ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Татьяна Вольтская

Из цикла «БЫТИЕ»

1

Плод наливной, тонкокожий, словно прозрачный сосуд

С медленным пламенем — кто же может унять этот зуд

В пальцах, протянутых к ветке, жадную сухость во рту!

С маленькой черною меткой вьется листок на ветру.

Господи, разве, ты дал нам силы противиться злой

Жажде и всполохам дальним, пляшущим под кожурой?

Ты же нас хрупкими создал, как подорожник и рдест,

Если выковывать гвозди — то не из этих сердец.

Заповедь, Господи, трудно в жаркой держать голове.

Зверь с чешуей изумрудной мирно свернулся в траве,

Тих, переливчат и складчат, влажной спиною скользя.

Ты не сказал нам, что значит, Господи, слово «нельзя»:

Ты ничего не сказал нам про Саламин и Фарсал,

Про бородинские залпы, про Айзенкур не сказал,

Косово поле, Цусиму, морок Мазурских болот,

Про сталинградскую зиму, мартовский ладожский лед

И про варшавское гетто, Аушвиц, Аустерлиц,

Про предвоенное лето, про выражение лиц

Ветром летящих с гравюры Дюрера всадников, ни

Этих, кричавших «Мой фюрер!», тех, повторявших «Распни!».

Если бы знали мы только про Хиросиму, иприт… —

Плод Твой на ветке — что толку! — солнцем закатным горит.

 

 

2

Словно вода во льду накрепко заперта,

В райском саду — вон у того пруда

Спит Гефсиманский сад в косточках от маслин,

А в лепестках цветов — крепдешин, муслин,

В полутемном клубе вьющийся под вальсок —

От барака, теплушки, окопа на волосок.

Ангел Твой пред собой гнал нас сухой листвой,

Медленно застывал в воздухе голос Твой,

Мы же, в слезах, в пыли, оглушены и злы,

Милый эдемский прах в ладанках унесли.

Стоит закрыть глаза — как на ладони сад,

Зернышки городов в вишнях его дрожат.

Солнце его горит — даже когда война,

Даже когда чума — в каждом глотке вина,

В каждом счастливом дне, украденном у судьбы, —

На холостом витке срывающейся с резьбы.

 

 

3

В поте лица вымочен хлеб, в поте лица.

Вот он течет, заливая глаза, медленный пот,

К сжатому рту — струйкой песка, горсткой свинца,

С шорохом волн — там, на реке, тронулся лед.

 

Пахаря пот, пот рыбака, пот кузнеца,

Воина пот — с кровью врага — в желоб меча.

В поте лица ешьте свой хлеб, в поте лица.

Пот пастуха, пот столяра, пот палача

 

(Как он устал — фартук протер, — стольких сразив

И растворясь в летней толпе в тридцать седьмом).

Каина брат, камень кати, хмурый Сизиф,

Мышцей-горой, лесом костей, сморщенным лбом.

 

В порах угля, в россыпях круп, в залежах руд,

В соплах ракет, в грудах одежд, в тучных стадах,

В кипах газет, в стуке станков, помнишь ли — «Труд

Освобождает» — надпись на тех, адских вратах?

 

Помнишь ли ты знамя труда, красное от

Крови, с утра чуешь спиной свищущий кнут?

Часто ли спишь вдоволь — внутри каменных сот?

Ночью и днем проклят твой пот, проклят твой труд.

 

Только один благословен труд горемык —

Только любви вахта, страда, пламенный пот.

Этот, в моих бледных губах горестный крик,

Знаю, зажмет только твой рот, сладкий, как мед.

 

 

4

Глаза любви наведены на резкость,

Но с удивленьем видят не одно

Любимое лицо, а всю окрестность,

Как будто в доме вымыли окно,

 

Где за столом сидят Адам и Ева,

Болтают ни о чем и греют чай,

И в их глазах, из-за Господня гнева,

Как из-за тучи, вспыхивает рай.

 

Не только сад, и лес, и облик милый,

И черный хлеб, и чашки на столе —

Незримые столпы и скрепы мира

Вдруг проступают рядом в полумгле.

 

Скользя по крыше в ледяной коросте

И по сквозному кружеву дворов,

Взгляд проникает в тайное устройство

Друг к другу тесно пригнанных миров,

 

В сырые стены воздуха из мглистых

Объемов: если кто-нибудь сотрет

На четырех углах евангелистов —

То синий купол тут же упадет.

 

 

 

* * *

Ступишь ногой на поле — молчи. Замри.

Это здесь людей выкорчевывали из земли

С хрустом и кровью — будто клещами зуб,

Это здесь му´ка с водой называлась «суп».

Это здесь тоска с лебедой называлась «хлеб»,

Это здесь сорняк возрос, обнаглел, окреп,

Прогоняя колос. Здесь на своем веку

Не видали правды. Пылающий Аввакум —

Каждый куст осенний. И опустевший сруб,

К небесам вопиющий, — не черный квадрат, но куб,

Куда провалился с треском

                                                      за родом род —

Кости сухой травою вмерзают в лед.

Марковна, спой мне песню про три сосны

На Муромской на дорожке — твои сыны

По ней не вернулись — не помню, с какой войны,

Из какого барака. Срезал их красный серп,

Молот их раскрошил — и, как порох, сер

Воздух. На поле дымно — горит трава.

Была женою земля, а теперь — вдова.

 

 

 

* * *

Хорошо любить издалека. На экране мерцает плоть

Неопасная — дымкой легкой, сном. Ты видишь меня, Господь?

Все двухмерным легко и ловко — каждый возглас и каждый чих,

Расстояние, как веревка, крепко связывает двоих.

Все б скакать, натянув ошейник, все б скулить, обхватив края

Виноватого отраженья. Слышишь, Господи, это я.

Ну, а стоит сложить впритирку оба тела, их запах, вес —

Словно тигры, сбежав из цирка, вспоминают забытый лес,

Неудобный, колючий, странный, открывающийся со дня

Сотворения — душной раной: настоящая западня.

То-то он отвернется первый, не скрывая сытый зевок,

То-то к ней по обрывкам вервий подбирается холодок.

Наконец, они замолчали, словно сели на бережку.

Утоли Ты мои печали, погаси Ты мою тоску —

Словно некому больше молвить: из молитвы сырая плоть

Вырывается, как крамола. Ты же видишь меня, Господь?

Ты же мог нас любить без риска, на сияющей высоте,

Ты заранее знал: что близко — то кончается на кресте.

 

 

 

* * *

Из трав, от ветра пошедших в пляс,

Из лужи, из глины сырой

Господь слепил тебя в первый раз,

А я леплю во второй.

 

Из мрака, из талого снега, слез —

Ловлю губами, леплю,

Плечо проступает, щека и нос,

И губы, то бишь люблю.

 

Из мха, где комар заложил вираж,

Где прель под еловой корой,

Господь слепил меня в первый раз,

А ты слепил во второй.

 

Уже проступил под твоей рукой

Затылок, висок, плечо:

Я не видала себя такой

Ни разу. Еще, еще!

 

 

 

* * *

Ты есть. Тебя можно потрогать,

Рукой по щеке провести,

Проснувшись под сдавленный рокот

Дождя — твоего травести.

 

Рассвет непропекшийся, кислый,

И город, опухший от сна,

И дворик, наполненный смыслом,

Которого раньше не знал.

 

Ты здесь. Ты уже в настоящем,

А я еще в будущем, но

Дыхание ветра — все чаще,

И дождь превратился в вино.

 

 

 

* * *

Муха, пробудившаяся в марте,

В отогретой наскоро избе,

Ковыляет по линялой карте

Мира и пристанища себе

 

Ищет. От Парижа до Берлина

Пять шагов мушиных или шесть.

На столе — буханки половина,

Рядом — леса вздыбленная шерсть.

 

Пожужжим, сестрица, полетаем,

Суетливым крылышком вертя.

Скоро эту карту с мятым краем

Все равно порвут ко всем чертям.