама все еще здесь. Алеша нахмурился и попытался освободить ладонь.

— Я часов в семь заеду, — добавила мама.

— Ладно, ладно! — Бабушка чуть подобрела и даже улыбнулась. — Иди!

Мама быстро, не оглядываясь, пошла к воротам, а бабушка снова наклонилась к внуку и, умильно вытягивая губы, заворковала с ним, как с лупоглазым беззубым младенцем:

— Ты Веточку знаешь? Ты разве не помнишь Веточку?

Опасаясь, что его снова начнут тормошить и целовать, Алеша вытащил наконец руку из бабушкиной ладони и побежал в дом.

Из комнаты доносилась тихая музыка. Алеша подошел и остановился у приоткрытой двери. Там, в комнате, на ковре стояла на коленях девочка в синем платье. Она во все глаза смотрела на экран телевизора и держала в руках джойстик. Экран мерцал, что-то там напевало, ухало и стучало остренькими копытцами.

Девочка глянула на Алешу, не удивилась и снова перевела взгляд туда, где кто-то напевал и ухал.

Алеша молча вошел и сел на край дивана.

— Привет, — оглянувшись, сказала Ветка.

— Привет, — ответил Алеша.

Девочка бросила джойстик на ковер, встала, плавно повела головой влево и вправо, откидывая на спину длинные черные волосы, и забралась с ногами на диван.

— Ты похожа на коробку конфет, — пытаясь быть дружелюбным, сказал Алеша, — там еще написано «С Рождеством!» и нарисована девочка со свечкой.

— А ты похож на… — Ветка замолчала и вдруг приблизилась к Алеше так, что они почти коснулись носами.

— Ты у меня в глазах отражаешься? — спросила она.

— Да, — сказал Алеша.

— А я у тебя почему-то не отражаюсь, там у тебя какие-то черточки…

Ветка отпрянула, соскочила с дивана и потянула мальчика за руку.

— Пошли на балкон!

Петляя между креслами, они пробежали через гостиную, свернули в холл и понеслись вверх по лестнице. На втором этаже Ветка обернулась, приложила палец к губам и на цыпочках пошла вдоль стены. Из дальней комнаты доносился мерный храп. Ветка шепотом сказала:

— Это Лара, моя бабушка.

Они крадучись вышли на балкон, Ветка закрыла дверь и опять приложила палец к губам.

— Тс-с… Слышишь?

Алеша слышал, как вдали, на большой развязке шумят машины, как дышит Ветка, как его сердце стучит в ушах, будто катится по рельсам маленький тяжелый локомотив, «тук-тук, тук-тук, тук-тук»… И только потом сквозь все звуки прорезался тоненький писк.

— Это птенцы! — сказала Ветка. — Вон гнездо у них…

Под скатом крыши, чуть выше и левее балконной двери виднелось темное отверстие, вход в птичий дом, похожий на прилипший к стене ком серой глины.

— Я хочу на них посмотреть, подсадишь меня?

Алеша попытался поднять Ветку, обхватив ее ноги, но оказалось, что она довольно тяжелая. Ветка сказала:

— Нет, надо не так!

Она подвинула к стене раскладной стул и забралась на него.

— Теперь ты держи сиденье, а я встану на спинку, — сказала она Алеше.

— Вы что же это делаете?! — донеслось снизу. — А ну-ка немедленно…

Они снова бежали по лестнице, теперь вниз. Из гостиной слышались суматошные причитания бабушки, Алеша хотел было выйти ей навстречу и позволить поругать себя, но почему-то свернул вслед за Веткой в сторону гаражной двери. Затем в глаза ударило солнце, шершавые теплые листья хлестнули по ногам. Синее платье летело впереди него, развевались черные нити волос, мелькали загорелые икры.

Ветка остановилась за кустом отцветающих пионов, огляделась и скомандовала:

— Садись! Так нас будет не видно.

Они посидели немного на траве, обсудили трудности птичьей жизни, потом вспомнили, что у летней кухни невысокая крыша, и если там есть какое-нибудь гнездо, то до него точно можно дотянуться, встав на стул, и покормить птенцов червяками. А червяков можно добыть где угодно, вот, например, в пионовой клумбе.

Никаких гнезд в кухне не оказалось, но зато вдоль ее глухой задней стены буйно росла малина. Пробираясь между стеной и забором к самым крупным ягодам, Ветка оцарапалась, едва не порвала платье, окрапивилась, а потом, выбравшись из малинника, скулила, прыгала и махала обожженной рукой.

— А мне папа показал, как рисовать страшные раны, — похвастался Алеша, — только для этого нужна специальная трава — зверобой. Потрешь, и получается, как будто большая царапина.

— А я ела ягоды смерти, — прекратив наконец ныть и скакать, заявила Ветка.

— Не бывает никаких ягод смерти, — неуверенно возразил Алеша.

Ветка поджала губы и ехидно прищурилась.

— Да?! Пошли, покажу!

У Алеши отчего-то стало холодно в животе, будто он проглотил острую льдинку.

— Почему же ты жива, если ты ела эти ягоды? — спросил он, опять следуя за синим платьем с волнистой оборкой.

— А я мало съела, всего две ягодки…

На веранде сидела бабушка, курила и разговаривала по телефону, то смеясь, то переспрашивая «да? да? правда?».

Вышла Лариса Дмитриевна, осторожно неся на блюдце дымящуюся кофейную чашку.

— Лучше б не ложилась, полдня как не бывало, — проворчала она, отодвинула свободной рукой плетеное кресло от стола и вдруг заметила детей.

— Алеша, здравствуй! — сказала она, сонно и ласково глядя через очки. — Какой ты большой стал, я бы тебя не узнала!

— Здрасьте… — смущенно насупившись, сказал Алеша.

— Вета, вы далеко собрались? — продолжала Лариса Дмитриевна. — А то скоро обед…

— Алешенька, поди сюда, детка, — громко перебила ее бабушка и, затушив сигарету, стала быстро что-то искать в карманах своих клоунских брюк.

Алеша нехотя приблизился. Бабушка наклонилась к нему, обняла одной рукой и притянула, заставив выгнуться.

— Ты что-то гундосишь, у тебя насморк, что ли? Возьми платок… Высморкайся как следует. Как следует! Вот так. В машине, наверное, просквозило… Смотри, на земле не сиди!

— Мы не сидим…

Алеша попытался отпрянуть и сбежать, но тут же был пойман и прижат.

— Ты мой сладкий! Рыба моя! Ты бабушку-то любишь?

Ветка, сложив на груди руки, стояла возле ступеней веранды и демонстративно скучала, притоптывая мыском босоножки. Алеша наконец извернулся и вырвался на волю. Убегая, он слышал за спиной бабушкин хрипловатый смех и неразборчивое добродушное бормотанье.

Раскидистое дерево росло за гаражом, на границе с соседним участком. Забор в этом месте размыкался, пропуская в обе стороны длинные толстые ветви, а два крайних столба соединялись сквозь них железными перекладинами. В траве под деревом чернела россыпь мелких, как дробь, подсохших от жары ягод.

— Вот, — сказала Ветка. — Ну что, полезли наверх?

Она наступила одной ногой на перекладину, другой на наклонно растущий ствол, широко шагнула, повернулась, держась за сучок, ловко перебралась по ветвям вверх и крикнула:

— У меня тут настоящее седло!

Алеша полез следом за ней, сначала наступая на те же ветви, а потом осмелел, перешагнул к другому стволу, забрался повыше, выбрал удобную развилку и уселся.

Внутри кроны было зелено и душисто. Сам воздух, прохладный и горьковатый, казался зеленым. Ветка отклонилась назад, волосы ее свесились вниз и покачивались, словно темные водоросли в тихой воде.

— Я... вижу... самолет, — негромко, нараспев сказала она.

Алеша тоже посмотрел вверх, увидел лиственный свод, серые стволы в пятнах солнечного света и множество будто висящих в воздухе черных точек.

Ветка, запрокинувшись, все еще смотрела в небо.

— У тебя волосы такие... — сказал Алеша и запнулся, не зная, как назвать эту мучительно-черную гладкость. Подумал и выдохнул: — Ужасные!

Ветка засмеялась, задрыгала ногами, а потом села прямо и, вытаращив глаза, прошипела: «Ужа-асные!» Алеша тоже захохотал, а она дотянулась до тонкой ветви, наклонила ее к себе и стала рвать ягоды.

Вздрагивали и шуршали листья, Ветка сосредоточенно обирала длинные поникшие кисти и вдруг обернулась и протянула Алеше ладонь, полную черных бусин.

Он щепотью взял половину и сразу отправил в рот. Ветка съела с ладони все, что осталось.

Ягоды были сладковатыми, вяжущими, с колкой маленькой косточкой внутри. Алеша встал на ноги, потянулся и поймал двумя пальцами за листву еще одну ветвь — длинную, гибкую, густо покрытую черными гроздьями.

Ее обирали в четыре руки, торопясь и ревниво поглядывая друг на друга. У Алеши от терпкого сока стянуло губы, кончики пальцев стали черно-лиловыми, а ягоды попадались все крупней, все слаще.

— Дети, где вы там… Идите обедать! — прокричала бабушка.

Ветка осторожно спускалась вниз, ее платье с оборкой качалось, как большой синий цветок.

Алеша спрыгнул с верхней перекладины забора, упал и слегка ободрал колено. Он отряхнул ладони и, выставив вперед ногу, небрежно сказал:

— Вот примерно такие царапины делают зверобоем.

Ему очень хотелось спросить, что же теперь с ними обоими будет после того, как они ели ягоды смерти, но Ветка, плавно взмахивая руками, побежала к дому, и Алеша решил, что спрашивать не надо. Если не спрашивать — все будет хорошо.

Обедали в кухне при открытых настежь окнах. Бабушка и Лариса Дмитриевна ели окрошку, а Алеша молочный суп с вермишелью. Ветка сказала «я не хочу» и стала копаться в дуршлаге с мокрыми, только что вымытыми овощами. Бабушка удивилась:

— Ну как же так? Есть-то надо…

Ветка молча направилась на веранду, хрустя на ходу огурцом.

— Может, котлету будешь? — крикнула бабушка ей вслед, но Лариса Дмитриевна махнула рукой:

— Не надо, Галь, не приставай к ней. Ее не заставишь. Непослушная…

Бабушка покачала головой и вздохнула:

— Да-а… отрава-девка! Алешка у меня не такой.

Вермишель сползала с ложки, молоко остывало, густело, в нем скучно плавали желтые точки масла. Алеше казалось, что он ест невкусный белый суп целую вечность, а Ветка, может быть, уже умерла и лежит где-нибудь за кустом пионов, уронив недоеденный огурец и разметав по траве свои ужасные волосы.

— Я больше не хочу, — тихо сказал Алеша и с мольбой посмотрел на бабушку.

Она отложила ложку, нацепила на нос очки и взяла внука за подбородок.

— А что это у тебя губы черные? А ну-ка… вы черемуху, что ли, ели?

Алеша виновато кивнул и замер.

— Вы что, на дерево лазали?!

Бабушка закатила глаза и прижала ладонь к груди, Лариса Дмитриевна тоже забеспокоилась, и обе они принялись рассказывать страшное о непослушных мальчиках и девочках, упавших с деревьев или заборов.

После обеда бабушка отвела Алешу в ванную, умыла, оттерла полотенцем черемуховый цвет с его губ и объявила:

— А теперь — спать.

Заметив слабое сопротивление, она торопливо пообещала:

— Часок отдохнешь и будешь опять гулять!

Когда шли через гостиную, Алеша, взглянув в сторону веранды, успел заметить между двумя плетеными креслами сияющий на солнце край синего платья и загорелую ногу, перехваченную у щиколотки серым ремешком босоножки. Из-за подлокотника приподнялась рука и перевернула ярко сверкнувшую белым страницу невидимой книги.

— А Вета не спит! — сердито сказал Алеша.

— Вету и вечером не уложишь, а утром не добудишься, — ответила бабушка, продолжая подниматься по лестнице и крепко держа внука за руку.

Они вошли в ту комнату, где Алеша в прошлый приезд ночевал с мамой. За дверью висел мамин халат в голубой цветок, а на тумбочке лежал шнур от ее телефона.

Бабушка стащила с Алеши майку и шорты, откинула с постели плед и сказала: «Ложись, зайка», а когда Алеша залез под простыню, села рядом и склонилась над ним.

— Еще приедешь ко мне? — спросила она, тепло дыша ему в лицо.

— Наверное, — ответил он с принужденным вздохом, не сводя глаз с бабушкиного медальона. Маленький серебристый овал на тонкой цепочке качался и еле заметно вздрагивал. Бабушка рассказывала, как будет хорошо, если Алеша в следующий раз поживет у нее подольше, обещала свозить его к аэродрому, посмотреть на парашютистов, а потом в большой магазин, где чего только нет…

Медальон вздрагивал и мерцал. «Это потому что у бабушки бьется сердце!» — догадался Алеша, ему стало жалко ее, такую добрую, такую пожилую и полную. Он закрыл глаза и сделал вид, что согласен заснуть.

Из коридора послышался шепот Ларисы Дмитриевны: «Галя!», бабушка шепнула в ответ «иду!» и вышла из комнаты.

Сначала Алеша лежал и разглядывал мамин халат, потом, зажмурив один глаз, обводил пальцем орнамент на обоях. В доме стояла такая тишина, будто все сговорились и ушли.

Алеша решительно встал, оделся и спустился в гостиную. Из кухни, держа на растопыренных пальцах пропитанный маслом кусок черного хлеба, вышла Ветка.

— А где бабушка? — спросил Алеша.

Ветка, потянувшись вперед, откусила и сразу вытерла ладонью губы.

— В ванной, — сказала она, — твоя Галина Петровна мою Лару красит, — и, показав на хлеб, поинтересовалась: — Хочешь? Там морская соль!

Алеша приблизился, тоже потянулся вперед и осторожно куснул.

— Забирай, — щедро предложила Ветка и отдала ему бутерброд.

Она раскинула руки, затянула шмелиное «ж-ж-ж» и, совершив замысловатый облет стола и дивана, убежала на улицу.

Алеша сосредоточенно доел хлеб до черной горьковатой корки, слизнул с пальца мутную соляную крупинку, немного подумал и съел корку.

На веранде никого не было. Ветка куда-то подевалась. На столе рядом с кофейными чашками, пепельницей и растрепанным бабушкиным журналом лежала книга с улыбающимся львом на обложке.

Алеша прошел вдоль дома, заглянул за угол и увидел Ветку возле гаража. Она рисовала углем на кирпичной стене, а когда заметила Алешу, по-взрослому холодно сказала:

— Если хочешь помочь, можешь взять уголь в мангале.

Часть гаражной стены уже покрывали черные линии и загогулины, из них вздымались пики, похожие на остроконечные крыши.

— Это остров, — деловито пояснила Ветка.

Алеша побежал к мангалу за углем.

Они рисовали молча, будто старательно делали важную работу. Остров на кирпичной стене постепенно становился все темней и подробней, на дне океана возникли тайные поселения, а с красных небес за ними наблюдали два пузатых летательных аппарата.

В доме негромко разговаривали Лара и бабушка, было слышно, как из кухонного крана льется в раковину вода, как звенят чайные ложки…

Ветка спросила:

— Ты еще приедешь сюда?

Алеша сказал:

— Да. А ты?

— Я тоже приеду, — серьезно ответила Ветка, дорисовывая в кирпичных водах крошечного черного аквалангиста.

Лариса Дмитриевна стояла на веранде и расчесывала сильно потемневшие влажные волосы.

— Вы как погорельцы, — удивленно сказала она, увидев перепачканных углем Алешу и Ветку. Но дети с серьезными лицами прошли мимо. Бабушка в халате и в чалме из полотенца испуганно посторонилась в дверях ванной и воскликнула:

— Господи, чумазые-то какие!

Мама приехала, когда все сидели за чаем. Бабушка сухо поинтересовалась:

— Наработалась? Ужинать будешь? — и, не дожидаясь ответов, стала предлагать детям еще по куску вафельного торта, а Ларе объяснять, на какой полке в холодильнике стоит сметана.

— Спасибо, Галина Петровна, не хочется ничего, жарко, — сказала мама и погладила Алешину макушку. А когда он взглянул снизу вверх, спросила:

— Ну что, домой?

Ему уже хотелось ехать, смотреть на дорогу и бегущие мимо дома и рекламные вывески, разговаривать с мамой. Но жалко было оставлять маленький сад, облетевший куст белых пионов, похожий на разоренное птичье гнездо, летнюю кухню с мангалом, полным углей, дерево с черными ягодами.

Когда шли к воротам, Алеша слышал, как сзади разговаривают бабушка и Лариса Дмитриевна, слышал тихие Веткины шаги за спиной, хотел обернуться, но почему-то не мог.

Возле машины бабушка наклонилась к нему, обняла и стала крепко и быстро целовать в висок и в щеку, приговаривая:

— Ты мой хороший, мой сладкий, рыбка моя… Еще приезжай ко мне!

— Приеду, — застенчиво потупившись, проговорил Алеша. Он злился, не узнавая своего голоса, ставшего вдруг тихим и тонким, как у девчонки, и еще больше смущался.

— Ты же любишь бабушку, правда?

— Да…

Ветка стояла неподалеку и, склонив голову к плечу, с интересом наблюдала сцену прощания.

— А что ты такой красный, ты не заболел? — Бабушка потрогала Алешин лоб и опять обняла внука, прижав так крепко, что его ноги оторвались от земли.

Мама дождалась, когда Алеша усядется и захлопнет дверь, сказала: «Ну, до свидания!» — и села за руль. Машина медленно поехала по проулку к дороге. Ветка подбежала и пошла рядом, держась за опущенное стекло и глядя на Алешу. У него пылали уши, улыбка сделалась жалкой. Он смотрел на Веткино платье, на ее загорелую, оцарапанную в малиннике руку, на черные нити волос, вздрагивающие при каждом шаге, но не решался посмотреть Ветке в лицо.

— Подождите! — крикнули сзади.

Бабушка тяжелой трусцой бежала к машине.

Потеснив Ветку и совсем загородив ее собой, бабушка открыла заднюю дверь и потянула Алешу за руку.

— Пойдем-ка, милый, свожу тебя в туалет, пока не уехал, а то неизвестно, сколько вы в пробках простоите! Или вот хоть за куст… Иди! Давай по-быстрому, никто не смотрит…

— Не надо! — взмолился Алеша. — Бабушка, я не хочу!

— Галина Петровна, не нужно! — раздраженно сказала мама. — Да оставьте вы его!

Но бабушка уже тащила упирающегося внука к соседнему забору за куст сирени, обхватывала, поворачивала и, наклонившись, дышала в ухо.

Алеша выставил локти, взбрыкнул обеими ногами, вырвался из бабушкиных рук и побежал к машине.

Когда хлопнула задняя дверь, мама, ни к кому не обращаясь, тихо проговорила:

— Все. Поехали.

Бабушка, остановившись посреди дороги, смотрела им вслед. Она отдалялась, уплывала, а за ее спиной девочка в синем платье шла к воротам, становясь все меньше и меньше, и ее черные волосы качались вдоль спины.

Алеша сжимал дрожащие губы и вдруг, испугав маму незнакомой, злой решимостью, выпалил:

— Стой!

Все качнулось и замерло. Он выбрался из машины и, яростно всплеснув руками, крикнул:

— Бабушка… — голос его сорвался: — Я тебя ненавижу!

А затем снова сел на заднее сиденье и вытер кулаком слезы.

— Дверь закрой, — спокойно сказала мама.

Ветка и Лариса Дмитриевна стояли у ворот и смотрели, как Галина Петровна медленно идет по проулку — грузная, в сияющей на солнце желтой майке и цветастых клоунских брюках. Приблизившись, она жалобно скривила рот и тронула мизинцами уголки мокрых глаз.

— Что там случилось, Галя? — спросила Лариса Дмитриевна, тревожно вглядываясь в лицо подруги. Та улыбнулась сквозь слезы.

— Да Алешка уезжать не хотел… На повороте из машины выскочил, кричит: «Бабушка!»

Она достала из кармана смятый платок, промокнула глаза и вздохнула.

— Поехал… Рыбка моя!