ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Владимир Калинин

Свинья

Рассказ

Еще утром этого дня она была самая счастливая мать на свете. Восемь маленьких здоровых поросят, топоча копытцами, сломя голову носились вокруг нее, то и дело требуя молока, теребили ее набухшие сосцы. Она покорно ложилась на дощатый пол и, когда каждый поросенок находил свой источник молока, блаженно замирала.

Месяц назад у нее родились десять поросят, два слабых вскоре умерли, восемь остались, один похожий на другого, розовые, сильные, уже крепко держащиеся за жизнь. То, что она принесла потомство, первое в ее жизни, не изменило ее мягкого покладистого нрава, как это случилось у некоторых других свиноматок. Большая и сильная, у корыта с кормом она сдавалась под напором меньших, но более агрессивных соседок. Один месяц с поросятами в отдельном отсеке был для нее чем-то вроде медового месяца, когда она была центром, средоточием, к которому стремились восемь поросячьих душ, или, иначе, солнцем, к которому тянется все живое за светом и теплом, чтобы дальше жить. Люди также находились в этом поле притяжения, хозяева фермы, работники и гости, взрослые и дети. Чей глаз не радовала, чью душу не наполняла любовью и покоем мирная картина счастливого семейства?!

В течение этого месяца она имела особенное, как никогда внимательное к себе отношение и обслуживание. Дополнительный корм кроме утра и вечера, как для прочих обитателей свинарника, еще и днем, а также усиленные меры по поддержанию чистоты в отсеке — это было предписано, грубоватая мужская нежность доставалась ей сверх того. Когда во время уборки она не спешила встать и освободить место, рабочий, обслуживавший свинарник, любовно похлопывал ее рукой по бокам. «Ну-ну, родимая, давай поднимайся», — говорил он. Ни в коем случае он не желал торопить ее. Но она, ни секунды не упрямясь, поспешно, насколько это было возможно при ее весе и размерах, поднималась и бежала в сторону, виляя задом и болтая плоским обвислым животом, неловкая и комичная на деревянном полу, подобно полной даме, с опаской семенящей на высоких каблуках по скользкому паркету. Много тысяч лет назад прирученная человеком и разлученная им с волей и землей, она была посажена в тесную клетку и, в отличие от оставшихся на воле диких лесных родственниц, вынуждена была перемещаться по дощатому полу — основанию, плохо приспособленному для передвижения парнокопытных ее комплекции.

Ее маленький отсек находился в середине свинарника, прилегая к его внутренней стене, за которой находилась овчарня, поэтому здесь было на пару градусов теплее, чем везде. Дощатый пол, прогибавшийся под весом тяжелых свиноматок и местами ими поврежденный или от сырости подгнивший, был здесь еще относительно крепок, без обычных повсюду дощатых заплат, его и убрать можно было быстро и чисто. Перегородка делила отсек на два отделения, большое общее и другое, гораздо меньшее, то, где поросята спали. Они свободно проникали в свою «спальню» через небольшое прямоугольное отверстие в перегородке, для их матери, напротив, совершенно непреодолимое. Здесь, в «детской», всегда была свежая подстилка из мягкой стружки, с потолка для обогрева помещения свисала мощная электрическая лампа, она не выключалась даже по ночам: холодной дождливой осенью это был не только элемент уюта, но и предмет жизненной необходимости.

Когда тесной бело-розовой кучкой поросята устраивались здесь на отдых, их мать также укладывалась отдыхать, мордой к отверстию или привалившись боком к перегородке.

В полдень в свинарник пришел хозяин фермы, вместе с рабочим осмотрел все отсеки и остался доволен.

— Молодец, хорошо работаешь, — сказал он.

Они остановились возле отсека с восьмью поросятами.

— Этих пора уже в общее отделение, к молодняку. Переведи сегодня же, — распорядился хозяин.

— Будет сделано. Только вот свинью куда?

— Да хоть сюда. — Хозяин ткнул пальцем в сторону отсека напротив, где находились две свиноматки, у которых поросята были отняты еще раньше.

— Тесновато им там будет.

— В тесноте, да не в обиде.

— Не знаю, — заметил рабочий неуверенно и прибавил задумчиво: — Для этой лучше бы где-нибудь отдельно.

— Нет больше места, сам знаешь. Скоро будем строить новый свинарник, каменный, там для всех будет отдельное место.

Хозяин ушел.

«Ну что, опять в коммунальную квартиру», — с сочувствием обратился рабочий к свиноматке. Та лежала, привалившись к перегородке, за которой мирно спали ее поросята. Услышав человеческую речь, свиноматка подняла ухо, которым прикрывала один глаз, через короткие белые ресницы глянула снизу вверх на человека и тяжело вздохнула, словно соглашаясь, что переселение не сулит ей ничего хорошего, но что не ее, мол, дело тут решать, есть другие на то; потом она опять укрыла рыло ухом.

В свинарнике было тихо. «Эх, сейчас такой „театр“ начнется», — с сожалением подумал рабочий; но ничего не поделаешь, надо начинать. Осторожно, чтобы прежде времени не потревожить поросят, он закрыл отверстие в перегородке широкой доской, выбрал одного, который лежал с краю, схватил его за задние ноги и быстро поднял в воздух. Напрягая мускулистое тельце, поросенок завизжал во все горло. Тотчас проснулся и зашумел весь свинарник. Несмотря на визг, рабочий в три минуты одного за другим перенес всех восьмерых в отделение для молодняка. Это был несколько больший, чем остальные, отсек, где находилось уже около полусотни поросят, по возрасту только неделями отличавшихся друг от друга, внешне же почти неразличимых. Вновь прибывшие смешались с ними и… потерялись. С этого момента никто, даже если б захотел, не смог бы их найти и вернуть матери. А та, оставшись одна, стояла, уткнув морду в ограду, как будто через щели между досками силилась разглядеть, куда исчезают ее дети.

Теперь надо было и ее перевести на новое место, в отсек напротив, граничивший с отделением для молодняка. Рабочий перегородил проход между двумя рядами отсеков специальными дощатыми щитами и открыл дверцы — для свиноматки оставался только один путь. Задевая мощными боками и креня столбы, которые ограничивали дверь, она медленно покинула свое прежнее жилище, остановилась на пару секунд в проходе, словно собираясь с силами или раздумывая, идти ли дальше, и, понуждаемая рабочим, неохотно вступила в новое. Он тут же захлопнул за ней дверцу.

Не успел рабочий дойти до выхода из свинарника, как услышал позади себя вой. Он бросился назад. Свиноматка стояла, уткнув морду в угол и опустив в страхе голову, и выла, очевидно, от боли: одно ухо у нее кровоточило. Две ее новые соседки теснились в противоположном углу, поглядывая оттуда вполне агрессивно. Ясно было, что они напали на подселенку и покусали ее за ухо, самое болезненное и в разборках между свиньями самое уязвимое место.

Рабочий взял гибкий прут, имевшийся у него для наказания подопечных за проступки, и пару раз щелкнул виновниц по ушам. «Попробуйте еще раз», — пригрозил он.

Наступило уже время обеда. Взяв в сенях два ведра, в которых он разносил корм по отсекам, рабочий вышел во двор.

За немногие месяцы работы он успел изучить своих подопечных, и теперь ему не надо было находиться возле них, чтобы знать, что происходит сейчас там, внутри свинарника. Конечно, свиньи прекрасно знали, когда им приносят корм, утро и вечер, и ждут. Ждут также и днем, как сейчас, хотя корм получат только поросята и кормящие свиноматки. А все равно ждут, ждут все, большие и малые. Стоят настороже, с поднятыми кверху мордами и молча ловят каждый звук снаружи, но реветь начнут на всю округу, требуя корма, лишь когда он бросит в корыто содержимое первого ведра или когда неосторожно брякнет еще пустым ведром в сенях или во дворе. Тогда прощай тишина, тогда надо поторапливаться, чтобы поскорее наполнить кормом все корыта. Когда этот блаженный момент наступает, тогда замолкают ревущие глотки и слышно только громкое чавканье, сопенье и топот копыт борющихся за место у корыта. Но самое приятное приходит потом, когда все корыта пусты, вылизаны дочиста, а все желудки полны, когда в свинарнике воцаряются довольство, мир и тишина…

Тут опять дико взвыла свиноматка. Да оставят ли они ее наконец в покое!

Оставив ведра снаружи, рабочий бросился в свинарник. Так и есть, опять было побоище, опять налицо жертва и ее мучители. Он схватил первую попавшуюся под руки палку и с первого же удара сломал ее о спину одной свиньи. Взял другую. Толкая друг друга и их бедную жертву, свиньи метались по тесному отсеку, из одного его угла в другой, но нигде не могли найти спасения. Он остановился, лишь заметив на спине у одной свиньи кровавый след от его удара. «Может, теперь они успокоятся», — сказал он себе устало и вышел во двор.

Печь, на которой рабочий готовил еду для животных, стояла во дворе; она была сложена из кирпичей и топилась дровами; большой, на двадцать ведер, котел был вмурован в нее. Ежедневный корм — вареный картофель, в избытке приправленный отходами с людского стола, — был уже готов. Рабочий стоял на приставленной к печи узкой деревянной лесенке и большим литровым черпаком лил из котла в ведра. Одно ведро было уже полно.

В этот совершенно не подходящий момент из свинарника вновь донесся сначала топот, потом почти сразу вой. Отрывочный, он перешел вдруг в непрекращающийся, дикий, душераздирающий. Живое существо, как человек, так и зверь, воет так, когда все потеряно, когда надежды больше нет. Сомнений не было, это была все та же несчастная свиноматка.

«Что они делают с ней?» — подумал рабочий в тихом, бессильном отчаянье. Ясно, что-то чрезвычайное там произошло. Теперь только до него дошло сознание своей полной беспомощности: никакая палка, никакое наказание, тем более словесные угрозы, не могли ему здесь помочь. Эти животные, для кого-то всего лишь примитивные машины по пожиранию и утилизации корма, обладали и чисто человеческими качествами — упрямством, жестокостью, тупостью, всё в превосходной степени, от которых не было спасенья. На этот раз он не побежал спасать ее…

Наполнив доверху второе ведро, рабочий сошел с ними на землю и с тяжелым чувством пошел в свинарник.

Свиноматка лежала на боку и больше не выла, только дышала тяжело, как если бы бежала, спасаясь от преследования, и упала в изнеможении. Обе ее соседки жались испуганно в дальний угол, готовые принять очередное заслуженноe наказаниe. Не заходя в отсек, с помощью длинного шеста рабочий хотел заставить матку подняться. Та сделала попытку встать, но, взвыв от боли, осталась лежать. Очевидно, одна нога, задняя правая, доставляла ей невыносимую боль. И верно, когда он тронул эту ногу шестом, свиноматка опять отчаянно взвыла.

Оставалось только гадать, что произошло здесь в его отсутствие. Может, была виной небольшая дыра посреди отсека, которую он не заделал своевременно? Если б нога угодила туда, одно только копыто, свиноматка не могла бы его быстро вынуть. Но тогда на ноге должны были остаться какие-то следы, кровавые ссадины, их же не было вовсе. И потом, при ее весе и малости дыры она ни за что не смогла бы высвободиться из нее самостоятельно. Тогда, может, соседки преследовали ее, толкали, на скользком полу она поскользнулась и, неудачно упав, подвернула ногу, всей тяжестью своей повалилась на нее?..

Как все было на самом деле? И что он мог сказать самому себе в свое оправдание — почему не побежал к ней на помощь, почему предал свинью ее судьбе…

Рабочий позвал хозяина. Тот пришел с ветеринаром. Пожилой врач, также на расстоянии, не заходя в отсек и с помощью того же шеста, обследовал ногу.

— Перелом, — сказал он уверенно. — Придется свинью забить, зачем ей мучиться.

— Как это могло случиться? — спросил хозяин, недоумевая, обращаясь больше к ветеринару.

Тот беспомощно развел руками:

— Кто теперь скажет!

Соглашаясь с ним, хозяин молча кивал головой. Тогда вперед выступил рабочий, обратил внимание обоих на дыру в полу и, не заботясь о последствиях для себя, предложил первую пришедшую в голову версию...

— Чего же ты не заделал дыру? — Хозяин словно вновь обрел голос.

Рабочий только пожал плечами — потупив взгляд, сокрушенный сознанием своей безмерной вины, нет, не перед хозяином, а перед той, которую, наверное, мог бы спасти, но не спас.

— Из-за тебя мне одни убытки! — уходя, недовольно бросил хозяин. — Ладно, сделай, что врач сказал, сегодня же.

Оставшись один, рабочий разнес корм давно ожидавшим его поросятам. В этот раз они ели с особенной жадностью: отталкивая друг друга, глотали куски, тянули в себя со дна корыта мутную густую жижу. Когда всё без остатка было съедено, они еще какое-то время слонялись, точно пьяные, по отсеку, потом, отяжеленные кормом и усталые, повалились один возле другого на пол. Вскоре в свинарнике стало тихо. Угомонились и те свиньи, которые на этот раз остались без корма.

Несчастная свиноматка, судьба которой была решена, лежала на мокром полу, не поднимаясь и никак не реагируя на запах корма и всеобщее возбуждение, лежала, уткнув морду в дощатую стену, за которой спали поросята. Там, за стеной, неразличимые среди своих сверстников, безмятежно спали и восемь ее поросят.