ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

ВЛАДИМИР БОЛОХОВ

Питерский пятерик

Памяти И. Б.

1

На пепелище трын-траву посеяв,

брел я на запад — с севера на юг —

сквозь бредь и смердь новейших фарисеев

и — кровопийц отвратнее — ворюг.

И — рухнул вдруг в кошмарное крушенье

кромешно-планетарного ядра...

И — выдрался из магмы сновиденья

Земного, уж не чающий утра...

Плыл лунный серп — с усмешкой тоньше бритвы,

был грешным стон — за блочною стеной...

Контрастно-гармонические ритмы

пил кожей я — из чуткости ночной.

Я закурил, смакуя дым душистый,

неизрекаемому — благодарный вдрызг.

И — как мечта младенческая — чистый,

вновь затонул в запамятную жизнь.

И — снилось: старец — на припеке —

дымит дремотной трубкой,

за бабочкой неподалеку

охотится малютка,

а в непредвиденности неба

враспыл живое солнце

сияет, как макушка деда,

и, как малец, смеется...

2

Аллеи мшистых лип и тополей

захлестывают звуки ножевые.

Под стародавнее «Эх, лей да веселей!» —

вразнос — гуляют новые живые...

Все глуше музыка. Гнилые чаще пни.

Пустырь... Пустынник? — борода лопатой...

Плеснул в стопарик: — На, брат, помяни...

— ?!.

— Здесь был расстрельный полигон когда-то...

3

Не смертен — кто? Кто — если не под Богом,

то — не под термоядерным мечом?

К чему же мы хлопочем — ни о чем —

в судьбы бомбоубежище убогом?

Чего мы делим, если — не себя?

Вчерашним — в предстоящей яви — живы,

зачем мы тянем друг из друга жилы,

сук будущего — в нынешнем — рубя?

Боясь — самих себя... Что — пострашней

рутинного — вполглаза — четвертьстраха

перед возмездьем личностного краха

в руинах — злобой оскверненных — дней...

4

Куда ты, жизнь? Ну разве не вчера

весна чудила — как юнец поддатый?

Ау! где — лето?.. Пялюсь, как баран,

на зимние ворота... Жизнь, куда ты?!.

Вновь староновогоднее «ку-ку»

в безвременное булькнуло бесследье.

Куда ты, жизнь, смоловшая в муку

второе — от Христа — тысячелетье?..

5

Свободы кляпной паутина

тошней, чем клетчатая сталь

иль та ж пучинная кручина —

о том, что всех, по сути, жаль.

Вновь заюзив на клятом месте,

где грешной плоти имя — мразь,

в похмельной воскресаю песне,

с живым крепя живую связь.

Неизрекаемого Бога

молитвенно благодаря,

вновь чую сутью всей убогой,

что ничегошеньки не зря.

Зевая оглушенной рыбой,

и, как она, глухонемой,

вновь разбухаю от «спасибо!» —

глобального — за жребий свой,

продравший дар мой и бездарность —

через тюрьму, а не суму...

Какое счастье — благодарность!

И есть ли равное — ему?..

XX—XXI вв.