ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

АРИНА ОБУХ

Выгуливание молодого вина

― Сначала я был гениальным художником, потом талантливым, потом одаренным, а сейчас я просто пьяница.

Обычно после седьмой рюмки Игорь Ефремов выдает только крылатые фразы. После одиннадцатой он берет топор и начинает бегать за Люсей. Поэтому Люся всегда знает, когда ему нужно побыть одному. Я думаю, это любовь.

― Красивых лиц нет, ― говорит один художник другому. ― Я специально оставил машину дома, сел в метро. И не увидел ни одного красивого лица. Понимаешь?

Собеседник трагически кивает.

Они стоят у своих полотен, с которых на них смотрят красивые девушки. Одна картина в бежевых тонах, с прикрепленным отрезком грубого льна, помятого, вымоченного и тоже покрашенного в светлый тон. И силуэт девушки, идущей к морю ― или от моря. На другой картине пять девушек, у них терракотовая кожа и черные волосы, они смеются и босиком идут по какой-то прозрачной глади ― они веселы даже пятками и грациозны всей статью, одеты в туники и несут огромный сосуд с лицом женщины…

Красивых женщин в их жизни было очень, очень много. Но все они ушли к морю.

Картина называется «Выгуливание молодого вина».

И выставка так называется. И вся их жизнь.

…Вино бродит; в народе говорят — гуляет.

А гулять оно начало много тысячелетий назад. И вокруг этого гуляния, на праздниках бога вина Диониса, родился театр и все другие искусства.

Праздники назывались «симпозиумы». Сегодня это звучит строго и учено, а в переводе с греческого означает — «пиршество», «общая выпивка». И вот эта «общая выпивка» сопровождалась танцами, песнями и театральным действом. Потом как следствие появились декорации…

Получение вина сродни написанию картин — сначала возделывание лозы, сбор винограда, выдавливание сока, брожение винного сусла, отжим и наконец выдержка.

У кого-то получается амброзия, а у кого-то ― уксус.

Я знаю человека, который выгуливает одну и ту же картину уже шесть лет (выдержка!). Эта картина размером четыре на пять. И кажется, что она когда-нибудь оживет, присядет за столик, возьмет маленькую чашечку кофе, достанет коньяк из секретного места и скажет:

― Павел, перестаньте меня писать! Дорисуйте этому кентавру ноги и повесьте меня в Русском музее.

Сначала эта картина была похожа на винегрет: там преобладали розовый и зеленый. Потом туда проник синий. Потом антрацит. Настала глубокая ночь.

― Это «Пир кентавров и лапифов». Симпозиум.

Пьяные кентавры портят свадьбу Пирифоя и Гипподамии. На протяжении шести лет. Невеста меняет платье. Жених поднимает бокал.

― Нет, нет! Жених поднимает меч.

Кентавры похищают несчастных девушек.

― Нет, нет! Кентавры похищают счастливых девушек!

С левого края картины начался роман. Он перекинулся и на правый край. Кентавр целует девушке шею. Девушка прекрасна. Третья грудь намечена углем. Как бонус.

― Ты можешь уже дорисовать эту грудь?!

― Могу.

― Ты уже наметил, осталось только обвести. И ногу наметил. Все же готово. Сделаешь?

― А зачем?

Он достает булочку с маком и начинает есть. Булочка с маком делает его философом.

― Что значит «зачем»? Устроим симпозиум. Игорь, как этот кентавр, поднимет седьмой бокал (топор войны спрячем). Люся наденет новый наряд ― красная туника, синие чулки, желтый шарф, полосатые волосы… И браслеты, браслеты, бусы, длинные серьги… На ком-то все это ужасно. А Люся прекрасна.

На своих картинах Люся тоже идет к морю. Море розовое и пенистое, как молодое вино.

…День сменяет ночь. Ночь ― день. Приходит зима. Утро. Зеленый кентавр становится желтым… Идет брожение. Картина бродит, художник бродит… Эта свадьба не кончится никогда. Кентавр поднимет семнадцатую рюмку, опасный момент…

― Я допишу картину завтра.

…Придя завтра, я увижу новый натянутый холст.

― Здра-авствуйте! Что это?!.

― «Гуляй, Псков!»

― Но ты же вчера сказал…

― Потом. Погодя.

Псков. Дорога. По дороге идет монах, женщина с курами, медведь с пьяницей встретились у храма ― разговорились, женщина с головой козы идет в откровенном наряде, под руку ее ведет кавалер. А наверху купола. Эта картина сотворилась за шесть дней. На седьмой день она стояла уже в раме. Амбро-озия!..

― А как же та?..

― Не приставай.

Я на стороне той картины. Возможно, она допишется сама.

Кстати, многие его картины, потеряв терпение, так и делают.

Катерина

― Воду сюда, сюда, а где скамейка? Скамейка нужна. Федор, помогай, чего стоишь, туда еще воды нужно, сейчас батюшка придет, а у нас ничего не готово. Федя, отнеси, пожалуйста. Открой да скажи, чтобы подождали. Баки не полны еще.

Федор широко разводит руками и с улыбкой, громко на всю свечную:

― Командир! Дома жена ― тут Катерина! Куда деваться?

И делся куда-то.

Катерина продолжает дирижировать водяной симфонией, взмахивая руками, направляя всех на свои места. Катерина при храме. Храм при Катерине. Прихожанка неопределенного возраста.

― Не могу к своему возрасту привыкнуть, все время набавляется, а мне кажется, убавляется. Девушка я душой уже пятый десяток.

Худая. Скрепленная верхом юбки и низом кофты, она напоминает древнерусскую игрушку. Тряпичную куколку: форму придает лишь одежда. А внутри просто длинная мягкая основа, от которой тянутся руки. Ног у такой куколки нет ― просто длинная юбка с пришитыми к ней туфельками. И лицо нарисовано тонкой кисточкой. Которую макнули в бледно-розовую краску.

В своих невесомых туфельках она плывет по храму. От иконы к иконе. Как в детском саду в тихий час. Подходит к каждой. Смотрит. Полотенчиком протирает. Незаметно для молящихся убирает догоревшие свечи. Время от времени подходит к нам, чтобы посмотреть, как идет работа:

― Замерзли, Анна? Давайте на обед, я пока посижу.

Она садится на освободившуюся скамейку и начинает:

― С праздником! Давайте бутылочку, нет, крышечку открутите, а то долго будет. Все откручивайте крышечки и наклейки снимайте! Это уже не пепси-кола, господи прости.

Наклейка не отдирается, строгость Катерины проходит:

― Ну хорошо, но дома лучше в стеклянную банку перелейте. И к иконочке поставьте. Держите! Во славу Божью!

Множество рук. Тянутся к благодати. Особенно сегодня. С утра и до самого вечера. Катерина не устает повторять:

― С праздником! Давайте.

― Во славу Божью!

― Господи, благослови! Держите.

― С праздником! Здравствуйте!

― Спаси и сохрани! Держите водичку!

Она это говорит не прянично. Нет в словах открытки. И я повторяю за ней, сначала неловко:

― Во славу Божью! Возьмите, ― и вижу, что люди смотрят на меня так же, как я на Катерину. И отвечают мне:

― С праздником! Спасибо.

Я меняю одни добрые слова на другие и уже говорю без робости. Уже чувствую смелость говорить про наклейки. А потом вода в последнем баке заканчивается, и мы ждем батюшку.

― А водичка святая закончилась?

― Сейчас батюшка придет, освятит.

― А утренней не осталось?

Нужна та водичка. Первая. Умом они понимают, что нет никакой разницы. Что молитвы читаются одни и те же. Но… все-таки… может, у вас осталась утренняя?

Катерина отдает свою бутылку «первой воды».

― Себе наберу второй. Во славу Божью.

А я свою не отдам. Умом понимаю, что разницы нет. Но. Малодушие. Катерины во мне мало. Помимо праздничных мыслей и благородного молчания в голове выстраивается суетный монолог: «Замужем ли Катерина? Непонятно. Она работает при храме? Нет, говорят, что она просто прихожанка. По доброй воле проводит тут дни. А кто она в миру?..»

Пока набирается бак, Катерина позволяет себе поговорить по-мирски:

― Свитер купила. Цвет у него непростой, правда? ― достает из сумки пакет и показывает краешек. ― Ла-а-ама, ― протягивает она певуче. А затем проговаривает быстро: ― А может, и не лама, ― и поспешно прячет все обратно в сумку: в дверях появляется отец Анатолий. Она бросает взгляд на вошедшего следом Федора.

― Я же просила!.. ― и переводит моляще взгляд на отца Анатолия. ― Господи прости, у нас еще не все баки…

Отец Анатолий, не расслышав, начал читать молитву. Дойдя до пустого бака, выразительно посмотрел на Катерину ― та опалила взглядом Федора.

Девять часов. Все расходятся. Надевает шубку и Катерина. Фигурка ее становится чуть больше. И еще мягче.

― До завтра!

Почему-то кажется, что Катерина живет одна. В маленькой комнатке. Где на столе стоит лампа с кружевным абажуром. Лампочка дешевая, сгорает быстро, но светит теплым желтым домашним светом.

Она быстро готовит ужин. Зажигает старую газовую плиту спичками. Делает неловкое движение и едва не говорит: «Федор, принеси, пожалуйста…»

Нет, она так не говорит. Потому что Федора нет. Вообще никого нет. Она живет на первом этаже. И дворовые кошки смотрят ей в окна.

Рядом с лампой лежит молитвослов. Читает молитвы по уставу. У нее был долгий и светлый день. Еще неделю она будет помогать раздавать людям крещенскую воду.

…Я иду по Фонтанке. Навстречу мне знакомое лицо. Не сразу узнаю без платка. Катерина. А рядом мужчина, похожий на часовню. Сразу видно ― Катерина строила. На совесть. Плотный. Высокий. Крепкий. В свитере из ламы.

И Катерина рядом. Тоненькая. Строгая. Немного, может быть, сердитая. В миру все-таки. Тут можно. В мире большой непорядок.