К 75-летию КОНСТАНТИНА АЗАДОВСКОГО

Александр Лавров

Дело Азадовского

«Он по натуре культуртрегер, и эмигрировать он не хотел именно потому, что считал своим долгом распространить культуру там, где она нужнее всего, то есть в России». Так отозвался о Константине Марковиче Азадовском, родившемся 14 сентября 1941-г. в блокадном Ленинграде, арестованном в том же городе 19 декабря 1980-г. и ныне вступающем в Петербурге в четвертую четверть своего жизненного века, друг его юности Ефим Славинский. К юбилейной дате подоспела удивительная книга, в которой и опубликован приведенный отзыв, — пятисотстраничный фолиант под заглавием «Дело Константина Азадовского. Документальное исследование». Это — третья часть труда П. А. Дружинина «Идеология и филология»; первые две части содержат доскональное описание идеологических погромов в последние годы сталинского террора; третья часть являет собою закономерное продолжение — столь же доскональную реконструкцию одного из бесчисленного множества преступлений, совершенных карательными органами позднего советского режима. Линия преемственности прослеживается и в персональном плане: в 1949 г. среди разоблаченных и ошельмованных «космополитов» — Марк Константинович Азадовский, крупнейший историк русской литературы и фольклорист, такой же образцовый культуртрегер, как и его сын, политическую расправу над которым закамуфлировали под уголовное дело. Можно сказать, семейная преемственность… Культуртрегерская миссия в нашем богоспасаемом отечестве всегда чревата плавно обернуться и вознаградиться политическим обвинением, а если концы с концами плохо сходятся, то отыщется и уголовная статья. Достаточно подсунуть пять граммов наркоты — и дело в шляпе.

В один из первых дней после ареста Кости я побывал у его матери, Лидии Владимировны Брун-Азадовской, подробно изложившей все, что разворачивалось у нее на глазах: утреннее вторжение посторонних в квартиру, обыск, препирательства, взятие под стражу. По своей благородной стати Лидия Владимировна всегда напоминала мне Ахматову на склоне лет, и в тот день, заново по ходу рассказа переживая осуществившийся кошмар, она ни в малой мере не утратила своего величавого достоинства. Было видно, что она глубоко травмирована, оскорблена, возмущена, но не сломлена; только по необычному, временами, дрожанию голоса было ясно, что` происходит в глубине ее души. И, поражаясь, с каким самообладанием, с какой стойкостью она встречает свалившуюся на нее беду, становилось спокойнее за Костю: если его пожилая и тяжело больная мать способна в тягчайшую минуту так вести себя, то и он, конечно же, выстоит, выдержит…

Не только тюрьму выдержал — хотя и наградили по полной: следственный цикл с провокациями, длительный этап через всю страну, лагерь на Колыме, близ полюса холода, новые провокации с перспективой второго срока. Выдержал и многолетнюю изнурительную, изматывающую, неблагодарную, почти безнадежную борьбу за восстановление справедливости, борьбу с системой, реагировавшей на обращения с безупречно доказательной аргументацией красноречивыми умолчаниями и формальными отписками. И все же это упорство благодаря в огромной мере изменившейся общественной ситуации в стране принесло свои плоды: летом 1988-г. было проведено новое судебное разбирательство, а 14 февраля 1989-г. К. М. Азадовский был реабилитирован «за отсутствием в деянии состава преступления».

Вся эта драматическая история в подробностях рассказана и проанализирована в упомянутой книге П. А. Дружинина. Предприняты в ней и попытки докопаться до сути: в чем коренится причина того, что филолог-германист и переводчик, погруженный в историко-литературные разыскания и впрямую не причастный к диссидентской деятельности, впал у нашей «левиафанной государственности» (по давней формулировке Иванова-Разумника) в такую немилость? Копилка прегрешений наполнялась постепенно: юношеский отказ от сотрудничества с «органами», позже — еще один отказ давать ложные показания на арестованного друга, общение с иностранными учеными, наконец, раскованный стиль поведения, показывавший, как может и должен вести себя внутренне свободный человек в чужеродном ему социуме, — всего этого было достаточно для того, чтобы накинуться на «чужого», а следовательно, и на врага. К тому же в стране процветало плановое социалистическое хозяйство, диктовавшее карателям необходимость с плановой регулярностью преподносить государству на расправу очередных «отщепенцев». Тем похвальнее улов, чем рыба крупнее, — а в данном случае куда уж крупнее: и задание выполнено образцово, и другие рыбешки вокруг пребывают в страхе и трепете.

Исследование «Дело Константина Азадовского» содержит значительную часть документов — заявлений, ходатайств, жалоб, — направленных по различным державным адресам. Удивительно, что эти тексты, составленные К. М. Азадовским самостоятельно в подавляющем большинстве случаев, безу­пречны в профессиональном плане: волей-неволей приходилось овладевать нормами юридической казуистики. Сколько на все это было затрачено времени, сил, энергии — тех небеспредельных внутренних ресурсов, которые могли бы быть направлены на написание статей и подготовку историко-литературных публикаций, на работу над художественными переводами! Поражает, однако, что и в своей собственно профессиональной деятельности К. Азадовский по отбытии тюремного срока сразу стал проявлять себя с исключительной активностью, словно стремился тем самым компенсировать два года вынужденной изоляции от любимых занятий.

Говорю об этом с полным знанием дела, поскольку имею честь быть не только благодарным читателем и почитателем работ Константина Марковича, но и его соавтором по целому ряду статей и публикаций, из которых мог бы сложиться вполне полновесный сборник. Самым крупным и трудоемким из наших соавторских начинаний была публикация пространной переписки Валерия Брюсова и Максимилиана Волошина, сопровождавшаяся развернутой вступительной статьей и подробными комментариями; готовить ее совместно мы решили в первый же день по возвращении К. М. из мест заключения домой. В переписке с Брюсовым, руководителем символистских «Весов», Волошин в основном выступает как французский корреспондент этого журнала, поэтому в тексте преобладают имена и реалии, относящиеся к французской литературно-художественной жизни 1900‑х годов, в том числе имена, не оставившие в этой жизни заметного следа. Естественно, что при распределении наших обязанностей по совместной работе на К. М. Азадовского, свободно владеющего основными западноевропейскими языками, легла «французская» составляющая в корпусе переписки, а на меня — «отечественная». К. М. подготовил свою часть комментария со всей необходимой полнотой — заслуживающей особого восхищения, если учитывать скудость наших библиотечных фондов (зарубежные же фонды «невыездному» исследователю тогда были недоступны); многие его комментарии содержат не только обязательные пояснения, но и дополнительные документальные экскурсы, обретая статус уникальных в источниковедческом плане энциклопедических справок. На этом фоне мои изыскания на «отечественной» ниве оказывались сравнительно легко достижимыми и больших усилий не требующими. В нашем общем предприятии К. М. вполне мог успешно справиться с тем, что ложилось на мои плечи, мне же подготовить на надлежащем уровне то, что выполнил он, никогда бы не удалось. То же самое можно было бы повторить и применительно к некоторым другим работам, опубликованным нами совместно.

Едва ли не все книги, выпущенные в свет Константином Азадовским, и подавляющее большинство подготовленных им статей и публикаций, при всем многообразии сюжетов и имен, располагаются на одной центральной тематической оси, с которой они впрямую или опосредованно соотносятся: Россия — Европа. Путешествующий по Европе Александр Иванович Тургенев: Азадовским осуществлен ряд работ на материале его неизданных дневников. Австрийский гений Райнер Мария Рильке, образ России в его творческом сознании и его русские связи: эта тема разработана им исчерпывающим образом, достаточно упомянуть только книгу «Рильке и Россия» (немецкий и русский вариант) и том переписки Рильке, М. Цветаевой и Б. Пастернака, подготовленный при его ближайшем участии и переизданный на немецком. Петербургский немец Ф. Ф. Фидлер в контактах с русскими писателями: Азадовским изучен и опубликован в двух вариантах, не совпадающих один с другим, в немецком оригинале и русском переводе его огромный дневник — широкая панорама русского литературного быта на протяжении десятилетий. Русские в европейском антропософском движении: сквозная тема переписки Максимилиана Волошина и Маргариты Сабашниковой, тщательно прокомментированной им для Собрания сочинений Волошина (отдельный том в двух объемистых книгах). Интерес к деятелям русской культуры в их соприкосновении с культурой западноевропейской, к «русским европейцам», сочетается у русского европейца Азадовского со столь же пристальным вниманием к России в ее самых глубинных, «корневых» творческих проявлениях: среди его героев — «новокрестьянские» поэты и прежде всего Николай Клюев; ушедший «в народ» бывший декадент и организатор религиозной секты Александр Добролюбов.

И еще одна общая черта, присущая практически всем историко-культурным текстам, вышедшим из-под его пера. Идеи и концепции, формулируемые в них, неизменно вырастают на основе изучения огромных массивов фактического материала, на документальных источниках, нередко впервые вводимых в читательский оборот, на кропотливых изысканиях, проводимых им во множестве архивов России и за ее пределами. Думается, что эта драгоценная «материальная» составляющая в значительной мере способна дополнительно стимулировать читательский интерес ко всему, что вышло в свет и еще будет появляться за подписью: Константин Азадовский.