ПОЭЗИЯ И ПРОЗА
АРИНА ОБУХ
Выгуливание молодого вина
― Сначала я был гениальным художником, потом талантливым, потом одаренным, а сейчас я просто пьяница.
Обычно после седьмой рюмки Игорь Ефремов выдает только крылатые фразы. После одиннадцатой он берет топор и начинает бегать за Люсей. Поэтому Люся всегда знает, когда ему нужно побыть одному. Я думаю, это любовь.
― Красивых лиц нет, ― говорит один художник другому. ― Я специально оставил машину дома, сел в метро. И не увидел ни одного красивого лица. Понимаешь?
Собеседник трагически кивает.
Они стоят у своих полотен, с которых на них смотрят красивые девушки. Одна картина в бежевых тонах, с прикрепленным отрезком грубого льна, помятого, вымоченного и тоже покрашенного в светлый тон. И силуэт девушки, идущей к морю ― или от моря. На другой картине пять девушек, у них терракотовая кожа и черные волосы, они смеются и босиком идут по какой-то прозрачной глади ― они веселы даже пятками и грациозны всей статью, одеты в туники и несут огромный сосуд с лицом женщины…
Красивых женщин в их жизни было очень, очень много. Но все они ушли к морю.
Картина называется «Выгуливание молодого вина».
И выставка так называется. И вся их жизнь.
…Вино бродит; в народе говорят — гуляет.
А гулять оно начало много тысячелетий назад. И вокруг этого гуляния, на праздниках бога вина Диониса, родился театр и все другие искусства.
Праздники назывались «симпозиумы». Сегодня это звучит строго и учено, а в переводе с греческого означает — «пиршество», «общая выпивка». И вот эта «общая выпивка» сопровождалась танцами, песнями и театральным действом. Потом как следствие появились декорации…
Получение вина сродни написанию картин — сначала возделывание лозы, сбор винограда, выдавливание сока, брожение винного сусла, отжим и наконец выдержка.
У кого-то получается амброзия, а у кого-то ― уксус.
Я знаю человека, который выгуливает одну и ту же картину уже шесть лет (выдержка!). Эта картина размером четыре на пять. И кажется, что она когда-нибудь оживет, присядет за столик, возьмет маленькую чашечку кофе, достанет коньяк из секретного места и скажет:
― Павел, перестаньте меня писать! Дорисуйте этому кентавру ноги и повесьте меня в Русском музее.
Сначала эта картина была похожа на винегрет: там преобладали розовый и зеленый. Потом туда проник синий. Потом антрацит. Настала глубокая ночь.
― Это «Пир кентавров и лапифов». Симпозиум.
Пьяные кентавры портят свадьбу Пирифоя и Гипподамии. На протяжении шести лет. Невеста меняет платье. Жених поднимает бокал.
― Нет, нет! Жених поднимает меч.
Кентавры похищают несчастных девушек.
― Нет, нет! Кентавры похищают счастливых девушек!
С левого края картины начался роман. Он перекинулся и на правый край. Кентавр целует девушке шею. Девушка прекрасна. Третья грудь намечена углем. Как бонус.
― Ты можешь уже дорисовать эту грудь?!
― Могу.
― Ты уже наметил, осталось только обвести. И ногу наметил. Все же готово. Сделаешь?
― А зачем?
Он достает булочку с маком и начинает есть. Булочка с маком делает его философом.
― Что значит «зачем»? Устроим симпозиум. Игорь, как этот кентавр, поднимет седьмой бокал (топор войны спрячем). Люся наденет новый наряд ― красная туника, синие чулки, желтый шарф, полосатые волосы… И браслеты, браслеты, бусы, длинные серьги… На ком-то все это ужасно. А Люся прекрасна.
На своих картинах Люся тоже идет к морю. Море розовое и пенистое, как молодое вино.
…День сменяет ночь. Ночь ― день. Приходит зима. Утро. Зеленый кентавр становится желтым… Идет брожение. Картина бродит, художник бродит… Эта свадьба не кончится никогда. Кентавр поднимет семнадцатую рюмку, опасный момент…
― Я допишу картину завтра.
…Придя завтра, я увижу новый натянутый холст.
― Здра-авствуйте! Что это?!.
― «Гуляй, Псков!»
― Но ты же вчера сказал…
― Потом. Погодя.
Псков. Дорога. По дороге идет монах, женщина с курами, медведь с пьяницей встретились у храма ― разговорились, женщина с головой козы идет в откровенном наряде, под руку ее ведет кавалер. А наверху купола. Эта картина сотворилась за шесть дней. На седьмой день она стояла уже в раме. Амбро-озия!..
― А как же та?..
― Не приставай.
Я на стороне той картины. Возможно, она допишется сама.
Кстати, многие его картины, потеряв терпение, так и делают.
Катерина
― Воду сюда, сюда, а где скамейка? Скамейка нужна. Федор, помогай, чего стоишь, туда еще воды нужно, сейчас батюшка придет, а у нас ничего не готово. Федя, отнеси, пожалуйста. Открой да скажи, чтобы подождали. Баки не полны еще.
Федор широко разводит руками и с улыбкой, громко на всю свечную:
― Командир! Дома жена ― тут Катерина! Куда деваться?
И делся куда-то.
Катерина продолжает дирижировать водяной симфонией, взмахивая руками, направляя всех на свои места. Катерина при храме. Храм при Катерине. Прихожанка неопределенного возраста.
― Не могу к своему возрасту привыкнуть, все время набавляется, а мне кажется, убавляется. Девушка я душой уже пятый десяток.
Худая. Скрепленная верхом юбки и низом кофты, она напоминает древнерусскую игрушку. Тряпичную куколку: форму придает лишь одежда. А внутри просто длинная мягкая основа, от которой тянутся руки. Ног у такой куколки нет ― просто длинная юбка с пришитыми к ней туфельками. И лицо нарисовано тонкой кисточкой. Которую макнули в бледно-розовую краску.
В своих невесомых туфельках она плывет по храму. От иконы к иконе. Как в детском саду в тихий час. Подходит к каждой. Смотрит. Полотенчиком протирает. Незаметно для молящихся убирает догоревшие свечи. Время от времени подходит к нам, чтобы посмотреть, как идет работа:
― Замерзли, Анна? Давайте на обед, я пока посижу.
Она садится на освободившуюся скамейку и начинает:
― С праздником! Давайте бутылочку, нет, крышечку открутите, а то долго будет. Все откручивайте крышечки и наклейки снимайте! Это уже не пепси-кола, господи прости.
Наклейка не отдирается, строгость Катерины проходит:
― Ну хорошо, но дома лучше в стеклянную банку перелейте. И к иконочке поставьте. Держите! Во славу Божью!
Множество рук. Тянутся к благодати. Особенно сегодня. С утра и до самого вечера. Катерина не устает повторять:
― С праздником! Давайте.
― Во славу Божью!
― Господи, благослови! Держите.
― С праздником! Здравствуйте!
― Спаси и сохрани! Держите водичку!
Она это говорит не прянично. Нет в словах открытки. И я повторяю за ней, сначала неловко:
― Во славу Божью! Возьмите, ― и вижу, что люди смотрят на меня так же, как я на Катерину. И отвечают мне:
― С праздником! Спасибо.
Я меняю одни добрые слова на другие и уже говорю без робости. Уже чувствую смелость говорить про наклейки. А потом вода в последнем баке заканчивается, и мы ждем батюшку.
― А водичка святая закончилась?
― Сейчас батюшка придет, освятит.
― А утренней не осталось?
Нужна та водичка. Первая. Умом они понимают, что нет никакой разницы. Что молитвы читаются одни и те же. Но… все-таки… может, у вас осталась утренняя?
Катерина отдает свою бутылку «первой воды».
― Себе наберу второй. Во славу Божью.
А я свою не отдам. Умом понимаю, что разницы нет. Но. Малодушие. Катерины во мне мало. Помимо праздничных мыслей и благородного молчания в голове выстраивается суетный монолог: «Замужем ли Катерина? Непонятно. Она работает при храме? Нет, говорят, что она просто прихожанка. По доброй воле проводит тут дни. А кто она в миру?..»
Пока набирается бак, Катерина позволяет себе поговорить по-мирски:
― Свитер купила. Цвет у него непростой, правда? ― достает из сумки пакет и показывает краешек. ― Ла-а-ама, ― протягивает она певуче. А затем проговаривает быстро: ― А может, и не лама, ― и поспешно прячет все обратно в сумку: в дверях появляется отец Анатолий. Она бросает взгляд на вошедшего следом Федора.
― Я же просила!.. ― и переводит моляще взгляд на отца Анатолия. ― Господи прости, у нас еще не все баки…
Отец Анатолий, не расслышав, начал читать молитву. Дойдя до пустого бака, выразительно посмотрел на Катерину ― та опалила взглядом Федора.
Девять часов. Все расходятся. Надевает шубку и Катерина. Фигурка ее становится чуть больше. И еще мягче.
― До завтра!
Почему-то кажется, что Катерина живет одна. В маленькой комнатке. Где на столе стоит лампа с кружевным абажуром. Лампочка дешевая, сгорает быстро, но светит теплым желтым домашним светом.
Она быстро готовит ужин. Зажигает старую газовую плиту спичками. Делает неловкое движение и едва не говорит: «Федор, принеси, пожалуйста…»
Нет, она так не говорит. Потому что Федора нет. Вообще никого нет. Она живет на первом этаже. И дворовые кошки смотрят ей в окна.
Рядом с лампой лежит молитвослов. Читает молитвы по уставу. У нее был долгий и светлый день. Еще неделю она будет помогать раздавать людям крещенскую воду.
…Я иду по Фонтанке. Навстречу мне знакомое лицо. Не сразу узнаю без платка. Катерина. А рядом мужчина, похожий на часовню. Сразу видно ― Катерина строила. На совесть. Плотный. Высокий. Крепкий. В свитере из ламы.
И Катерина рядом. Тоненькая. Строгая. Немного, может быть, сердитая. В миру все-таки. Тут можно. В мире большой непорядок.
