ЭКОНОМИЧЕСКИЙ КАЛЕНДАРЬ

Дмитрий Прокофьев

«Одинокие идеи» профессора ГрэхЭма,
или Самое интересное на Петербургском
экономическом форуме

Участники Петербургского международного экономического форума (ПМЭФ) в 2016 году сфокусировали внимание на «неадминистративных инновациях». Дискуссии сводились к утверждению, что единственным средством решения экономическим проблем в России должны стать революционные технические изобретения и даже «четвертая промышленная революция». «Что же, Россия идет по этому пути не в первый раз», — сказал профессор Грэхэм.

Совсем как в Давосе

Проходивший в Петербурге экономический форум не стал ареной громких заявлений и судьбоносных новостей. Встретились, поговорили… Как точно заметил журналист Дмитрий Бутрин, «программа ПМЭФ в 2016 году была уже практически клоном программы январских сессий экономического форума в Давосе, а темы технологических и даже культурно-идеологических инноваций обсуждались в Санкт-Петербурге больше, чем гипотетические перестановки в правительстве или текущие позиции во властных структурах топ-менеджмента госкомпаний».

Действительно, тема неадминистративных инноваций, «четвертой промышленной революции» и «прорывных изобретений» как главного средства решения экономических проблем России стала на форуме доминирующей. Но короткое выступление Лорена Грэхэма, профессора Массачусетского технологического института (MIT), стоило многочасовых дискуссий и рассуждений о грядущем расцвете технологий и торжестве промышленного роста.

Лорен Грэхэм — историк науки и автор книги под примечательным названием «Сможет ли Россия конкурировать? История инноваций в царской, советской и современной России» (название в оригинале — «Lonely Ideas: Can Russia Compete?» («Одинокие идеи: Сможет ли Россия конкурировать?»).

Поклонники идеи «Россия — родина слонов» должны были бы размахивать книгой Грэхэма как знаменем. Каждая ее глава — впечатляющий рассказ о деятельности того или иного русского инноватора: от изобретателя паровоза Черепанова до конструктора стрелкового оружия Калашникова и создателя оригинального компьютера Лебедева. Никто не может оспаривать приоритет русских талантов, подчеркивает Грэхэм, создававших технологии, но покажите мне успешные российские товары, созданные с применением этих замечательных технологий?

Молоко без коровы

На Петербургском экономическом форуме профессор Грэхэм выступал в рамках дискуссии под впечатляющим названием «Технологии — пропуск в завтра. Изменись или умри», организованной «Сбербанком». В ходе десятиминутного выступления он в нескольких словах объяснил, что ни о какой волшебной «промышленной революции» в Российской Федерации не может быть и речи, а «инновационные мегапроекты» останутся дорогими игрушками. Запись выступления Лорена Грэхэма доступна в Интернете, мы же изложим ее суть.

Сначала профессор перечислил научные достижения, приоритет которых принадлежит россиянам, подданным императора или гражданам СССР. Список был впечатляющим — первые лазеры (нобелевские лауреаты Басов и Прохоров), радио (Попов), лампа накаливания (Грэхэм на форуме сказал: «По сути, Томас Эдисон вообще у Яблочкова позаимствовал эту идею»), первый европейский электронный компьютер (Лебедев)… Даже технология добычи сланцевой нефти методом гидроразрыва нефтеносного пласта создана в России… Все эти замечательные вещи придумали русские, подчеркнул Грэхэм, но где <…> российские компании, которые бы сделали капитал на этих изобретениях?

Ответа не прозвучало, если не считать таковым нервный смех аудитории, и Грэхэм продолжил выступление.

Так вот, говорил профессор, дело не в технологиях, а в той среде, где эти технологии применяются. Ключ к инновациям Массачусетского института спрятан не в самом институте, а в творческой среде города Бостона, в социальной и интеллектуальной среде Америки с ее культом уважения к интеллектуальной собственности и институтам, поощряющим состязательность и инновации.

Русские прекрасно изобретают, объяснял Грэхэм, но не хотят принимать очевидных для американцев вещей. «Несколько лет назад я приехал в Россию, — вспомнил профессор Грэхэм, — с группой ведущих ученых из MIT во главе с президентом MIT Рафаэлем Райфом. Русские ученые задавали множество конкретных вопросов, как применять ту или иною технологию и какой она может принести результат, но никто не хотел слушать рассказы Райфа о демократической атмосфере университета в Бостоне, о готовности к нестандартным решениям, о способности использовать неудачи как позитивный опыт…» «Скажите, какую технологию нам следует применять, чтобы достичь быстрого коммерческого успеха?» — твердил русский начальник от науки. «Вы хотите получить молоко без коровы!» — воскликнул Райф, обращаясь к русскому собеседнику.

«Скажите государю…»

Русские правители действительно хотят модернизации, говорит Грэхэм, но они хотят отделить технологии от социально-политических систем. Они хотят иметь в своем распоряжении новые технологии, но одновременно отказываются от принципов, по которым эти технологии продвигаются в других местах. В точном соответствии с характеристикой, которую писатель и историк Яков Гордин дал Петру Первому. Император «хотел вырастить рабов с деловыми качествами свободных людей».

На протяжении столетий хозяева России вырабатывали свою «модель модернизации», которая раз за разом следует одной и той же схеме — для достижения военного преимущества требуются новые технологии, для их разработки приглашают иностранных специалистов, государство указывает им пути для применения этих технологий, в результате появляются оружейные заводы, военный флот, железнодорожная сеть, электростанции и металлургические комбинаты. Список можно продолжать, однако затем технологический скачок сменяется застоем, когда у государственного заказчика заканчиваются деньги. Или пропадает интерес к инновациям. И процесс технологического преобразования затихает до следующего грома с начальственных вершин.

Собственно, блестящим примером литературного описания последствий такой «скачкообразной модернизации» служит «Левша» Николая Лескова. Русскому мастеру, воодушевленному приказом самого императора Николая, удалось «посрамить» англичан, подковав стальную блоху (игрушечная блоха, правда, перестала после такой инновации танцевать, а только бессильно дергала металлическими лапками).

Отправленный в Англию с поручением выведать другие заморские технические секреты, тульский мастер «смотрел все их производство: и металлические фабрики и мыльно-пильные заводы, и все хозяйственные порядки их ему очень нравились».

Ничего интересного в новых британских технологиях и хозяйственных порядках Левша не увидел, разве что обратил внимание, как английские мастера работают «не с бойлом, а с обучением и имеют себе понятия». «Это и мы так можем», — говорил русский специалист, разглядывая продукцию английских оружейников.

И только единственный предмет произвел на Левшу ошеломительное впечатление. «А как до старого ружья дойдет, — засунет палец в дуло, поводит по стенкам и вздохнет:

— Это, — говорит, — против нашего не в пример превосходнейше.

Англичане никак не могли отгадать, что такое Левша замечает…»

Вернувшись в Россию, несчастный Левша всячески старался донести до императора раскрытую им британскую военно-технологическую тайну, однако безуспешно. Умирая в «простонародной Обухвинской больнице», оружейник бормотал перед смертью: «— Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни Бог войны, они стрелять не годятся.

И с этою верностью Левша перекрестился и помер».

Усилия Левши пропали втуне. «Государю так и не сказали, и чистка все продолжалась до самой Крымской кампании. В тогдашнее время как стали ружья заряжать, а пули в них и болтаются, потому что стволы кирпичом расчищены».

Рабство против инноваций

История Левши и «расчищенных кирпичом ружей», как выразился бы сам Николай Лесков, «не с ветра взята». В начале царствования государя Николая Павловича оружейный завод в Туле, основанный еще в 1632 году, был одним из лучших в мире. О чем, собственно, в докладе на высочайшее имя сообщали в таких выражениях: «Оружейный завод в Туле был усовершенствован до такой степени, что с ним не может сравниться ни одно другое предприятие по производству оружия».

И это было правдой. Усовершенствованный после Наполеоновских войн с помощью английских специалистов, Тульский завод был в то время (1826 год) самым крупным предприятием такого рода и самым передовым.

Но спустя тридцать лет уже английские винтовки «стирали с лица земли колонны русских, чьи оружейные залпы даже наполовину не долетали до противника, когда они устремились в атаку», как с ужасом сообщал очевидец сражения под Инкерманом.

Действительно, в той кампании вооружение русской пехоты в основном состояло из гладкоствольных ружей, многие из которых были произведены в Туле. Часть этих ружей были еще кремневыми, поскольку программа перехода армии на капсюльные ружья, запущенная только в 1845 году, еще не завершилась. Да и сами ружья были в плохом состоянии, а отремонтировать их в полевых условиях было невозможно.

Как так могло получиться? Производство оружия для массовой армии требовало высокой точности в обработке его деталей, последние должны были быть взаимозаменяемыми. Вот с «взаимозаменяемостью» на Тульском заводе обстояло хуже всего, хотя государю Николаю Павловичу и показывали ружья, которые можно было разобрать и, перемешав детали, собрать заново. Проблема заключалась в том, что император осматривал ружья, специально подготовленные для такой демонстрации.

Технологии массовой машинной обработки оружейных деталей появились не ранее 1840-х годов, только на Тульском заводе их внедрить не сумели. Или не занимались этим, и причина тому лежит вовсе не в неудачных распоряжениях правительства, а гораздо глубже.

Рабочие Тульского завода были разделены на две неравные группы, фактически касты. И те и другие были крепостными работниками, однако крепостные мастера-оружейники представляли собой привилегированную прослойку, отчаянно цеплявшуюся за свои льготы. Важнейшей из которых была возможность работать в своих домашних кузницах, изготовляя отдельные оружейные детали. Заводские же цеха оставались местом работы крепостных, не обладавших мастерством и привилегиями потомственных оружейников и способных выполнять лишь самую примитивную работу.

Примечательно, что в те же самые годы с такой же проблемой столкнулись на американских оружейных заводах в Харперс-Ферри. Арсенал в этом городке Западной Виргинии основал сам Джордж Вашингтон, в годы гражданской войны в США завод в Харперс-Ферри был центром оружейного производства конфедератов. Однако ружья солдат армии генерала Ли уступали по своему качеству ружьям их противников, произведенных в Спрингфилде (штат Массачусетс). Причина, как легко предположить, крылась в той же системе социальных отношений, которая существовала на другом конце планеты — в городе Туле.

Хотя труд рабов на заводе в Харперс-Ферри использовался в минимальной степени, сам институт рабства оказывал негативное влияние на характер организации производства на оружейном предприятии. Как пишет американский исследователь Меррит Ро Смит, старые работники завода чрезвычайно гордились своим особым статусом «оружейников-мастеров» и всячески сопротивлялись механизации производства, контролю за рабочим временем и унификации оружейных деталей. Любые усилия, которые предпринимала администрация завода в этом направлении, воспринимались оружейниками как попытки приблизить их статус к рабскому. Напротив, работникам завода в Спрингфилде, не знакомым с рабством, дисциплина и упорядочение производства не казались чем-то неприемлемым.

Одни пеньки

Ну, с тех пор прошло сто лет, возразите вы, и кто скажет, что российское оружие — не лучшее в мире? Да один автомат Калашникова чего стоит!

Вот-вот, согласится с вами профессор Грэхэм! Автомат Калашникова, вероятно, самый известный российский технологический продукт. Однако именно Россия получила беспрецедентно малую экономическую выгоду от изобретения оружия, которое в мире производится в самом большом количестве. По самым приблизительным подсчетам, всего в мире существует от 70 до 105 млн экземпляров различных модификаций автоматов Калашникова.

Тем не менее абсолютное большинство автоматов АК производится вовсе не в России. Это зарубежные пиратские копии. В 1950‑х годах лицензии на производство АК были переданы СССР своим союзникам по Варшавскому договору. Тогда же еще двенадцать государств развернули производство АК без лицензии. Следует отметить, что помимо стран социалистического лагеря лицензионное производство автомата Калашникова было налажено только в Финляндии. Правда, уже с 1962 года там производился не сам АК, а его модификация «Valmet Rk.62», значительно доработанная финскими оружейниками. В любом случае к настоящему времени, по сведениям Рособоронэкспорта, срок действия лицензий у всех, ранее получивших их государств, уже истек. Но производство АК продолжается.

Можно отдельно обсуждать причины, почему Ижевский оружейный завод не получал законного патента на автомат вплоть до конца 1990-х годов. Но суть проблемы не меняется. АК действительно получил широкое распространение, но преимущественно в странах третьего мира, куда он поставлялся в рамках политических, а не коммерческих проектов. «В конце 2012 года почти 80 % скромного российского экспорта АК-47 осуществлялись в США, где автомат стал культовым оружием у коллекционеров», — пишет Грэхэм. Да, советское государство закупало эти автоматы миллионами — на деньги налогоплательщиков. Но это не бизнес в его привычном понимании. И, скажите, как производитель такого популярного оружия в мире (Ижевский завод) может периодически оказываться в предбанкротном состоянии, удивляется Грэхэм.

Любопытно, что в ту же эпоху, когда оружие американских конфедератов и русских солдат проигрывало на полях сражений оружию «северян» или британских гренадер, Михаил Салтыков-Щедрин рассказывал об особенностях отечественного отношения к бизнесу и производству в замечательном очерке «В дороге»: «Наш русский — купец или помещик — <...> Этому дай в руки топор, он все безо времени сделает. Или с весны рощу валить станет, или скотину по вырубке пустит, или под покос отдавать зачнет, — ну, и останутся на том месте одни пеньки. А Крестьян Иваныч (немец. — Д. П.) — тот с умом. У него, смотри, какой лес на этом самом месте лет через сорок вырастет!»

Чужое имя

Не следует думать, что инновации, заимствованные россиянами, так сказать, в коммерческом порядке, без участия государства, все без исключения оборачиваются золотым дождем. Действительно, последние четверть века дают нам множество примеров удачных заимствований, технических и организационных, которые вполне привились на российской деловой почве.

Но так бывает не всегда. Еще в позапрошлом веке великий русский писатель рассказывал о том, как талантливый российский ремесленник освоил у немецких мастеров передовую технологию, на базе которой решил создать собственный бизнес. Подвело его то самое ожидание немедленного коммерческого результата, на которое обратили внимание гости из Массачусетса.

Вспомнили? Разумеется, это «Мертвые души», история сапожника Максима Телятникова. «…я не так, как немец, что из копейки тянется, а вдруг разбогатею». «Набрав заказов кучу», Телятников принялся за работу, однако решил сэкономить на качестве — «достал где-то втридешева гнилушки кожи». Поначалу его лавке сопутствовал успех — Телятников «выиграл, точно, вдвое на всяком сапоге». Однако результат творческого переосмысления немецких технологий оказался плачевным: «…через недели две перелопались твои сапоги, и выбранили тебя подлейшим образом. И вот лавчонка твоя запустела…» Телятников, впрочем, сразу же нашел объяснение собственной деловой неудаче. «…пошел попивать да валяться по улицам, приговаривая: „Нет, плохо на свете! Нет житья русскому человеку, всё немцы мешают“».

Отметим, что российская деловая практика породила такое любопытное явление, характерное именно для отечественного рынка, как псевдобренды. Подчеркну, речь не идет о более или менее удачных подделках каких-то знаменитых и популярных марок. Нет, это высококачественные товары, придуманные российскими предпринимателями, сконструированные российскими инженерами, нарисованные российскими художниками и дизайнерами (и даже в некоторых случаях изготовленные в России). Туфли, платья, электрические чайники, карандаши, гаджеты… Но все они имеют английские, итальянские, немецкие названия. Если дать таким предметам русское имя, то в России продать эти вполне конкурентоспособные товары окажется невозможным. Оте­чественный покупатель на собственном опыте убеждался, что там, где хотят иметь «молоко без коровы», всегда готовы предложить клиенту «продукт без качества». Поэтому качественному промышленному товару приходится давать иноземное имя.

В последние два года это явление высветилось особенно ярко — на фоне разговоров об импортозамещении и превосходстве отечественных продуктов над зарубежными. Как только дело доходит до реальной продажи, российский производитель обязательно произнесет что-то вроде «финское качество», «шведские стандарты», «немецкие технологии». Иначе не купят. В России.

Ключ от будущего

У вас могло сложится впечатление, что ответственность за неспособность российских товаров конкурировать несут исключительно российские власти?

О, Лорен Грэхэм с вами категорически не согласится. В своей книге он рассказывает, что именно нежелание принять деловые правила игры было причиной фиаско замечательных российских изобретателей и ученых. Изобретения этих людей имели блестящий коммерческий потенциал, и авторы этих изобретений могли бы стать миллионерами… Однако не стали.

Хорошо это или плохо? Скорее плохо, потому что это является свидетельством системной проблемы общественного уклада.

Россия, утверждает Грэхэм, представляет собой наглядный пример общего принципа, по которому единожды внедренная технология не распространяется автоматически, не становится неотъемлемой частью общего технологического развития. Чтобы поддерживать это развитие, требуется общество, способное оказать эту поддержку, стимулировать его, — общество, в котором инновация становится естественным процессом. Россия до настоящего времени мало в этом преуспела, и в итоге во втором десятилетии XXI века бывший и действующий президенты страны — Медведев и Путин — раз за разом призывают к технологической модернизации. Тот же призыв звучал из уст многих их предшественников: Горбачева, Брежнева, Хрущева, Сталина, Ленина, Александра II, Екатерины Великой, Петра I…

Рассуждая о путях коммерциализации российских технологических и научных решений, нельзя забывать и о том, что развитие креативной индустрии позволит России дополнительно увеличивать ВВП на 0,2—0,3 % в год, как заявил на ПМЭФ глава Центра стратегических разработок Алексей Кудрин. Если оценка Кудрина верна, это значит, что вклад дизайнеров и музыкантов в экономику сопоставим с вкладом специалистов по информационным технологиям, инженеров и программистов. Культура — неотъемлемая часть экономики, творческая отрасль не требует от государства ничего, кроме доброжелательного отношения, и можно надеяться, что вопросы о поддержке креативных индустрий найдут ответы хотя бы в рекомендациях Центра стратегических разработок правительству.

Ключ к настоящей технологической модернизации России следует искать не в технологиях как таковых, а в трансформации институтов общества и его культуры. И успех в этой трансформации определит то действительное место, которое наша страна будет занимать в мировой политике, экономике и истории.