МНЕНИЕ
ГЕРБЕРТ НОТКИН
Мир без нас
Так весело,
Отчаянно
Шел к виселице он,
В последний час
В последний пляс
Пустился Макферсон.
Р.Бернс (перевод С. Маршака)
НЕОБНАРУЖЕННЫЙ ЯД
Любите ли вы сериалы? Нет, любите ли вы их так, как я люблю их, чтобы смотреть даже такие, какие и не надо бы? Предпочтительно детективные. Особенно шпионские. Они ведь не только компенсируют и отвлекают, они и пищу дают для некоторых размышлений. Тем более, когда сняты на реальном материале. Вот в одной из многочисленных ныне телепередач о наших спецслужбах ветеран контрразведки рассказывал о реальном факте: как ловили американского шпиона. Шпиона поймали, но он успел воспользоваться ядом и умер в руках бойцов группы захвата. Ну, не уследили или не успели: на ту сторону работают ведь тоже серьезные люди, дело не в этом. Дело в том, что при исследовании трупа эксперты не смогли обнаружить яда. То ли он так быстро распадался, то ли был настолько близок к химии организма, что его не смогли выявить, — так и осталось невыясненным. И осталось какое-то чувство беспокойства. Как же так? В распоряжении спецслужб была вся медицинская, вся исследовательская база страны, а первопричину смерти установить так и не смогли. Оказались не готовы. Не было у нас той науки, которая способна не то что создавать и обезвреживать, а даже обнаруживать такие вещества. Мы ее не развили. Сэкономили на науке.
Теперь смотрите дальше. В этом случае яд мы не увидели, но увидели его действие. А если в следующей серии на реальном материале яд будет не мгновенного действия? Ну, давайте пофантазируем. Сейчас быстро развиваются средства целевого, избирательного воздействия (область не новая: над этническим оружием работали уже в 1970-е годы, но теперь, когда расшифрован геном, возможности резко возросли). Допустим, что разработано отравляющее вещество нового поколения, нечувствительно для нас угнетающее только одно левое полушарие мозга — то, которое отвечает за логику и речь. Вещество применяют — что происходит? Оружие нелетальное, не будет никаких внезапных смертей, эпидемий и прочих явных потерь в живой силе. Наука, на которой мы экономим, ничего не заметит. Просто, по мере распространения этого не замеченного нами вещества, действия все большего числа людей будут становиться все менее логичными и осмысленными, все более хаотичными, импульсивными, непродуманными. Возрастет статистика дорожных происшествий, будет расти количество несогласованных законов, регламентов, решений. Одни постановления будут противоречить другим, одни люди будут что-то делать, другие — это разрушать. Работать станут хуже — еще хуже, — речь станет еще более примитивной, бессвязной, спутанной, увеличится преступность, станет больше аварий…
У вас нет ощущения, что это вещество уже применили? И вас не удивляет… Ну да, и никто не удивится: бардак был всегда, а если его становится больше, значит, разболтались, надо устрожить, подтянуть, закрутить. Очередное совещание, решение, постановление — и дальше все то, что уже не раз было, и с тем же результатом. Но оставим фантазии и вглядимся в реальность: почему не обнаружили? насколько отстаем? Есть многочисленные свидетельства специалистов: когда нам в руки попадает интересный для нас элемент ушедшей вперед зарубежной техники, мы, как правило, не можем его воспроизвести. То есть в перспективе — можем: как сделать, мы понимаем, но нет соответствующих технологий. Это, конечно, плохо, но это еще хорошо. На следующем этапе отставания мы уже не понимаем, как элемент сделан. А на заключительном этапе проблема исчезает из поля зрения: мы этого элемента просто не видим. Так задержавшиеся в своем прошлом пигмеи влажных лесов Руанды умирают от малярии, не узнав о плазмодиях. Похоже, в некоторых областях знаний такой уровень отставания нами уже достигнут. Как тут не любить сериалы?
ГДЕ МЫ?
А все же каков он, наш научный и технологический уровень? Как мы смотримся в мире? Слово премьеру Медведеву: «По данным Всемирной организации интеллектуальной собственности за 2013 год (за 2014 год пока данных нет у нас), Россия находилась на седьмом месте по количеству национальных патентных заявок. Седьмое место — оно неплохое вполне, это означает, что у нас творческий процесс идет, но при этом по количеству международных заявок в рамках договора о патентной кооперации наша страна занимала лишь 25-е место. Это уже вполне себе скромное место. И сопоставьте первую цифру и вторую. Импорт интеллектуальной собственности в разы превышает экспорт, по оценкам Роспатента, более чем в 11 раз, то есть мы гораздо больше используем иностранных патентов, чем патентуем сами за границей. Всё это характеризует, скажем так, наше весьма скромное место на мировом рынке высоких технологий и, если говорить прямо, в известной степени технологическое отставание в этом плане».[1]
Теперь давайте послушаем министра образования и науки Ливанова: «Мы на четвертом месте в мире по общему количеству объектов интеллектуальной собственности».[2] Он же: «Сегодня с точки зрения бюджетных инвестиций в науку, что в абсолютном выражении, что в процентах к общим расходам бюджета, мы находимся в пятерке, либо в десятке ведущих стран мира».[3]
Так это же вполне себе прилично! То есть было бы прилично, если бы… Говорит президент РАН В. Фортов: «Суммарные расходы американских корпораций на науку в 4—5 раз превосходят затраты государства. <…> И когда наш министр науки говорит, что у нас на науку тратится много денег, он лукавит, потому что те деньги, которые идут в науку в разных странах, — это деньги и государства, и бизнеса. У нас бюджетная часть действительно сопоставима с тем, что дают на Западе, но у них еще 80 % дают».[4] И что мы имеем в итоге? «Отечественный экспорт высоких технологий составляет всего лишь 1,2 % от экспорта Китая, 3,7 % от экспорта США <…> Объем экспорта ниже аналогичного показателя Таиланда в 6 раз, в 10 раз ниже, чем у Швейцарии… России на мировом рынке наукоемкой продукции принадлежит всего около 0,3 % — 0,5 %, в то время как США — 36 %, Японии — 30 %, Германии — 17 %».[5] Вот так, примерно, мы и смотримся.
ПОЧЕМУ ОТСТАЕМ?
Во времена СССР было только две страны, работавшие во всем спектре направлений мировой науки. Где-то мы отставали — достаточно вспомнить буржуазные лженауки: генетику и кибернетику, — но в других областях удерживались даже в лидерах. Сейчас таких областей не осталось. Зададим уже ставший классическим вопрос: а почему, собственно?
Ну, многое, конечно, потеряли. По свидетельству В. Фортова, в 1990-е финансирование науки было сокращено как минимум в 20 раз, была практически уничтожена прикладная часть науки, специалисты уезжали. Но ведь с тех пор прошло уже 20 лет. И были тучные годы, в страну приходили деньги. Их активно осваивали, оборачивали, вкладывали — но не в науку. «У нас колоссальный парк просто реликтовых приборов, которые работают по 40—50 лет. А в современной науке приборы должны меняться раз в 5 лет. А иногда и чаще».[6] Нет, не меняли, были другие приоритеты. Потом снова кризисы, аварии, стихийные бедствия, оборонные траты, геополитические расходы, санкции-контрсанкции… не до науки. «А поутру они проснулись» и обнаружили, что кое-чего для той же оборонки у нас уже не хватает, а там — хватает, и гонят всё новое, и нам не продают, и все это вызывает некоторое беспокойство. Где взять-то?
Что, например? чего не хватает? Известно чего: нужны почти все современные станки, нужна новая элементная база электроники (конкретно авионики), нужна почти вся техника добычи трудноизвлекаемых запасов нефти и газа, нужны лекарства, медицинская техника, биоматериалы, химия — короче, как говорят, список длиннее… ну, не важно. И хорошо бы все это импортозаместить, но если с продуктами худо-бедно пока получается, то с наукой и технологиями — при устаревшем оборудовании, отставая на годы и десятилетия, кормя ученых обещаниями, которые всё не удается выполнить, и периодически травя их борзыми и охотясь на них с легавыми, — получается несколько хуже. И вот уже физически не хватает тех, кто должен все это импортозаместить. Всем понятно, что положение нужно исправлять.
С чего начать? — не вопрос, начинают с основ. Основ благополучия любой социальной сферы, в том числе и науки, две: деньги и престиж. Нет, частных проблем много: кадры, структура, управление, заинтересованность промышленности и т. д., но основных — две. О престиже без денег в советское время можно было хотя бы говорить, сейчас — не стоит. Добиться уважения к труду и роли ученого, признания обществом важности этого труда, престижности профессии — нельзя, не платя ученым зарплату заметно выше средней. Это было осознано, и уже были «майские указы» 2012 года, о которых сейчас вспоминать не принято. Но дело не только в зарплате — нужно еще обеспечение: оборудование, материалы, экспериментальная база, вспомогательный персонал, жилье для молодых и приглашаемых специалистов. Это тоже известно и не раз проговорено, но что реально делается? Дальше мы это увидим. А пока вспомним шутку президента о том, что, вот, Перельману ничего этого не понадобилось: взял и без всяких денег всё решил. Да. Ну, может, тетрадка понадобилась, в клеточку. Но в той же математике считать приходится и по-другому. Для расчетной проверки атомного оружия тетрадкой не обойтись, нужны суперкомпьютеры, они несколько дороже. А в физике создаются уже такие установки, которые одной стране и не потянуть. Нет уж, шутки в сторону, на науку надо тратить. А сколько надо-то?
ПОЧЕМ НЫНЧЕ НАУКА?
Ученые говорят, что недофинансирование науки катастрофическое, министр — что счастье не в деньгах, а в их распределении, но, поскольку все познается в сравнении, давайте посмотрим, как финансируют науку в остальном мире. Согласно Докладу ЮНЕСКО по науке 2015 года[7], Россия в 2013 году потратила на научно-исследовательские и опытно-конструкторские разработки (НИОКР) 24,8 млрд долларов. Абсолютные цифры важны, и мы их сравним позднее, но сейчас сопоставим, как это принято, затраты на науку в процентах от валового внутреннего продукта (ВВП). Итак, Россия в 2013 году потратила на НИОКР 1,12 % ВВП (запомним эту цифру), США — 2,81, Япония — 3,47, Германия — 2,85. Отметим также Израиль, вкладывающий в науку 4,21 % ВВП (мировой рекорд), и среднюю величину по ОЭСР (Организации экономического сотрудничества и развития): 2,42 % ВВП. Последняя цифра не случайна: «Европейский Союз рекомендует всем своим членам вкладывать в науку до 2,5 % ВВП».[8] То есть в два с лишним раза больше, чем вкладываем мы. Но это страны-лидеры мирового развития.
Посмотрим, сколько тратят страны, которые отставали от лидеров, но добились в последнее время самых больших успехов, — Китай и Южная Корея: Китай — 2,08, Южная Корея — 4,15 % ВВП.[9] Это не 1,12; почувствуйте разницу. Разумеется, успехи этих стран объясняются проводимыми в них широкомасштабными реформами, а не только развитием науки, но мы видим: составная часть таких реформ — значительные вложения в науку. По этому показателю мы отстаем и от развитых, и от вырывающихся вперед в разы. Картина маслом. Мне могут возразить, что деньги еще не всё, и почему бы не равняться на Англию, которая вполне себе передовая, а вкладывает всего 1,63 % ВВП (что, впрочем, тоже в 1,5 раза больше, чем мы), и вообще, в некоторых странах вложения в науку увеличивали, а эффекта не было (Австрия, Венгрия). Короче, сумма затрат — не критерий, не мера успешности. Где найдем меру? Она найдена, признана, о ней не раз говорили и президент, и премьер, и все-все-все. Это конкурентоспособность страны. Понятие используется во всем мире, и регулярно публикуются рейтинги, охватывающие практически все аспекты жизнедеятельности государств. Давайте посмотрим, с кем мы конкурируем.
С КЕМ МЫ ОДНОГО УМА?
Итак, нас интересует положение России в рейтингах, определяющих отношение к науке, ее уровень и роль науки в конкурентоспособности стран. Подборка таких рейтингов дана в приложении к работе С. В. Наумова.[10] Мы будем обращать внимание не только на сами ранги, но и на то, кто наши соседи в этих рейтингах. Так сказать, посмотрим, с кем мы одного ума.
По инновационным НИОКР компаний мы 56-е. 55-я — Руанда, 57-я — Иордания. По качеству НИИ мы 70-е. Опять отстаем на шаг от Руанды, но на шаг опережаем Танзанию. По бюджетам НИОКР компаний мы 79-е. Отстаем от Камеруна, но опережаем Гондурас. По сотрудничеству компаний с университетами в НИОКР мы 85-е. Отстаем от Эквадора, опережаем Сенегал. По поддержке инноваций госзакупками высокотехнологичной продукции мы — не сразу даже нашел — 124-е (из 144 стран, вообще входящих в рейтинги). 123-й — Кувейт, 125-й — Парагвай. По обеспеченности учеными и инженерами — ну, уж тут-то, казалось бы… мы 90-е. Отстаем — нет, не от Руанды, отстаем от Уганды. (То есть и от Руанды тоже: она 85-я.) А опережаем Филиппины. Ну и, наконец, рейтинг патентных заявок на миллион населения. Мы все-таки опередили Уганду: она из последних, с показателем 0,0. Мы опередили и Руанду, у нее тоже 0,0; она среди самых последних. А мы — 44-е, у нас 5,4. Уступаем разделившим 41—43 места Польше, Турции и Сейшельским островам (5,8), зато очень прилично опережаем 45-е Объединенные Арабские Эмираты (4,5). Это, конечно, радует. Но не дают покоя Уганда с Руандой. Ведь получается, что по некоторым параметрам сферы получения и применения нового знания мы проигрываем странам, в которых инновационных разработок нет как таковых. Просто нет: 0,0 — ноль целых и ноль десятых. И даже если брать самый лучший для нас показатель — патентные заявки, кого мы с нашими 5,4 на миллион догоним? Португалию, помнится, всё собирались догонять — у нее этот показатель 12. А еще Америку собирались — у нее 138. У Южной Кореи 160, у Японии 211, у Швеции 311. Нет, все-таки Сейшельские острова нам как-то ближе. Не хочу обидеть никакие острова, но вот, стало быть, с кем мы теперь одного ума. Словно не было никогда Менделеева, Павлова, Капицы, Ландау, Сахарова… Честно говоря, не ожидал.
Да и что там острова, когда попутно выясняются вот такие наши достижения: по освоению технологий на уровне компаний мы занимаем 141-е место. По степени ориентированности рынка на потребителя — 134-е. По надежности полиции — 133-е. Напоминаю, это из 144 стран рейтинга! Кто-нибудь спросит: какое отношение имеет финансирование науки к 133-му месту надежности полиции? Но скажите, разве не нужно выяснить, почему она так надежна? И когда мы решим, что выяснить нужно, кто будет выяснять? Наука — это работа понимания. Она нужна везде. Но, черт возьми, неужели нет такого параметра, по которому мы первые? Есть! Есть такой параметр. Вот: по влиянию на бизнес уровня заболеваемости малярией. Не влияет! То есть где-то, может, и у нас болеют, но, слава богу, данных нет. А где данные есть, там, вот, не слава богу.
Ну-ну, не раскисаем, не опускаем руки, ничему не верим, объявляем все эти рейтинги необъективными, политизированными и направленными против нас (и Уганды, разумеется). Дальше — никаких оценочных рейтингов, только объективные данные. И потом, может быть, так было раньше: рейтинги-то за 2011—2012 годы, а сейчас, может быть, уже иначе? Давайте посмотрим нынешние соотношения, ну и прикинем, куда нам стоит двигаться.
КУДА Ж НАМ ПЛЫТЬ
Начнем с того, что мы все же не Уганда с ее двумя десятками миллиардов долларов ВВП, у нас все-таки за 2 триллиона. И расходы на науку у нас в 10 раз больше, чем весь их ВВП, но конкурировать нам придется, наверное, все же не с Угандой. А ВВП США — 14,5 трлн долл., и уже их расходы на науку в 16 раз больше наших.[11] Это не говоря о технологических, инфраструктурных, кадровых и прочих разрывах. Но ведь это значит, что в обозримом будущем наша наука американскую не догонит. Так, может, тогда и правильно, что мы не особенно вкладываемся в науку; что` нам, не на что тратить? Есть — и тратим, поэтому скоро встанет вопрос не о том, кого догонять, а о том, когда мы уже вполне сравняемся с Угандой. Вот, не хотелось бы. И есть еще одно обстоятельство, которое не только подсказывает нам выбор в пользу науки, а просто не оставляет другого выбора. И даже указывает нам, какую науку развивать. Но об этом позже, а сейчас вернемся к бюджетам, пора посчитать другие деньги.
Военный бюджет США в 9 раз больше нашего (600, 4 млрд долл. против 68,2).[12] А если добавить основные страны НАТО — только крупнейшие: Англию, Францию, Германию, Италию, — то их общие затраты на оборону превосходят наши в 11,5 раз. И увеличивать наши военные расходы мы уже не можем. Да и никакая милитаризация экономики и общественной жизни не поможет. И сколько ни показывай по общенациональным телевизионным каналам счастливиц, радостно стреляющих из очень крупнокалиберного пулемета, тряся бюстом еще большего размера, или просветителей, с энтузиазмом демонстрирующих, как от этого замечательного снарядика из этой чудной пушечки разлетается на мелкие щепочки настоящее пианино (просветитель не забыл предварительно на нем побрякать и не забыл добавить, что у этой маленькой пушечки большое будущее), — будущего не будет…
Сделаем отступление специально для просветителей: пушечку можно подать эффектнее. Что там пианино? — мелочь, неубедительно, нужно что-нибудь посолиднее. Например, газетный киоск. Подходит просветитель, берет газетку.
— О, свеженькая! Ну, что тут у нас пишут? Ага, «Конец года литературы» — вот мы сейчас его и устроим, ха-ха! — жизнерадостный смех в камеру.
Бросает газетку, отъезжает, и — бац! Представьте, как разлетаются веселым фейерверком, горя на лету, все эти книжки и газетки! Или еще лучше — маленький дачный домик. Проход с камерой по комнаткам: вот хозяйка на кухоньке с кастрюльками, вот на раскладушке спит отец семейства, умаялся, а в дальней комнатке ребенок балуется, игрушки разбросал… А теперь камера уже снаружи, заглядывает в окно — все собрались за столом. И вот камера постепенно отъезжает все дальше, вот она уже на расстоянии выстрела, и домик в перекрестье прицела. А вот и снарядик плывет на заботливых руках просветителя к затвору чудной пушечки. Бабах! И разлетаются стеночки на мелкие кусочечки — и кастрюльки, и игрушки… Ну, ведь эффектнее, правда же? У этих маленьких просветителей большое будущее.
Нет, я не против калибров, бывают полезны. И я не о том, что военные усилия не нужны; мы видели, как поступают с теми, у кого нет современного оружия. Но, даже завалив современным оружием все наше жизненное пространство, мы рискуем завтра оказаться безоружными. Потому что оружие завтрашнего дня нельзя собрать из того, что есть сегодня, оно появляется только одним путем: вырастает из глубины науки. И если мы не обеспечим этой глубины, нас унесет завтрашним ветром. А завтра начинается сегодня, уже началось.
НИЧТО НЕ ВЕЧНО ПОД ЗЕМЛЕЙ
Кто-нибудь сейчас подумает, мысленно похлопывая рукой по железу большой бомбы: «Ничего. Мы еще всем можем показать кузькину мать». Да, пока еще можем, но не стоит слишком обольщаться. Нет, я даже не о том, что ее тут же покажут и нам, я о другом. Кузькина мать действительна, пока от нее не нашли средств защиты. Их найдут. Это будет не противоракетная оборона — принципиально старое средство из прошлого века. Это будут те новые средства выведения из строя техники, программного обеспечения, линий связи и живой силы, которые вырастут из исследований в быстрорастущих областях знания. Поэтому то, что американцы так активно продвигают свои станции ПРО, — это хороший знак. Это значит, что новых надежных средств пока нет, но они, конечно, уже разрабатываются, и к их применению мы гарантированно будем неготовы. Гарантированно. Эта неготовность заложена в наши бюджеты; вот она: 0,17 % ВВП на фундаментальные исследования.[13] В развитых странах — 0,5—0,6 %, то есть в три с лишним раза больше. Причем у нас эта доля расходов в последние годы снижалась, а в ЕС (и, что показательно, в Южной Корее) возрастала. И вот о чем говорят именно эти цифры: через некоторое время, говорят эти цифры, наша большая бомба превратится в большой кусок железа, это неизбежно, это только вопрос времени. Судя по сегодняшней динамике, до этого, я думаю, лет 30, вряд ли больше. И по прошествии этого времени мы уже никому не сможем показать кузькину мать, не обольщайтесь. Но дело даже не в том, что не сможем показать мы, а в том, что смогут показать нам. Вопрос: нам это надо? Еще вопрос: значит ли сказанное, что до тех пор, пока там не нашли средств защиты от кузькиной матери, мы в безопасности и ничего против нас не применят? Нет, не значит, применят. Что это будет?
Вы не знаете, и я не знаю… Но вот что представляется. Вначале о типе нашего ответа на угрозы со стороны потенциального… партнера. На симметричный ответ у нас не хватает и не хватит сил (см. соотношение цифр), значит, ответ должен быть асимметричным. В чем его смысл? В достаточности. Допустим, Америка может гарантированно уничтожить нас десять раз, а мы ее гарантированно — один раз. (Всего только один раз, мы бы и не заметили, а им не нравится. Для них это, видите ли, «неприемлемый ущерб». Впечатлительные очень.) В итоге большая война не начинается, то есть ответ правильный. Теперь взгляните с их стороны: what the hell? — в смысле, зачем им вкладывать в десять раз больше, чтобы получать такой ответ? Значит, они будут вкладывать в инструменты снижения самой возможности ответа (ПРО и т. п.) и в разработку нового оружия. Но пока есть старый неприятный ответ, какое новое оружие можно применить? Только «тихое», применение которого не будет замечено. В какой области это возможно? В той, где научный и технологический разрыв максимален, а поражающее действие имеет природный или природоподобный характер. Ну, вот и ответ: это будет биологическое и, по мере готовности, климатическое оружие. Список исчерпан? Нет, он должен быть расширен.
Отставание делает нас беспомощными, и коридор наших возможностей защиты продолжает сужаться. Потому что, не проводя разветвленных, разнонаправленных и перекрестных фундаментальных исследований, какого-то важного для нас артефакта мы, как уже говорилось, просто не обнаружим. Или обнаружим, когда будет уже слишком поздно… Вам доводилось читать описание ножевого боя водолазов? В воде глаз так же быстр, но движения замедленны, и если ты чуть запоздал с началом защиты, то ты прекрасно видишь, как острие медленно приближается к тебе, — и понимаешь, что уже не успеть…
Полный текст читайте в бумажной версии журнала
1. http://government.ru/news/16924/.
2 Там же.
3. http://www.strf.ru/material.aspx?CatalogId=221&d_no=100756#.VbEUuqTtlBc.
4. http://scientificrussia.ru/rubric/elections-ran/prezident-ran-vladimir-fortov-rossijskaya-nauka-vse-eshche-opravlyaetsya-ot-posledstvij-90-h.
5. Долгова М. В. Современные тенденции развития наукоемких и высокотехнологичных отраслей // Фундаментальные исследования. 2014. № 11—4. С. 852—857.
6. См. примеч. 4.
7. Доклад ЮНЕСКО по науке: На пути к 2030 году. Резюме. Париж, 2015.
8. Юрченко Н. Ю. Финансирование научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ в России и за рубежом // Гуманитарный вестник. 2013. Вып. 1.
9. См. примеч. 7.
10. Наумов С. В. Управление международной конкурентоспособностью в системе первоочередных практических задач модернизации экономики России. М<., 2013. С<. 73—123.
11 См. примеч<. 7.
12. Мир в< цифрах<. М<., 2015. С<. 92.
13. Main Science and Technology Indicators. Vol. 2013/2. OECD 2014.
14. Барроуз М. Будущее: рассекречено. Каким будет мир в 2030 году. М., 2015. С. 320.