ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Александр Городницкий

 

 

ПАМЯТИ НОВЕЛЛЫ МАТВЕЕВОЙ

Землю медью готовясь засеивать,

Гроздья листьев дрожат на ветру.

Что не стало Новеллы Матвеевой,

Я сегодня узнал поутру.

Посижу я в обнимку с гитарою

И тугую поправлю струну.

Запою ее песенку старую,

После рюмкой ее помяну.

Как смогла она в жизни неласковой,

Молодежи недолгий кумир,

Написать акварельными красками

Свой далекий загадочный мир?

Как добру ухитрялась учить она

Посреди городских тополей,

Где чем жить становилось мучительней,

Тем в душе ее было светлей?

Хоть и видел немало я вдов еще,

Было грустным ее бытие,

В том быту повседневном чудовищном,

В неуютной квартире ее.

И не стоит, наверное, сетовать,

Что, оставшись на свете одна,

Из московского мира бесцветного

В свой цветной возвратилась она.

Там морей побережия синие,

Стаи птиц на крутом вираже,

И страна, что зовется Дельфиния,

Где теперь у нее ПМЖ.

 

 

 

* * *

Названия, усвоенные с детства,

Запомнились на долгие года,

И никуда от них теперь не деться

До самой смерти, видно, никогда.

Не чувствую я совести уколы

За то, что и во сне и наяву

Канал Екатерининский со школы

Каналом Грибоедова зову.

И там, где волны пенятся сердито,

Стоять привык я с довоенных пор

На набережной Лейтенанта Шмидта,

Что невский открывала мне простор.

 

 

 

* * *

Недолго жить на свете мне осталось,

Стараясь различать добро и зло.

И я признаться вынужден под старость:

Мне с женщинами в жизни не везло.

Огонь любви не унесешь в ладони,

Когда окрестность заполняет мгла.

Из них любая думала о доме,

Но дать его, конечно, не могла.

И женщины, что неизменно ропщут,

Им нанесенных не простив обид,

Ушли к другим, которые попроще,

И вместе с ними выстроили быт.

И я всегда сберечь старался быт свой,

Чтоб за порог домашний ни ногой,

Но странное мужское любопытство

Меня толкало к женщине другой.

Не так ли тот, кого любовь обманет,

Которому надежда дорога,

Плывет, как мореплаватель в тумане,

Надеясь на другие берега?

Не так ли встарь, у плаванья в финале,

От брошенной Испании вдали

Другие земли люди открывали,

А Эльдорадо так и не нашли?

Не так ли, затаив в душе обиду,

Нелепой сказке веря все равно,

До самой смерти ищем Атлантиду,

Которую открыть не суждено?

 

 

 

* * *

Когда уже жить остается немного

И бурь не предвидится впредь,

Нас бес неуемный толкает в дорогу,

Мешая в дому умереть.

Быть может, у смерти на подступах ближних,

В последний отпущенный год,

Страшит подсознательно нас неподвижность,

Которая скоро придет.

Позыв этот, необъяснимый и странный,

Своим ощущали нутром,

Толстой, распростившийся с Ясной Поляной,

И Амундсен, бросивший дом.

Не верь ностальгии, внезапной и острой,

Что сердце морочит опять.

Нелепо вернуться на брошенный остров

Затем лишь, чтоб там умирать.

В стихающем гаме, в редеющем дыме

Умножим тот славный пример,

Который давали стихами своими

Цветаева или Бодлер.

Уйти, позабыв про былые утраты,

С собою не взяв ничего.

Уйти, не заботясь о точке возврата,

Поскольку не будет его.

И кажется, утро еще, а не вечер,

И тянется тонкая нить.

Покуда пространство струится навстречу,

О времени можно забыть.

 

 

 

Памяти Людмилы Ивановой

Весеннее биение сердец

В канун зимы не возвратить обратно.

Конец шестидесятникам, конец —

Последние уходят невозвратно.

Перелистаю старую тетрадь,

Припомнив наши юные тусовки,

И «Современник» вспомню я опять,

Что был еще тогда на Маяковке.

В неразберихе миновавших лет,

Старинные перебирая даты,

Я вспомню неожиданно куплет

Из песни, посвященной мне когда-то.

Уходит поколение. За ним

Идем и мы, забыв былые споры,

И наши роли раздадут другим

Безвестные пока что режиссеры.

Все явственнее видятся вдали

Те берега, сокрытые в тумане,

Куда подруги первыми ушли

И за собою нас с улыбкой манят.

Уйдя в потусторонние леса,

Мы растворимся в залетейских странах,

Оставив на бобинах голоса

И наши лица на киноэкранах.

Нам не дано узнать в конце пути

О том, для нас недостижимом цикле,

Когда существованье во плоти

Продляется существованьем в цифре.

На поединок вызывая зло,

Мы победить надеялись едва ли,

И все-таки нам в жизни повезло,

Что мы когда-то песенки писали.

Поскольку нам забвенье суждено,

От долголетья не прибудет толка.

Забудутся театры и кино,

А песенка запомнится надолго.

 

 

 

СИНИЦА

От завтрашней зимы приносят метку

Беременные солнцем облака.

Синица, прилетевшая на ветку,

На нас в окошко смотрит свысока.

Поглядывая на нее за чаем,

Припоминая летнее тепло,

С тобою вдруг внезапно замечаем,

Что время незаметное ушло.

Ноябрьский ветер лист багряный крутит,

Крутые обещая холода.

Ты помнишь, как сажали этот прутик,

Когда с тобою въехали сюда?

Ушли стихи. Приходит время прозы.

Друзья вокруг сменились на врагов.

Не эту ли я вспоминал березу,

Штормуя у канадских берегов?

Состарились на снимках наши лица.

Закатная все багровее мгла.

Не ты ли, желтогрудая синица,

Когда-то это море подожгла,

Где у последней линии причальной

Стучится лист в оконное стекло,

И смотрим мы с улыбкою печальной

На деревце, что нас переросло?