ПОЭЗИЯ И ПРОЗА
ВЛАДИМИР БОЛОХОВ
Питерский пятерик
Памяти И. Б.
1
На пепелище трын-траву посеяв,
брел я на запад — с севера на юг —
сквозь бредь и смердь новейших фарисеев
и — кровопийц отвратнее — ворюг.
И — рухнул вдруг в кошмарное крушенье
кромешно-планетарного ядра...
И — выдрался из магмы сновиденья
Земного, уж не чающий утра...
Плыл лунный серп — с усмешкой тоньше бритвы,
был грешным стон — за блочною стеной...
Контрастно-гармонические ритмы
пил кожей я — из чуткости ночной.
Я закурил, смакуя дым душистый,
неизрекаемому — благодарный вдрызг.
И — как мечта младенческая — чистый,
вновь затонул в запамятную жизнь.
И — снилось: старец — на припеке —
дымит дремотной трубкой,
за бабочкой неподалеку
охотится малютка,
а в непредвиденности неба
враспыл живое солнце
сияет, как макушка деда,
и, как малец, смеется...
2
Аллеи мшистых лип и тополей
захлестывают звуки ножевые.
Под стародавнее «Эх, лей да веселей!» —
вразнос — гуляют новые живые...
Все глуше музыка. Гнилые чаще пни.
Пустырь... Пустынник? — борода лопатой...
Плеснул в стопарик: — На, брат, помяни...
— ?!.
— Здесь был расстрельный полигон когда-то...
3
Не смертен — кто? Кто — если не под Богом,
то — не под термоядерным мечом?
К чему же мы хлопочем — ни о чем —
в судьбы бомбоубежище убогом?
Чего мы делим, если — не себя?
Вчерашним — в предстоящей яви — живы,
зачем мы тянем друг из друга жилы,
сук будущего — в нынешнем — рубя?
Боясь — самих себя... Что — пострашней
рутинного — вполглаза — четвертьстраха
перед возмездьем личностного краха
в руинах — злобой оскверненных — дней...
4
Куда ты, жизнь? Ну разве не вчера
весна чудила — как юнец поддатый?
Ау! где — лето?.. Пялюсь, как баран,
на зимние ворота... Жизнь, куда ты?!.
Вновь староновогоднее «ку-ку»
в безвременное булькнуло бесследье.
Куда ты, жизнь, смоловшая в муку
второе — от Христа — тысячелетье?..
5
Свободы кляпной паутина
тошней, чем клетчатая сталь
иль та ж пучинная кручина —
о том, что всех, по сути, жаль.
Вновь заюзив на клятом месте,
где грешной плоти имя — мразь,
в похмельной воскресаю песне,
с живым крепя живую связь.
Неизрекаемого Бога
молитвенно благодаря,
вновь чую сутью всей убогой,
что ничегошеньки не зря.
Зевая оглушенной рыбой,
и, как она, глухонемой,
вновь разбухаю от «спасибо!» —
глобального — за жребий свой,
продравший дар мой и бездарность —
через тюрьму, а не суму...
Какое счастье — благодарность!
И есть ли равное — ему?..
XX—XXI вв.