ХВАЛИТЬ НЕЛЬЗЯ РУГАТЬ

Александр Снегирев. Как же ее звали?..

М.: Издательство «Э», 2015

Не знаю, как так выходит, но чем чаще я беру в руки книгу, автором которой является наш современник мужского пола, тем чаще я вижу разочаровавшихся Печориных нового поколения. Если повествование от первого лица, то лирический герой и вовсе сливается с автором. И вот он перед нами: скептичный, испытывающий страсть к алкоголю или к женщинам, а в идеале — к обеим вещам (да-да, женщина — тоже в этом случае вполне себе вещь), с претензией на творчество, самовлюбленный и неуверенный в себе одновременно.

Взяв в руки книгу Александра Снегирева с вполне подходящим под все вышесказанное названием «Как же ее звали?..» (откуда ж упомнить, если она сто первая, да и я пьян был изрядно), все же облегченно выдыхаю. В библиографических данных: «Александр Снегирев: Проза о любви и боли». Подзаголовок, авторское название или название серии — мне этого выяснить не удалось. Но о любви и боли — это хорошо, думаю я, наконец-то. Но не тут-то было. «Все у нее было на месте: и круглая попка, и упругие сиськи, и шелковистая кожа, и густые волосы, и моим шуткам она заливисто смеялась» — достаточный набор, чтобы понравиться герою-подонку, к которому я уже привыкла. Любовь тут разве что к большим, простите, «попкам», ставшая следствием того, что в детстве герой видел соседку по даче тетю Лиду, «которая избыточно просвечивала сквозь щели летнего душа».

Но разве был бы Снегирев писателем, уже успевшим снискать признание (премия «Русский Букер», шорт-лист премии «Национальный бестселлер» — на такие выси не каждый восходит!), если бы на этом все и заканчивалось? Конечно же, нет.

Для меня хороший рассказ — тот, в котором умещается целая жизнь, эдакий мини-роман, дочитав который, жалеешь, что он закончился или переживаешь истинный катарсис. Он может показать всего лишь случай из жизни, но за этим случаем читатель видит всю судьбу человека, хронотоп, его окружающий. И такие рассказы в книге Снегирева есть. Рассказ «Дворец. Фонтаны. Универмаг» окунает в советское детство, весь Советский Союз встает перед глазами — Дворцы пионеров и время, «когда все называлось своими именами»: котлеты — в «Кулинарии», вареная гречка — в «Столовой», шкафы — в «Мебели», опарыши — в «Зоомагазине». Всепоглощающее одиночество и неустроенность — в рассказе «Бетон». Целая жизнь человека, познакомившись с которой, хочется бежать и действовать, устраивать свою жизнь, чтобы не стать тем же пенсионером, видящим счастье в том, чтобы всё застыло как есть, ненужные пуговицы и записки навечно лежали в ящике стола, так, как лежали уже лет тридцать. И самое страшное, что старику начинаешь даже сопереживать в его стремлении забетонировать все окружающее. Пронзительный и горький рассказ «Луке — букварь, Еремею — круги на воде». Из тех, в которых описывается горе обычного человека, но оно превращается для читателя в его собственную трагедию, от которой сводит скулы при чтении, и все вокруг становится серым и неприветливым. И сделано это мастерски: не витиеватыми переживаниями-страданиями, а честными, нарочито безэмоциональными, прямыми формулировками. «Мой сын шесть лет как в могиле. Компактный гробик, белый воротничок, черные сандалики» — обухом по голове, как и само горе без преду­преждения приходит в жизнь. «Лесная фея» заставляет задуматься об обратной стороне героизма. А вам как кажется, убийство нескольких сотен человек (враги, фашисты, но биологически-то все равно люди!) может не ожесточить, не убить человечность?

На фоне этих сильных рассказов очень странно смотрятся те, которые скорее можно назвать зарисовками. Хочется посоветовать автору не торопиться публиковать все, что лежит на письменном столе. Такие этюды, как, например, «Покормил синиц», хорошо бы вставить в более цельное произведение, надо только набраться терпения и дождаться нужного места в будущем романе или рассказе. Из-за этих композиционных провалов книга, к сожалению, кажется «недоношенной», собранной впопыхах.

Под конец придется все же признаться, что разочарованный «плохиш», то и дело проявляющийся в лирическом герое Снегирева, сумел кое-чем очаровать и меня. А именно остроумием, которое проявляется в очень едких, но точных оборотах: «И вот она ласкает Юдифьевым педикюром каменные губы Ильича-Олоферна, того и гляди растормошит старика, и тот не удержится, лобызнет ей мизинчик». В таких фразах хочется покопаться, перечитывать их и удивляться. Совместить бы эту ироничность с сильными сюжетными ходами да внимательней отнестись к композиции сборника — глядишь, снова бы Снегирев ходил в лидерах премиальных гонок. Пока же, боюсь, повторить успех романа «Вера» не удастся.

Дарья Облинова