Василий  Русаков

* * *

О чем ни говорю, а говорю о многом,

С тобой, с самим собой, с непредставимым Богом,

Все кажется пустым, что мучило вчера,

И замирает жизнь под росчерком пера.

А за окном весна качается и стонет,

И мутный пассажир в расхристанном вагоне,

И мыслей в этот час под кепкою улов

Едва ли наберу на два десятка слов.

Мелькает черный парк, ничью не помня поступь,

Наступит полный мрак — невероятно просто,

Зачем же ты опять стремишься в эту клеть? —

Здесь есть, за что страдать, и есть, кого жалеть…

Мысль, в общем, не нова, но требует повтора —

Забудутся слова так прочно и так скоро,

И даже ты, душа, скользнешь, как ветра взмах,

Рассыпав по пути наш чувствующий прах.

* * *

Читаешь книгу, словно заново.

Не перечитывал давно

Стихи Георгия Иванова:

«…люблю фламандское панно…»,

Как будто за листами белыми,

За описанием вещей —

Медовой, рыжей краской сделаны

Столы и груды овощей.

А если овощи отсутствуют,

А есть лишь карпы да сомы —

Нам все равно, там так же чувствуют,

Как это чувствуем и мы;

Другая жизнь, другие ценники,

Но иногда мелькает мысль,

Что мы почти что современники,

И невзначай пересеклись.

* * *

Стихи не знают ничего, стихи не любят паузы,

Они болтливы — ну и что? — я редко их кромсал…

Есть город Секешфехервар,  там делают «Икарусы»…

Я это просто так сюда, для рифмы, написал.

В стихии этой можно все — куда кривая вывезет,

И тяготение небес не выпустит певца…

Словцо, конечно, так себе, но лишь оно и выразит,

Как сердце хочет умереть от красного словца.

И потому иду, твержу, тяну строку начальную,

Когда сажусь в трамвай, слежу, как он — тыдык-тыдык…

И понимаешь: мир возник нечаянно, нечаянно…

И ты нечаянно закон нечаянный постиг.

* * *

А я, предстань мне Бог, поверил бы? — не зная,

И пальцы бы вложил, и трогал бы рукав,

И говорил — да-да… и сетовал бы — злая

Судьба моя — так темен и лукав,

Что умолял бы — дай мне знак, развей тревогу,

Пусть куст заговорит, пусть как-нибудь вдвоем

Пойдем… и страшно так, и муторно, ей-богу,

            Ну помоги в неверии моем!

О, что бы я наплел, что вспомнил бы! Тогда-то

Невзвижу света я — где счастье и покой?

Душа моя ни в чем, ни в чем не виновата,

            Но кто же Ты и кто же я такой?

* * *

Он вчера позвонил и сказал, что убили сына…

Я молчал в телефонную трубку, мне было страшно

За него; за себя, если честно сказать, противно —

И молчать невозможно, и что ни скажи — напрасно.

Но потом я наплел, мол, держись, прилечу, вот надену куртку…

Он твердил — ничего, не надо… Как слаб и гадок

Был я — полный козел! Он хрипел — погоди минутку…

И сморкался в платок, и бежал холодок меж лопаток.

Вот приходит горе, а друга утешить нечем.

Для чего же и дружба нужна, если нет опоры? —

Ты скажи там, возьму неделю… — Да-да, конечно…

И долблю, как пластинка: ох, горе, какое горе!

* * *

Этот дождик невзрачный и маленький,

Как мгновенный сквозняк по ногам,

Облака в беспорядке и панике

Разбрелись по воздушным лугам,

И в горячей духовке автобуса,

Где стоячая трется шпана,

Не хватает кондуктору голоса

Всех окликнуть. Из окон видна

Голубая лагуна над крышами,

Светопады витрин вдоль пути…

Мы о тропиках многое слышали,

Но чтоб в топиках в город войти,

Но чтоб в жаркой ламбаде бессовестной

Так толкаться, касаться, спешить,

Так смущаться… о, счастье — для горестной

Жизни северной в тропиках жить.

Что поделать? — так хочется бархатных

Трав и платьев, теряющих вес,

А не дней этих черных и слякотных

В серой яме январских небес.

* * *

Европа не стоит трудов, чтобы ехать туда,

Я здесь проживу, возле кислой Маркизовой лужи,

Мне питерский ворон по-русски кричит — никогда!

Еще неизвестно, кому здесь действительно хуже,

Ему или мне. Впрочем, мне-то как раз хорошо —

Я все прочитаю, готовы ключи и отмычки,

Которыми вскрою пространство — сюда б не вошел

Никто, без читательской этой привычки.

О, я-то привык, я так необратимо привык:

Скромны мои цели, мечты мои так терпеливы,

И что ты увидишь? — раскопанный холм Гиссарлык,

Пустой Колизей, занесенные пыльные Фивы?

Засушена жизнь, и, боюсь, что уже навсегда.

Ты, помнится, жил в поездах, засыпал в самолетах…

Европа не стоит трудов, чтобы ехать туда?

Не тесно ли бедной на полках в густых переплетах?!

* * *

Тополя пахнут прелой листвою,

Всюду мокрый свалявшийся пух —

Это счастье? Я счастья не стою,

Я к нему равнодушен и глух.

Мне достаточно запаха листьев,

Светляка в незнакомом окне,

Это значит: во веки и присно

Я доволен, я счастлив вполне.

Между мною и счастьем — преграда,

Я тебе уже все рассказал —

Никакого мне счастья не надо,

Между мною и счастьем — провал,

Мне довольно аллеи прохладной,

Шоколадки за чирик в ларьке…

То, что есть — то и счастье, и ладно…

От тебя вдалеке, вдалеке.

* * *

Ах, эта девочка с фамилией чудесной,

Какой — не помню, и не все ли вам равно?

Кусты и заводи, и полумрак воскресный…

На танцы вечером, а может быть, в кино.

Весь городок — две пригоршни строений,

Три шахты, цемзавод и магазин,

И если в самом деле жил Евгений,

Он только здесь и мог вдыхать бензин…

Нет-нет, наврал, не там ищу я ровню,

Мы от столицы страшно далеки!

Но, помню, с той, которую не помню,

Мы целовались около реки.

Как хороши проточные мгновенья,

Не в них ли жизнь сознанья моего?

Та девочка моя по имени Забвенье,

Ты помнишь ли меня? Нет, не меня — его…