Джеймс  Тэйт

Тур  с  нарушением  сна

Она просыпалась посреди ночи

сказать мне, что мы — в Небраске

или что Небраска гонится за нами,

чтобы нас аннексировать и устроить

нам допрос в полицейском участке, —

и укатывала в сон, дыша прерывисто и со свистом,

а я лежал, присматривая за стадами

и болтая с Эндрю Дрипсом из Миссурийской меховой компании.

«Эти места непригодны для обитания», — говорил я ему.

«Их совершенно невозможно культивировать», — соглашался он.

Я глядел в потолок. Время

было фургоном первых переселенцев и тряско катилось

по Великим равнинам без особой спешки

навстречу неизбежным неожиданностям.

И тут я сваливался в неглубокую рытвину,

а она вставала, распевая «Прекрасная Небраска!».

Слепая цапля

На этот раз Кики умудрилась потерять своего австралийского попугая Лилит.

Кики оклеила весь город объявлениями, предлагая вознаграждение.

Но я не питаю особой надежды на то, что Лилит вернется.

Если учесть климат нашей Новой Англии, Лилит  наверняка

уже на полпути в Австралию. Кики хандрит, чувствует себя

брошенной и, конечно, принимает все это лично на свой

счет, как будто Лилит —  судья последней инстанции.

Да и то правда — у Кики есть проблемы, она все время

врет, а не просто, как многие, иногда привирает.

Кики однажды явилась ко мне на вечеринку и объявила

во всеуслышанье: «Только что застрелили президента».

Мы тут же включили радио, и точно: президента

только что застрелили, но Кики об этом не знала,

а просто придумала себе такое появление,

всякому ясно.  Но это, возможно, плохой пример

насквозь лживой натуры Кики. Ладно. Однажды

я спросил у Кики, как она провела выходные.

Она сказала: «Я съездила в Тасманию». Как мило, сказал я,

ты уж, пожалуйста, не переоценивай мою легковерность.

Гмм, в Тасманию.  Назови столицу Тасмании! «Хобарт, — сказала она. —

Когда я там была, я поймала  красивого австралийского попугая.

Хочешь с ним познакомиться?» Так я познакомился с Лилит:

очень красивая птица, очень, но я не верю,

что ее настоящая кличка — Лилит.  Если бы я побывал в Тасмании

в выходные и поймал такую отличную птицу, я бы

назвал ее Кристиной Великолепной, я бы знал,

я бы не сомневался, что это — ее настоящая кличка.

И я решительно не понимаю, зачем Кики врать,

когда все так очевидно.

Теперь вам понятно, почему я счел своей обязанностью

изъять птицу из-под опеки Кики, бедной Кики. И, кстати, прекрасная,

восхитительная Кристина Великолепная родом

из Австралии, а не из Тасмании, я в этом почти уверен. 

Не  повторяется  такое  никогда

Кстати, о закатах —

вчерашний просто шокировал.

То есть, хочу сказать, закаты не должны пугать, да ведь?

Ну вот, а этот был страшен.

На улицах люди кричали.

Конечно, это было красиво.

Но это было противоестественно.

Одна кульминация за другой, и еще, и еще,

пока у человека не слабели колени

и он не начинал задыхаться.

Палитра была ну просто потусторонняя:

персики, истекающие опиумом,

разгул танжеринов,

кромешный ад ирисов,

плутониевые изумруды,

и все это крутилось, бурлило, плескалось,

как будто играло с нами,

как будто мы были ничто,

а вся наша жизнь была всего лишь подготовкой

к тому, к чему нас ничто не могло подготовить,

к тому, к чему мы были меньше всего готовы.

Такое издевательство нас глубоко задело.

И когда наконец все закончилось,

мы хныкали, плакали и вопили.

А когда на улицах зажглись фонари, как обычно,

мы заглянули друг другу в глаза —

античные пещеры, неподвижные пруды

с прозрачными рыбешками,

сроду не видавшими солнечного света, —

и вернувшееся к нам спокойствие

оказалось не нашим.

Лафкадио

Со мной он никогда не был злым.

Я ни разу не слышал, чтобы он о ком-нибудь плохо отозвался.

И на его слово всегда можно было положиться.

Если он говорил, что принесет пару перепелок,

можно было тут же накрывать на стол.

Но лучшим в нем была его пунктуальность,

а это достоинство я так ценю у собак.

И он никогда не подкрадывался, не подкрадывался, не подкрадывался.

Нонстоп

Казалось, что огромный путь

был наконец-то близок к завершенью.

Из окна вагона убежали

последние деревья,

похожий на дитя матрос махнул рукой,

похожий на тюленя пес гавкнул и сдох.

Проводник зашел в уборную, и больше

его не видели, хотя его сеанс игры

на губной гармошке был встречен одобрительно.

Кто-то заметил, что он не лишен таланта.

Ботаник, с которым я завязал знакомство, даже предложил,

чтобы мы создали группу или что-нибудь вроде этого.

Я искал на его лице дорожный знак или

достопримечательность, из тех, что могли бы

поведать об истинном характере его племени. Но,

к сожалению, нигде не было ни одного стакана

воды и от тропинки не осталось и следа.

Я придал своему лицу удивленное выражение

и пробрался в конец вагона, где меня

стала щекотать монашка. Она

сказала по секрету, что благодаря своей

ковбойской гордости прошла через все...

Через что? — подумал я и прижал теснее

руку к своей воображаемой жилетке.

«Ваша жилетка — прелесть», —  сказала она, и я

пополз по коридору.  Наконец я прильнул

лицом к окну: собачка вылизывалась,

станционный смотритель тоже

что-то лизал. Мы не остановились.

Мы, видимо, еще не прибыли, но ландшафт

уже кончался. Ни ручьев, ни рек. Даже

ничего, похожего на холмик.

О, холмик, холмик, нет тебя уж боле.

Груда абстрактных геометрических символов,

вот к чему все катится, подумал я.

И ничего, за что можно было бы зацепиться.

«Подмога на подходе», — сказал мне

малыш-всезнайка.  «Ты не можешь себе представить,

как я удивлен», — сказал я и протянул руку,

чтобы взъерошить ему волосы.

Но он был лыс, и прикосновение к черепу

знаменовало мою неудачу.

«Забудь, что я сказал», — сказал он.

«А что ты сказал?» — спросил я,

автоматически повинуясь.

А потом стало темно и тихо,

и я закрыл глаза и начал мечтать об эму,

в которого был когда-то влюблен.

Действуя по наводке

Мы приехали в насекомоядный штат.

Мы присели на синестеблистую траву.

Штат был оккупирован кузнечиками.

Ну и кто же тут ест насекомых?

Действуя по наводке, мы почистили зубы.

Нам предстояла очень длинная поездка.

Радиоэфир был украшен возлежащим бизоном.

Действуя по наводке, я оделся, пошел

к реке, умыл лицо, причесался, выковырял

жучков из зубов и помочился на листик.

Листик был движущейся мишенью, поскольку

вымуштрованный взвод муравьев-солдат

собирался пристроить его куда-нибудь с пользой.

Мой желтый дождь должен был просто развлечь их,

не более. Какое чудесное утро для насекомых! — Для

гусениц, поспешающих к своей небесной судьбе,

для стрекоз, любящихся в полете,

для античных жуков, волокущих излишек мудрости

на аукционный стол, для углокрылых кузнечиков, сведущих

в криптографии, для жука-палочки, который нам напоминает,

каким  долгим бывает путь. И это отнюдь

не исчерпывающий каталог. О разнообразии одних клещей

можно болтать и болтать, пока коровы не вернутся с пастбищ.

Но давайте не будем больше о коровах.

Действуя по наводке, я застегнул ширинку

и вернулся к бифштекс-клубу, возле которого шло заседанье

буйного, вороватого, продувного, бумерангом

летящего семейства отпускников, к которому принадлежу.

Они сидели на бревне и обсуждали фьючерсы свинины.

Моя возлюбленная дочь Табита тяжело дышала.

Уховертка обыкновенная вылезала у нее из правого уха, и я

оповестил ее об этом.  «Папа, — ответила она, — то, что уховертки

залезают людям в уши и кусают их, — суеверье,

под которым нет почвы. Уховертки безвредны

и лишь иногда повреждают цветущие бутоны».

Я окинул взглядом горизонт.  «Давайте прямо здесь

устроим привал», — сказал я.  «Но, папа, — заявили они

в унисон, —  мы уже на привале».

                                                   Перевод с английского Стивена Сеймура