ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Алексей Машевский

* * *

А стихи, если нечего Богу сказать, —

Не придут, не настигнут в ночи.

Если узел судьбы разрубить-развязать

Можешь сам, то уж лучше молчи!

 

Если все до конца уже понято здесь

И под спудом усталых обид

Дух, ответа взыскующий, выдохся весь,

Если там, изболев, не болит,

 

Если, как уж не знаю, ты счастье нашел

Или вместо него на покой

С обессилевшей жизнью своею ушел,

Если больше любви никакой,

 

Никакой... но спокойствие и благодать —

Предзакатного неба цвета,

Если легче отдать, не стремиться, не ждать,

Значит — дальше уже немота.

 

 

 

В МУЗЕЕ II

Жизнь за собою лишь дверь притворила,

Тонкую — меж бытием и не-сущим.

Знаешь, искусство — такие перила,

Чтобы заглядывать к вечно живущим.

 

Просто Красавица перст уколола,

Спит и, нетленная, спать еще будет.

Слышишь: дыханье как арфа Эола.

Кто поцелует ее и разбудит?

 

Верь же: нам всем уготована встреча

Здесь, в этом зале — не там, за Порогом.

Впрочем, быть может, искусство — предтеча

Тайной беседы с улыбчивым Богом.

 

Как я люблю их, объятых резьбою

Рам, драгоценные, чистые краски,

Что перешептываются с тобою

Запросто, не опасаясь огласки!

 

 

 

* * *

Мы не увидели Пальмиру

И не увидим никогда.

Опять безумие по миру

Идет, сметая города.

 

Вот так: объяла души скука,

В ленивой праздности умы —

С Иерихона и Урука

До надвигающейся Тьмы.

 

А всё затем, что бестревожен

Стал быт пасущихся племен,

Что в массе человек подложен

И, значит, будет упразднен.

 

Жизнь, а не прошлого осколки,

Ту, что лишь притворила дверь,

В Пальмире стерли эти волки,

И мы не встретимся теперь.

 

 

 

* * *

Мы только тени, не останется

Следа от этих стен и кровли,

Травою буйной все затянется.

Твой разум к этому готов ли?

 

Как не соскальзывать в соседнее

Мгновенье, сбрасывая путы,

В сон возвратиться, где намедни я

Жил бытием одной минуты?

 

Минуты той, что не кончается,

Не двигаясь, не замирая,

С грядущим прошлое встречается,

А ты себе стоишь у края.

 

Кто знает — здесь ли настоящее,

Иль там — за пеленой ночною,

О чем-то смутно говорящее,

И что там делают со мною?

 

 

 

* * *

Музыку Баха любил, говорят,

Сильно его пронимала.

Из мелкоты в первый выбился ряд

И заработал немало.

 

Странно, писанье стихов помогло

С орденской лентой и чином.

Волхов блестит, как живое стекло,

Бродят стада по лощинам.

 

Вот — идиллический жизни конец,

Пусть не Сабины, — но Званка.

Слава-то — как за щекой леденец,

Если б не юность-беглянка,

 

Если б не память Плениры драгой,

Если б еще были дети,

Если б времен беспощадной рекой

Все не смывалось на свете!

 

В «слоге забавном», не зная границ,

Пел ты, ревнуя о многом.

Что ж, все еще величаешь фелиц,

Тайно беседуешь с Богом?

 

 

 

* * *

Вдруг твои мысли — как в паутине,

Тяжеловесных ворочанье слов...

Если б умела душа, как Гудини,

Освобождаться из тяжких оков!

 

Что же наш дух костенеет, как тело,

Прежним восторгом уже не горит?

Помнишь: ах, как твое сердце хотело

Лондон увидеть, Афины, Мадрид!

 

Ты их увидел: художества чуда,

Сонмища архитектурных затей,

Гульбища разноплеменного люда,

Переплетенья шоссейных путей, —

 

Ты их увидел, и что же? Какого

Ждал постиженья, прорыва, любви?

О, я боюсь, что душа не готова

К универсальному «просто живи».

 

Видно, нам, занятым поиском смысла,

В юности всюду мерещится след,

Ну а потом словно что-то зависло,

Что-то забылось за давностью лет.

 

Так устает постоянно гребущий

И отдается теченью реки.

Жизнь — непонятна, чем дальше, тем пуще,

Смертные воды ее глубоки.

 

 

 

* * *

Эти звуки мира иного,

Когда делаешь МРТ...

Я боюсь, там не будет слова,

Капучино или мате,

 

Там не будет... Почем я знаю?

Но я знаю, что знать нельзя,

Потому и запоминаю,

Как, сквозь кроны дерев сквозя,

 

Льется свет, как цветут гвоздики,

Как стрекозы блестят слюдой,

Как закаты бывают дики,

Сизо-алой грозя бедой,

 

И волос твоих запах свежий,

И улыбку всегда чуть-чуть

Беззащитную. — Где же, где же

Прошепчу тебе «Снова будь!»?

 

А машина бубнит и воет,

Что внутри меня, ей видней.

Разве этот язык усвоит

Бедный разум в краю теней?

 

 

 

* * *

Жизнь так и не начнется, не мечтай,

А то, что есть, невидимо за край

Привычки ускользая, растворится

В невнятных ожиданьях: contra, pro...

Зашел с мороза в душное метро —

В тумане линзы, и поплыли лица.

 

Надежда, говорят, — наш худший враг.

Ленясь, боясь, надеется дурак,

Что что-то сдвинется в ржавеющей громаде

На части распадающихся дел.

Ты это знал? Ты этого хотел?

Ты этого сюда явился ради?

 

Мне холодно... Я думал: год иль два;

Я думал: смысл проступит сквозь слова;

Я думал: станет легче — нет — прочнее,

Налаженнее как бы скудный быт.

Но отлагательства свои все длит и длит

Жизнь, и никак мне не поладить с нею.

 

 

 

* * *

Одуряющий запах сирени...

Это дача и детство. — Постой!

Все в песке золотистом колени,

Морем пахнущий воздух густой,

 

Огнецветная рябь на заливе,

Крики чаек, плавсредств хоровод,

И в разметанной солнечной гриве

Над бескрайней водой небосвод;

 

Вечерами улягутся звуки —

Только ноющий писк комарья,

Карты взявшие бабушки руки,

И слежу за пасьянсами я;

 

Или тянется мерное чтенье,

Дни почти бесконечно длинны,

Из крыжовника варят варенье,

Жадно слушают вести с Луны.

 

Вот и всё... Ну еще бадминтона

Перестрелка, малина, грибы...

У раскрывшейся розы бутона

Аромат сладковатый судьбы.