ПОЭЗИЯ И ПРОЗА
Евгений Каминский
* * *
Над бездной качала, впечатав в корму.
Казалось сначала: все скоро пойму,
вот-вот прояснится, какая же роль
дана единице, забритой под ноль.
Пытался… Куда там, ее не понять.
Хожу вот поддатым, изъятый, как ять.
И только усталость… Здесь что-то не так,
а жизни осталось всего на пятак.
Побился немного о стенку и стих…
Ты думал — от Бога входил в тебя стих?
От бодрости духа, от силы стиха —
ни перьев ни пуха. Сплошная труха.
Из грязи и праха все то, с чем мечтал
предстать там без страха, сойдя на причал.
С таким только в нети… А там не зачтут,
что был тут как дети по части простуд.
Пустые бутыли прижмешь, как внучат…
И вот уж «приплыли» с причала кричат.
Швырнешь, как швартовы, остатки души
пернатым, фартовым той горней глуши.
Хотя тем ребятам, широким в кости
и очень крылатым, таких не спасти.
* * *
На кладбище среди берез,
где воздух пополам с крапивою,
там, где природа в полный рост
стоит, не силясь быть красивою,
где между скрученных ветвей
то крест, то чудище античное,
сидит в засаде соловей —
такое вспыльчивое личное.
Ему и круча нипочем:
талант растрачивает попусту,
свистит, по сути, ни о чем,
срывается, как крик над пропастью…
Клянусь, душа его пуста.
Не Лемешев совсем, не Собинов…
Но от любви поют уста,
в контексте кладбища особенно,
где разлеглась повсюду смерть,
куда зайти-то страшно с улицы,
где людям не на что смотреть,
а вот глядят — не налюбуются.
А вот стоят, открывши рты,
припадок соловьиный слушая.
И что скрывал, как ужас, ты
вдруг открывается как лучшее.
Не все ж нам тьма да власть ворон?!
Свисти, безмозглое ребячество,
чтоб, ухо навострив, Харон
забыл, зачем он нужен, начисто.
Чем не святой Иероним?!
Ведь вот лежит и не противится
смерть — переложенная им
кириллицей любви латиница.
* * *
У птиц, положим, нет души.
Есть пух да перья.
И что, подушку за гроши
набью теперь я?
Как грязи их в глуши любой —
Томбовской, Пермской…
Так что ж теперь их — на убой
с ухмылкой мерзкой?!
Мол, раз души у птички нет,
чего чиниться?!
навел свой черный пистолет —
и нету птицы?!
Вот у иных крепка броня
и быстры танки.
А что у этих, окромя
ноля в баранке?!
У этих лишь озноба пыл,
как в верхолазах,
им лишь бы свет небесный был
да тьма в алмазах.
Им и свое гнездо — острог.
сплошь — нищеброды…
В них нет души — один восторг
святой свободы.
Март
В соседнем доме — окна нараспашку,
с утра там ловят солнце в сундуки —
базарят, наливая из баклажки,
пузатые, как бабы, мужики.
И то, что минус пять, — не наше дело.
Добьют бухло, а там, глядишь, и май.
Невольники эпохи беспредела
всё вытерпят — ты только наливай…
Смотрю — и даже завидно, признаться:
бессмысленные лица, ражий смех…
Поклонники паленого эрзаца,
похоже, на земле счастливей всех.
А так ли уж важны все эти смыслы
и воли несгибаемая жесть
вам здесь от Волги, скажем, и до Вислы,
когда у вас такое счастье есть?!
Когда не жалко выкинуть на свалку
трехногий стол и с шишками кровать
и с кем-нибудь ввязаться в перепалку:
всё гнуть свое и спуску не давать.
В дом привести какую-нибудь Нинку,
любовью объявляя эту связь,
стоять, курить с соседями в обнимку…
А сам и не курил-то отродясь!
