К 75-летию КОНСТАНТИНА АЗАДОВСКОГО
Письмо Марины Цветаевой
к Нанни Вундерли-Фолькарт
Кламар (Сена),
улица Кондорсе, 101,
22 ноября 1932
Дорогая госпожа Нанни! Да, дела мои (наши) шли и идут очень плохо, муж болен, дети исхудали (дочь совсем истощена и бескровна: с весны и до поздней осени мы голодали, как в Москве) — и т. д., — я очень далека от всякого круга (имею в виду круг людей), значит, и от литературных кругов, что поглощены здесь политикой больше, чем литературой, то есть больше кричат и ненавидят, чем молчат (пишут) и любят, — все места заняты, я билась над чужими переводами, хочу сказать: если кто-то сделал плохо, мне приходилось переделывать, то есть все переписывать наново: за неделю такой работы — примерно 100 франков, часто меньше. И т. д. — не хочу докучать Вам этими — в конечном итоге мелкими — заботами. Итак: ищу работу, нигде не могу ее найти — и тут начинается история.
Распахивается дверь, и моя приятельница (и покровительница)[1] с сияющим лицом: Есть работа и радость! — В ее протянутой руке книга: Карл Зибер — «Рене Рильке (Юность Райнера Мария Рильке)».
Открываю: детские фотографии: очень мило! Первая — на втором году жизни — вылитая моя дочь[2], я знала это и раньше, однажды я написала Рильке: У нее твои глаза[3], — а здесь, в двухлетнем возрасте, — то же лицо.
Потом — читаю. И уже с самого начала: предисловие, нет, до того, еще раньше, едва я вникла в это «Рене», — он ведь никогда не был «Рене», хотя и был так назван[4], он всегда был Райнер — словом, мое первое чувство: ложь!
«Причина, по которой я написал эту маленькую книгу, — опровергнуть легенды, бытующие вокруг юности Рильке…»[5]
И мой ответ:
Dors! Ce n’est pas toujours la légende qui ment:
Un rêve est moins trompeur, parfois, qu’un document, —
Dors! Tu fus ce jeune homme et ce fils quoiqu’on dise…
и далее:
Qu’un vain paperassier cherche, gratte et s’informe!
Même quand il a tort le poète a raison…[6]
______
Дорогая госпожа Нанни, что Вы думаете об этой книге?7
Мягкий приговор: мелко, вымучено, ненужно. Суровый (означает здесь «справедливый») приговор: преступление против духа. —
Написано тем, кто оправдывает самого себя — себя, то есть семью (семейный институт), себя, то есть общество, себя, то есть множество.
Они все говорят: я — и: я
И думают про кого-нибудь…[8]
К чему такая книга? Доказать, что Р<ильке> крестьянского происхождения?[9] А зачем? Разве крестьянин на самом деле больше или меньше, чем дворянин? И что общего между крестьянством и поэтическим творчеством? Творчеством Рильке? (Разве этот Зибер вышел из пролетариев? Нет, иначе бы предки Рильке оказались рабочими!) Похож ли Рильке на своих крестьянских предков? (Да и что такое «крестьянин» — в 1300 году?)
Далее. Фотография отца и фотография матери. Может ли такой ребенок, как Р<ильке>, быть счастлив с такими родителями, даже если они любят его? (может ли такая мать — любить?) С отцом, который — но Вы ведь знаете эту книгу, я думаю сейчас про историю со шляпой[10], — и с матерью, которая, согласно даже автору книги, была насквозь фальшивой, то есть ее вообще не было.[11]
Глупый он, этот зять: либо дай Райнеру других родителей, или же, если ты описываешь их достоверно, признай, что никто другой, а не только Райнер, не мог быть счастлив с такими родителями. Холодность (отец) и фальшь (мать).
Далее: Р<ильке>-ребенок. «Такой же, как другие».[12] Это кто говорит? Зять. Откуда он это взял? Из спертого воздуха своего собственного состояния в качестве зятя и своего филистерства. Всё в Р<ильке>, да и сам Р<ильке>, противоречит счастливому детству. Рильке не мог быть счастливым ребенком — даже и в раю, не говоря уже — в таком окружении, с такими родителями. Рильке мог столь же мало быть счастливым ребенком, как и «счастливым» человеком.
Боль — это истинное слово,
Боль — великое слово,
Боль — милосердное слово
(св. Кунигунда).[13]
Счастье и величие несовместимы. Он туп, этот зять.
______
Далее: военное училище.[14] Если бы Р<ильке> сызмальства занимался гимнастикой, ему пришлось бы легче в училище; если бы его раньше отдали в училище, ему было бы и вообще легче.[15] (! Вероятно, и в жизни тоже!) Итак — все идет от занятий гимнастикой! И тут же, рядом, — «Урок гимнастики» самого Рильке![16] И тут же, рядом, — письмо Рильке к генерал-майору[17], где Пёльниц[18]назван адом![19] О чем думал зять, публикуя это письмо? Может быть, тоже «сочинительство»?[20]
А его юношеские стихи. Да, совсем плохо и написано, как у всех, но зато — чувством? И к чему столько примеров и доказательств того, что они плохи? Что хотел Зибер этим доказать? Может быть, юношеское счастье Рильке (страница 82—83).
Далее: его первая любовь[21]: «Он мечтает в своих письмах о буржуазной жизни, думает о женитьбе и говорит о детях…»[22] (! Олимп: и у богов были дети — и какие!). «Если передать отношение Валли к Рене одним словом, то в целом его можно охарактеризовать только как флирт».[23]
Итак: Р<ильке> был ребенок, как все, и юноша, как все. Но как же вышло, что из него вырос человек не такой, как все: такой, как не все, один такой? Как это объясняет зять? Сегодня как все, завтра как все, послезавтра и т. д., и вдруг — единственный в своем роде? По воле небес или как? Либо Р<ильке> никогда не был как все, а всегда был единственный и одинокий, либо он никогда не стал таковым. То, что он никогда не стал таковым, опровергается самим фактом: книгой (лживой), написанной о нем Зибером.
Все лживо, все глупо и тупо. Потому что у нас есть еще и слово самого Рильке о его детстве и юности — слово, карающее каждую Зиберову ложь.
(Предисловие: «Конечно, у меня всего один голос, но я надеюсь» и т. д.[24] — Нет, у тебя нет голоса: вся твоя писанина смолкает, когда говорит Р<ильке> в «Уроке гимнастики».)
______
«…Придется смириться с тем фактом, что юный Рильке не был вундеркиндом…»[25] (! Вундеркиндом — нет, просто — чудом). «У него, собственно, не было тяжелой юности в том смысле, как мы, современные люди, это понимаем»[26] (! «современные люди» — и Рильке!). «О его юности нельзя написать роман (вероятно, „роман“ — мера величия для зятя), а если это сделать, придется его идеализировать»[27] (! Боже упаси, если за это возьмется такой, как Зибер!). «Рене Рильке не персонаж романа, а избалованный ребенок и сентиментальный юнец».[28]
…«Свои стихи, когда их никто не хотел, он раздаривал даже (!) народу»[29] — это уже низость, и, вымолвив это слово, я чувствую себя теперь совершенно спокойно…
Суровый приговор: богохульство, мягкий — низость. Мой заголовок (приговор) к этой книге: Le génie aux mains d’un gendre: зятева писанина.
______
Ну а — Рут, перво-последнее рождественское дитя Рильке.[30] Ведь книга посвящена ей. А посвящение все проясняет: Моей жене Рут Зибер-Рильке.
Не так, как сделал бы Эккерман[31]:
Его дочери, Рут Рильке.
Дочь Рильке? Нет. Жена зятя.
______
Да, милая госпожа, я охотно перевела бы эту книгу, если бы мне разрешили лишь одну эту мою строчку:
On n’est jamais aussi bien trahi que par les siens.[32]
(А кроме того, я хотела бы припечатать эти слова на лоб Зиберу и K°, лиловыми чернилами — чернилами зиберовой писанины. Но нет, такие пишут прямо на пишущей машинке!)
Милая госпожа, какой высоко и пламенно счастливой я чувствовала бы себя, если бы могла это запечатлеть — написать, нет: прокричать обоим (они не заслуживают заглавного О)! Но до открытого письма дело, скорей всего, не дойдет (а, может, все же дойдет: я слишком одинока в моем возмущении!) — ведь эти двое решают всё (зиберовы руки прикасаются к его бумагам!) — а ведь еще два года назад мы с Рут вели речь о «La Russie de R. M. R<ilke>» (может, Вы еще помните мой замысел. Книга о России Рильке, «Россия и Рильке» — книга, уже ведь написанная, осуществленная. Самое подлинное, что когда-либо было написано о России — той, что свыше, Небесной России!). Рут была очень любезна и приветлива (я просила ее доверить мне большую работу и доставить большую радость — перевод писем Рильке на французский язык)[33] — «папочка»[34], «доченька» (в ее письме куда больше говорилось о ее детях, чем о ее отце) — да, да, ладушки — все мелко и пристойно — ничего о Р<ильке>, совсем округло и гладко, я утешилась тем, что многие люди (женщины — реже) вообще не умеют писать, что они пишут неверно[35], я взбунтовалась против этого уродливого чуда: его дочь — и такая обычная, почти — пошлая.
И затем — после всех этих «папочек» и «ладушек» — дружеская просьба: прислать нам все мои письма Р<ильке>, желательно оригиналы, а если нельзя, то копии, не для того чтобы их тотчас печатать, — лишь на хранение.
Поверьте мне, милая госпожа (только-чудо-доверие! Не чудо-отказ), если бы в Рут было что-то от Р<ильке>, — я это почувствовала бы и исполнила бы ее просьбу, прежде чем она ее вымолвила, но написавшей это сиротоприютское письмо — мои письма Р<ильке>? — нет. Я промолчала. И она промолчала.[36]
Так ничего и не получилось у меня с Р<ильке> — с этой работой. Может, еще получится. Может, я все-таки соберусь с духом и, подавив мое отвращение, пошлю зиберовой компании письма (копии, разумеется). Из любви к Р<ильке> и его произведениям, из верности ему и им. (Но сделать это мне будет теперь тяжелее, чем раньше.)
Что Вы скажете на это? Что посоветуете?
О книге зятя вообще нет речи. Чтобы перевести, надо, по меньшей мере, перенести.
______
Дорогая госпожа Нанни, это ответ на Ваше милое письмо, которое мне переслали, — я давно уже (к сожалению!) покинула Медон-Валь-Флёри.[37] (Его Медон[38], теперь там как раз реставрируют дом Родена.[39])
Напишите мне скоро еще, мне так хотелось бы знать, что я не одинока в моем возмущении.
______
Завтра я должна буду отказаться от перевода — моя покровительница огорчится — да и другую работу я опять-таки не получу быстро (достаточно трудно), но: ничего не поделаешь. Я не могу и не хочу такой работы — Боже упаси такое мочь и хотеть!
Обнимаю Вас от всей души. Фотографии Рильке[40]доставили мне огромную, глубокую и грустную радость.
Марина
Милая госпожа, прочтите, пожалуйста, эту книгу еще раз ради меня — я читала ее два раза подряд — может быть, я все же грежу и вычитываю не то, что в ней сказано.
Напишите мне Ваше первое впечатление.[41]
Знаете ли Вы обоих лично? Как они выглядят, зять и его супруга? Как они относились к Р<ильке>. Выносил ли Р<ильке> — Зибера? Возможно, это какая-то личная месть?[42] Месть дурного большинства, ибо есть и хорошее: народ, то есть нечто большее, чем большинство, неисчислимое! — то, что соприкасается с таким, как Рильке, и никогда не доверяет такому, как Зибер.
______
Итак, настоятельно прошу Вас: прочитайте это еще раз насквозь.
______
Эта книга написана против Рильке и против народа (легенды). От чьего имени и для кого?
______
А, может, этот зять — военный? И пишет от имени казармы: государства?
И наконец: не пруссак ли он?
(Райнер Мария Р<ильке>, пропущенный через Зиберово сито.)
И вот что пришло мне в голову: эта книга написана во имя порядка — то есть, возможно, и против семьи, которая тоже Я (беспорядок).
1. Кто именно имеется в виду, достоверно не установлено. Возможно, Е. А. Извольская (1896—1975).
2. Имеется в виду фотография между с. 64 и 65.
3. Цветаева писала об этом Рильке 14 июня 1926?г.: «У тебя прозрачные глаза, лазурно-прозрачные, как у Ариадны…» (Небесная арка. С. 92).
4 ?Летом 1897?г. Рильке сменил — под влиянием Лу Андреас-Саломе — имя Рене на более «звучное» Райнер.
5. Этой фразой открывается книга К. Зибера.
6. Стихи Э. Ростана, чья драма «Орленок» (1900) завершается двумя сонетами, обращенными к тени герцога Рейхштадтского, сына Наполеона Бонапарта, и месту его первого захоронения (крипта капуцинов в Вене — фамильная усыпальница Габсбургов). Увлеченная в юности Наполеоном, Цветаева перевела «Орленка» на русский язык (перевод считается утраченным) и, возможно, оба сонета, отсутствующие в русском переводе Т. Л. Щепкиной-Куперник.
См.: Нива Ж. Миф об Орленке (По материалам женевских архивов, связанных с Мариной Цветаевой) // Звезда. 1992. № 10. С. 139—143; Стрельникова Н. Д. Марина Цветаева и Эдмон Ростан // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2009. № 3. С. 109—115.
7. Что именно думала Н. Вундерли-Фолькарт о книге К. Зибера и ответила ли она на этот вопрос Цветаевой, — неизвестно. Однако еще до появления книги в письме к Гуди Нёльке (1874—1947), приятельнице Рильке в 1920?е гг., от 13 октября 1932?г. Нанни Вундерли высказывала определенные сомнения: «…Выходит книга о его <Рильке> детстве, написанная д-ром Зибером, мужем Рут. Я настроена скептически, сама не знаю почему. Это в высшей степени ответственная книга, ведь каждый поверит тому, что он прочитает. Но все ли, что он прочитает, заслуживает доверия? В его детстве было так много тяжелого, ужасного, так много уродливого и лживого, как говорил сам Рильке <…> …Детство — это его самая глубокая и — сколь часто! — открытая рана. Сможет ли эта книга о его детстве передать все то, что было им пережито? Он ведь сам хотел ее написать, так он говорил мне, — но, конечно, он не мог этого сделать там, все это еще оставалось для него слишком болезненным, и ему каждый раз приходилось отказываться от этого замысла. Как часто я жалела о том, что не знала его, когда он был маленьким! Как бы я могла его защитить! А там, мы ни о чем не должны сожалеть, ведь именно эта невыразимая тяжесть сделала из него того, кем он стал. И мне хотелось бы сколь можно доходчиво объяснить каждому, какой он обладал невероятной силой и что он был мужественнее, когда это требовалось, решительнее и бесстрашнее — словно тот, кто для этого создан! Это я видела, и как часто! Самое нежное в нем проистекало из самого сильного, и Бог был его союзником» (Письмо от 13 октября 1932?г. // Отдел рукописей Немецкого литературного архива, Марбах, Германия).
8. Неточно приведенные Цветаевой две заключительные строки стихотворения Рильке «Menschen bei Nacht» («Люди ночью», 1899), вошедшее в первое издании «Книги образов» (1902). В русском переводе И. Клеймана: «И они говорят: Я и Я, / Полагая: Кого-нибудь» (http://www.stihi.ru/avtor/joklmn&book=5).
9. В первом разделе своей книги К. Зибер приводит убедительные свидетельства в пользу происхождения Р.-М. Рильке (по отцовской линии) от «старинного, чисто немецкого крестьянского рода» (Sieber. S. 11). Сложность проблемы заключается в том, что члены семьи Рильке (как и сам поэт, проявлявший особый интерес к своей родословной) предпочитали видеть себя потомками древнего дворянского рода, происходящего либо из Каринтии, либо из Саксонии, где как раз находились поместья Линда, Грёнитц и Лангенау, упомянутые в «Песне о любви и смерти корнета Кристофа Рильке» (1899). «В духу семейной традиции, — подытоживает Зибер, — Рильке всегда считал себя потомком корнета Кристофа Рильке, и для нас не имеет значения, признает ли ученый-генеалог эту преемственность или нет; потому что для самого Рильке важнее всех доказательств было внутреннее родство его крови (innere Zustimmung seines Blutes), тяготевшей к саксонским и каринтийским предкам…» (Ibid. S. 19).
10. «История со шляпой», которую К. Зибер cчитает «чрезвычайно показательной» для отношений между отцом и сыном (Sieber. S. 42), восходит к автобиографическому фрагменту «Эвальд Траги», опубликованному после смерти поэта: отец с сыном отправляются на прогулку, но, поскольку шляпа у сына оказалась запыленной, отец переходит на другую сторону улицы и делает вид, что они не знакомы; лишь вернувшись обратно, оба встречаются у входной двери и вместе поднимаются по лестнице.
11. Это суждение Цветаевой не справедливо. Описывая мать Рильке, Зибер нигде не употребляет слова «фальшивая» (falsch), но характеризует ее как «нереальную» (unwirklich). София (Фия) Рильке была, по его мнению, волевой женщиной, желавшей казаться иной, чем она была на самом деле. «Она вела свою странную внешнюю жизнь, но жила, усилием воли, своей внутренней жизнью» (Sieber. S. 46). Рильке, как полагает Зибер, унаследовал от матери именно «волю»: то, что было у его матери «волей к видимости», обернулась у него «волей к действительности», волей к творчеству (Ibid. S. 53).
Сам Рильке относился к своей матери, скорее, критически, о чем свидетельствуют его письма к Л. Андреас-Саломе от 15 апреля 1904?г. и жене Кларе Рильке от 2 ноября 1907?г. (оба фрагмента приводятся в книге К. Зибера).
12. Sieber. S. 90—91. Рассказывая о пребывании Рильке в военном училище, Зибер говорит о Рильке как о «маленьком, озабоченном своим здоровьем и своей жизнью, нежном мальчике, который с такой невероятной охотой хотел бы быть заодно со всеми, радоваться, заниматься гимнастикой, уметь плавать и ездить верхом, как другие». О том, что Рильке-ребенок был «таким же, как другие», в книге Зибера не говорится, скорее напротив: подчеркивается, что Рильке и в детстве отличался от других детей.
13. Св. Кунигунда (ок. 980—1033?) — германская королева, дочь графа Зигфрида Люксембургского, жена императора Генриха?II (их брак, по легенде, отличался непорочностью). Отличалась умом, склонностью к наукам и искусству, умением вести государственные дела; творила добро, помогала бедным. После смерти супруга (1024) занималась государственными делами. Позднее стала монахиней и провела остаток жизни в основанном ею монастыре Кауфунген. Канонизирована в 1200?г.
Цитируемые Цветаевой слова встречаются в одной из ее черновых тетрадей 1923—1924?гг. (см.: Цветаева М. Неизданное. Сводные тетради / Подг. текста, предисл. и примеч. Е. Б. Коркиной и И. Д. Шевеленко. М., 1997. С. 285). Те же слова (с незначительными изменениями) Цветаева приводит в письме к Рильке от 14 июня 1926?г. (см.: Небесная арка. С. 93).
В действительности эти слова принадлежат не самой Кунигунде. Согласно одной из легенд, связанных с ее именем, она услышала их однажды незадолго до смерти в ответ на свое восклицание «Больно, о как мне больно!» (см.: Deutsches Nonnenleben. Das Leben der Schwestern zu Toss <…> und der Nonnen von Engelthal Buchlein <…> Eingeleitet und ubertragen von Margarete Weinhandl. Munchen, 1921. S. 281—282).
14. С сентября 1886 г. Рильке обучался в военном училище в австрийском городе Санкт-Пёльтен (с осени 1890 г. — в Вайскирхене); в 1891 г. Рильке оставил училище и продолжил образование в Торговой академии в г. Линце.
15. У Зибера сказано не столь прямо: «Если бы его <Рильке> больше укрепляли в годы отрочества, он не только бы выдержал военное училище, но оно было бы для него целительно (heilsam) благодаря неизбежному огрублению души (Abhärtung der Seele), которое ему пришлось обрести позднее, чтобы достичь строгости и жесткости „Дуинезских элегий“. Он все равно стал бы тем Рильке, каким он был, потому что по своим задаткам он обладал силой и был способен к сопротивлению» (Sieber. S. 87—88).
16. «Урок гимнастики» («Урок физкультуры») — рассказ Рильке, написанный в ноябре 1899 г. и впервые опубликованный в 1902 г. К. Зибер поместил в своей книге раннюю редакцию этого рассказа, сохранившуюся в дневнике Рильке (Sieber. S. 150—158).
17. Имеется в виду письмо Рильке к генерал-майору Ц. фон Зедлаковицу от 9 декабря 1920 г., помещенное К. Зибером в качестве приложения в конце книги (Sieber. S. 161—168).
18. Ошибка Цветаевой. Следует: Санкт-Пёльтен.
19. Слово «ад» («Hölle») в тексте письма отсутствует, однако, вспоминая о своем пребывании в военном училище, Рильке говорит о «злом и тревожном пятилетии своего детства», о «необозримом страдании тех лет», о «чувстве единственного ужасного проклятия», об «ежедневном отчаянии десяти-, двенадцати и четырнадцатилетнего мальчика», о «тюремных стенах» Санкт-Пёльтена и т. д. В том же письме содержится упоминание о пребывании в России и «Записках из мертвого дома» Достоевского: это произведение, с которым Рильке, по его словам, познакомился «в более зрелом возрасте», пробудило в нем чувство, как будто уже с десяти лет он «был погружен во все ужасы и всю безысходность каторги» (цит. по: Sieber. S. 163—165).
Впрочем, сам Зибер, описывая пребывание Рильке в Санкт-Пёльтене, употребляет именно это слово. Товарищи Рильке, сказано в книге Зибера, чувствовали в нем «чужого»; те чувства, которые они проявляли по отношению к нему подчас «безобразнейшим образом», были «отстранение, возможно даже ненависть и презрение»; и это становилось для Рене «сущим адом» (Sieber. S. 92).
20. В оригинале «Umdichtung» (букв. переработка, поэтическое истолкование). Возможно, Цветаева отталкивается от глагола «andichten» (присочинять, приписывать), который использован в предисловии: «Ему <Рильке> приписывают, что все его детство было мученичеством…» (Sieber. S. 7).
21. Речь идет о Валерии (Валли) фон Давид-Ронфельд (1874—1947), юношеском увлечении Рильке. Ей посвящен первый стихотворный сборник Рильке «Leben und Lieder» («Жизнь и песни», 1894).
22. Sieber. S. 122.
23. Ibid. S. 123.
24. Предисловие К. Зибера заканчивается фразой: «Конечно, у меня всего один голос, но я надеюсь, что воспользовался им со всей справедливостью, которая есть „любовь со зрячими очами“» (Sieber. S. 8). Обыгрываются слова Ницше о «справедливости» из книги «Так говорил Зарастустра» (глава «Об укусе змеи»).
25. Sieber. S. 137. Здесь и далее Цветаева цитирует «Заключение» (Schlusswort) Зибера.
26. Ibid.
27. Ibid.
28. Ibid.
29. Ibid (подчеркивание и вопросительный знак в оригинале отсутствуют). Речь идет о брошюрах под названием «Подорожник. Песни в дар народу от Рене Рильке», изданных в Праге в 1895—1896 гг. Рильке выпускал их за собственный счет и дарил больницам, ремесленным артелям и разного рода «народным» объединениям. Всего вышло 3 сборника. Наряду с «Подорожником» («Wegwarten») встречаются и другие переводы названия («Придорожные стражи» и др.).
30. Рут Рильке (первый и единственный ребенок Рильке) родилась незадолго до Рождества (12 декабря 1901 г.).
31. Иоганн-Петер Эккерман (1792—1854), секретарь Гете, автор известной книги «Разговоры с Гете в последние годы его жизни». Ср. в письме Цветаевой к Б. Л. Пастернаку от 22 мая 1926 г.: «Рильке — отшельник. Гете в старости понадобился только Эккерман (воля последнего к второму Фаусту и записывающие уши). Р<ильке> перерос Э<ккермана>, ему — между богом и „вторым Фаустом“ не нужно посредника. Он старше Гете и ближе к делу» (Марина Цветаева — Борис Пастернак. «Души начинают видеть». Письма 1922—1936 годов. Издание подготовили Е. Б. Коркина и И. Д. Шевеленко. М., 2004. С. 207).
32. Известная французская поговорка.
33. См. подробнее в предваряющей статье.
34 Рут и Карл Зибер называли Рильке — еще при его жизни и в своих письмах к нему — «папочка» («Väterchen»). См., например, их совместное письмо к Рильке от 27 ноября 1921 г. (Rillke R. M. Briefe an die Mutter 1896 bis 1926. Hrsg. von Hella Sieber-Rilke. Bd. 2. Frankfurt am Main und Leipzig, 2009. S. 499—500).
35. Ср. начало «Письма к Амазонке»: «Я прочла Вашу книгу. Вы близки мне как все пишущие женщины. Не смущайтесь этим „все“: пишут не все — пишут лишь немногие женщины» (Цветаева М. Письмо к Амазонке (третья попытка чистовика) / Публ. и пер. К. Азадовского // Звезда. 1990. № 2. С. 183).
36. На самом деле в январе 1932 г. Цветаева согласилась предоставить веймарскому Архиву письма Рильке («в достовернейших копиях»), но возражала против их преждевременной, с ее точки зрения, публикации. «В своей внутренней жизни, — мотивировала Цветаева свой отказ (письмо к Рут Зибер-Рильке от 24 января 1932 г.), — я не желаю связывать или стеснять себя такой случайностью (напастью), как смерть. Печатать? Зачем? Чтобы доставить радость другим? Тогда почему я не порадовала их (тех же самых!) вчера? Чтобы сохранить письма? Но для этого их не нужно печатать, достаточно их не трогать (пусть себе спят и творят во сне).
Я не хочу, чтобы его смерть свершилась.
Так писала я четыре года назад, так чувствую и поныне, с тем, видно, останусь до конца моих дней. Пока вещь во мне, она — я, стоит только ее назвать — она принадлежит всем. <…>
Таковы, дорогая госпожа Рут, причины моего „нет”» (Небесная арка. С. 218—219; «Четыре года назад», то есть в очерке «Несколько писем Райнер-Мария Рильке»; однако слова, выделенные курсивом, в очерке отсутствуют).
37. Мёдон-валь-Флёри — пригород Парижа (департамент «Сена и Уаза»). Цветаева вместе с семьей переехала в Мёдон из соседнего Бельвю в марте 1927 г. и провела в этом городе пять лет, перебравшись затем в Кламар.
38. Начиная с 1902 г. Рильке неоднократно бывал в Мёдоне, где жил Роден, а осенью 1905 г., согласившись на предложение скульптора взять на себя секретарские обязанности, поселился у него на участке (в отдельном доме). В начале мая 1906 г. Рильке расстался с Роденом (и Медоном), хотя впоследствии не раз навещал своего кумира; последний раз — в 1913 г.
39. Музей в доме Родена («вилла Брийан») был официально открыт в 1930 г.; реконструирован в 1997 г.
40. Н. Вундерли-Фолькарт прислала Цветаевой несколько фотографий, сделанных в Рароне (Швейцария), где похоронен Рильке. Известны три из них — с изображением могилы Рильке, кладбищенской церкви, у которой он похоронен, и долины Роны. Возвращаясь в Россию, Цветаева взяла эти три фотографии с собой и хранила их вместе с теми, которые в свое время получила от Рильке.
Сохранился также конверт, в которой Н. Вундерли-Фолькарт отправила Цветаевой фотографии из Майлена (Швейцария) в Мёдон и который затем был перенаправлен в Кламар по адресу: ул. Кондорсе, 101. На конверте рукой Цветаевой написано и подчеркнуто: «Могила Рильке» (см.: Марина Цветаева. Поэт и время: Выставка к 100-летию со дня рождения. 1892—1992. М., 1992. С. 143—144).
41. Ответ Н. Вундерли-Фолькарт на это письмо Цветаевой не известен.
42. Это предположение Цветаевой не соответствует действительности. Рильке приветствовал брак своей дочери с «референдарием», относился к зятю скорее дружелюбно и обменивался с ним письмами (лично они никогда не виделись). Однако Рильке явно коробила фамильярность Зибера и его «стилистика» (обращение на «ты», слово «папочка» и т. п.). В письме к Н. Вундерли-Фолькарт от 7 декабря 1921 г. Рильке пытается — весьма осторожно — передать свое впечатление от полученного им письма Зибера (см. выше примеч. 34), который, по словам поэта, выражается каким-то особым языком («на диалекте чувства») и слишком откровенно («без выжидательности и постепенности») навязывает ему свое «сыновство». «В этом чего-то недостает — чего именно? Может быть, всего лишь оттенка (а оттенок для нас — это всё!)» (Rillke R. M. Briefe an Nanny Wunderly-Volkart. Bd. 1. Im Auftrag der Schweizerischen Landesbibliothek und unter Mitarbeit von Niklaus Bigler besorgt durch Rätus Luck. Frankfurt am Main, 1977. S. 596).
Публикация, перевод и примечания Константина Азадовского