ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Евгений Каминский

*  *  *

Над бездной качала, впечатав в корму.

Казалось сначала: все скоро пойму,

вот-вот прояснится, какая же роль

дана единице, забритой под ноль.

Пытался… Куда там, ее не понять.

Хожу вот поддатым, изъятый, как ять.

И только усталость… Здесь что-то не так,   

а жизни осталось всего на пятак.          

Побился немного о стенку и стих…

Ты думал — от Бога входил в тебя стих?

От бодрости духа, от силы стиха —

ни перьев ни пуха. Сплошная труха.

Из грязи и праха все то, с чем мечтал

предстать там без страха, сойдя на причал.

С таким только в нети… А там не зачтут,

что был тут как дети по части простуд.

Пустые бутыли прижмешь, как внучат…

И вот уж «приплыли» с причала кричат.

Швырнешь, как швартовы, остатки души 

пернатым, фартовым той горней глуши. 

Хотя тем ребятам, широким в кости

и очень крылатым, таких не спасти.

* * *

На кладбище среди берез,

где воздух пополам с крапивою,

там, где природа в полный рост

стоит, не силясь быть красивою,

где между скрученных ветвей

то крест, то чудище античное, 

сидит в засаде соловей —

такое вспыльчивое личное.

Ему и круча нипочем:

талант растрачивает попусту,

свистит, по сути, ни о чем,

срывается, как крик над пропастью…

Клянусь, душа его пуста.

Не Лемешев совсем, не Собинов…

Но от любви поют уста,

в контексте кладбища особенно,

где разлеглась повсюду смерть,

куда зайти-то страшно с улицы,

где людям не на что смотреть,

а вот глядят — не налюбуются.

А вот стоят, открывши рты,

припадок соловьиный слушая. 

И что скрывал, как ужас, ты

вдруг открывается как лучшее.

Не все ж нам тьма да власть ворон?! 

Свисти, безмозглое ребячество,

чтоб, ухо навострив, Харон

забыл, зачем он нужен, начисто. 

Чем не святой Иероним?!   

Ведь вот лежит и не противится

смерть — переложенная им

кириллицей любви латиница.

* * *

У птиц, положим, нет души.

Есть пух да перья.

И что, подушку за гроши

набью теперь я?   

Как грязи их в глуши любой —    

Томбовской, Пермской…

Так что ж теперь их — на убой

с ухмылкой мерзкой?!

Мол, раз души у птички нет,

чего чиниться?!

навел свой черный пистолет —  

и нету птицы?!

Вот у иных крепка броня

и быстры танки.

А что у этих, окромя

ноля в баранке?!

У  этих лишь озноба пыл,

как в верхолазах,

им лишь бы свет небесный был  

да тьма в алмазах.

Им и свое гнездо — острог.

сплошь — нищеброды… 

В них нет души — один восторг

святой свободы.

Март

В соседнем доме — окна нараспашку,

с утра там ловят солнце в сундуки —

базарят, наливая из баклажки,

пузатые, как бабы, мужики.

И то, что минус пять, — не наше дело.

Добьют бухло, а там, глядишь, и май.

Невольники эпохи беспредела

всё вытерпят — ты только наливай…

Смотрю — и даже завидно, признаться:

бессмысленные лица, ражий смех…

Поклонники паленого эрзаца,

похоже, на земле счастливей всех.

А так ли уж важны все эти смыслы

и воли несгибаемая жесть

вам здесь от Волги, скажем, и до Вислы,

когда у вас такое счастье есть?!

Когда не жалко выкинуть на свалку

трехногий стол и с шишками кровать

и с кем-нибудь ввязаться в перепалку:

всё гнуть свое и спуску не давать.

В дом привести какую-нибудь Нинку,

любовью объявляя эту связь,

стоять, курить с соседями в обнимку…

А сам и не курил-то отродясь!