ПОЭЗИЯ И ПРОЗА
Роман ЧетВЕРых
Черный ход
КЛУБОК-2
— Етьков Сергей Матвеич?
— По новой, что ли, знакомиться будем?
— Отвечайте.
— Я!
— Опрашиваетесь в качестве свидетеля, — открыла папку, — по делу исчезновения… вашего соседа Андрея Михайловича Колыванова!
— Так он отыскался вроде...
— Откуда это вам известно?
— Так раздолбаи эти вроде в больнице навещали его? Видать, рыльце в пушку.
— Так чего с ним? Говори.
— Здрасте… Снова на «ты»! Я тут с какого боку? У доктора спроси! Или у этих! Забегали курвы! Этот, Високовский ваш, даже какие-то книжки показывал — мол, не мог за них замочить, мол, стоят недорого. Да он за копейку задавит! Помню, рулона обоев не досчитался, когда я работал у него, — так всю плешь проел! А уж за книги свои любимые горло перегрызет!
— Ты давай о себе больше! С другими я сама разберусь!
— Порадовать тебя нечем. С Колывановым я не виделся. С тех пор как розетку делал ему.
— Да? А мне кажется, ты ему еще кой-чего сделал.
— Именно?
— Это ты его в больницу определил!
— А почему прямо не в морг?!
Вдруг заметил, что мы оба уже стоим и орем друг на друга.
Ладно. Чуть успокоились. Сели. Она — уже второй раз заметил за ней — достала задумчиво щеточку для ресниц, потом опомнилась, спрятала в сумочку. И за свой же прокол на меня снова окрысилась.
— Откуда знаешь, где нашли Колыванова?
— Да дворник наш что-то такое лопотал. Но его поди разбери: русский щас у них в Азии не очень учат.
— А сам не знаешь?
— Ну, если ты скажешь — спасибо тебе. Я ж Михалыча уважаю! Куда же впоролся он?
— Да… с многочисленными травмами возле нашего дома нашли.
— Я так и знал! Значит, кто-то из наших! Что у него?
— Да серьезно… Ретроградная амнезия. Не помнит ничего. Доволен ты? — усмехнулась шалава.
— Да нет. Етьков халтуру не гонит. После него докторам нечего делать. Ну, это я боевые задачи имею в виду. А тут дилетант какой-то работал.
— Да нет. Профессионал! — Глянула на меня. — Хорев этот, риелтор, заказал?
— На жлобов не работаю!
— А за хорошие бабки? На малярной теме вы с Хоревым разругались — так он тебе повыгодней чего предложил? «Решить проблему», как они говорят? А дальше уж ты! Артист! Чтобы на самоубийство можно было списать!
— Михалыч? Самоубийство? Ты вообще чем занимаешься с ним? Настроениями его как-то не поинтересовалась.
— Я ничем не занимаюсь с пострадавшим! Ясно тебе?! А вылетел он из той квартиры, которую вы с Хоревым красите!
— Это на первом, что ли, этаже?
— Да нет! — Вонзилась взглядом в меня. — На третьем! Которая как раз у Андрея Михалыча за стеной! Которую вы с его хотите объединить, а его самого убрать!
— Так он сквозь стенку, что ли, в квартиру ту проник? Ключ от нее только у меня! — вырвалось вдруг…
Поздно, прикусил язык. Прокололся!
— Вот и я думаю, — с торжеством глянула, — что только у тебя!
Емкая пауза… Тут, как в театре, пузом вперед начальник ее зашел.
— Ну что? Вы наконец закончили?
— Закончила. Будем оформлять.
В камере — народ несерьезный, в основе тупые «быки». Днем я с ними разобрался неплохо, но ночью всякое может случиться — поэтому не спал. Заодно все прикинул. Условия подходящие для размышлений. Даже мобилизующие! Не надумаю ночью — утром нечего будет сказать.
…Не успел обдумать — «быки» в атаку пошли. Извиняйте — пришлось отвлечься.
В этот раз они хорошо подготовились. Так что утром перед Калерией я не в лучшем виде предстал. Так она засияла, буквально! Ясно, на кого работали дуболомы эти! Неужели из-за Михалыча так старается? Может, любовь? Но мне эта любовь как-то боком выходит. Впрочем, нас так учили: переиграть надо непременно! Даже неблагоприятные обстоятельства используй. В данном случае — раны. Спасибо, друзья, на роль «сломаного» загримировали меня хорошо!
Вздыхал тяжко.
— Ну что? Образумился?
Глянул подбитым глазом.
— Спрашивайте! — буркнул.
— Так расскажи, как ты Андрея Михайловича из окна выкинул. Только чистосердечно. Как зазвал его туда…
— Никак!
Ответ — на оба вопроса.
— Не хочешь говорить? В камеру торопишься?
Уже в открытую угрожает!
Тут, ясное дело, мало кто устоит…
— Отвечаю, никак! Хотя…
— Что?
Кому охота еще раз башку подставлять? Тем более из-за жлоба.
— Хотя Хорев подкатывался! Разберись с Колывановым! Хорошие бабосы давал.
— А про окно — это он придумал или твое, наработанное?
— Об окне он речи не вел. Просто убрать.
— Значит, все детали твои!
— Ни хрена не мои. Отказался. Михалыч — мой друг! Этот Хорев вообще ни хрена тут не знает. Даже что мы кореша! Как только держат таких! Я уж не знаю, кого он на это дело нашел.
— А ключ, надо думать, у Хорева был?
— И Андрей Михалыч, думаешь, запросто вместе с ним мог куда-то пойти? Не верю! Он умный был мужик — все просчитывал! Думаешь, мог?
Плавно я уже повернул так, будто мы с ней вместе уже думаем, дело раскрываем. Купилась! Надолго задумалась…
— Да не просто так он пошел, — сказала, — записку оставил!
— Так точно, Хорев его туда завел! Потом пожадничал — и сам работу исполнил. В смысле из окна выкинул.
— А с какой стати Андрею Михалычу на ту половину идти?
— Честно?
Надо же когда-то для блезиру что-то и честно сказать, тронуть собеседника правдивостью своей. Майор Латыпов, который учил нас погружению в чужую среду, говаривал: «Правда — не лучший инструмент, но порой и она может пригодиться!»
— А ты не знаешь, что Михалыч в конце концов ответил, когда Хорев его с выездом достал?!
— И что?! — Нос ее прямо такой змейкой зашевелился — вопрос этот не безразличный ей.
Заволновалась — вдруг про нее что-то сказал? Вдруг жениться задумал? Сколько он уже ее мурыжит!
— Сказал… — Некоторое время помолчал, помучил ее. — Сказал… что скорей, чем съеду отсюда… ту половину куплю! Будет у меня вся эта прежняя барская квартира, которую большевики разделили! Ну, в смысле, — добавил уже от себя, — одна на черный ход, другая на парадный, которую мы с Хоревым как раз красили.
Калерия чуть не вскочила — еле усидела.
— Как же… что же, — забормотала. — Почему я не…
Долго душа металась ее между восторгом и ужасом! «Еще площадь покупает? А вдруг не для нее? Почему не сказал?»
Наконец более или менее себя в руки взяла.
— Так если… Андрей… Михалыч вторую половину купить хотел… то зачем было Хореву выкидывать его?!
Уже с гораздо большим трепетом разговор вела!
— А это уж ты Хорева лучше спроси! Может, побогаче кого имел?!
Она вдруг трубку схватила — порывалась, видно, приказать Хорева ей отыскать, но тут на мой взгляд наткнулась. И трубку не положить! Хотела для блезиру какой-то другой номер набрать — ткнула два раза пальчиком, но сбилась. Трубку положила. Пятнами пошла, как это бывает в минуты волнения. Про меня как бы уже и забыла совсем — все мысли ее к любимому устремились: что задумал родной? И при этом в несознанку играет, брякнулся и лежит — и при этом ни с кем не разговаривает, даже, видимо, с ней. Вижу — все мысли ее уже с ним. Цепкий старик. Потом вдруг про меня вспомнила.
— Уведите!
— Так про Хорева не забудьте! — напомнил.
В порыве страсти может и забыть! А мне важно всех наказать, кто меня кинуть пытался!
Долго не вызывала меня — видимо, трясла Хорева: что и как? Тут я правильно просчитал: тема «недвижимости» может надолго засосать. Что время идет — это хорошо… Может, наконец мой «заказчик» опомнится, на выручку придет?
Пока, не спеша, «заведение» это изучал. Во многих «крытках» мира успел побывать! В каких только обличьях в них не оказывался! Но всегда выходил. Неужто отсюда не вытащат? Не надейся! Сюда ты уже по своей личной глупости загремел — и нечего серьезных людей сюда впутывать. Сам уйду! Приглядывался пока. Вспомнил пока лекции «по погружению», которые нам известный криминолог Раскин читал. Слава богу, память еще я не пропил: урок пригодился. Хотя я и сам уже это увидал: Раскин прав. Москва — город «синий», то есть блатной, там «люди в законе правят», потому в преступном том мире разобраться можно. Петербург — бандиты гуляют, нормальных блатных погнали. В беспределе жить легче!.. И концов невозможно найти: кто есть кто. Все быкуют! Интересное наблюдение. Но кто ищет — того самого найдут!..
Какой-то скромный на вид человек подсел в столовой.
— Узнал я вас. Какими судьбами? По работе?
— Да нет. По глупости.
— Да. И на старуху бывает проруха… Вы в музее никогда не работали?
— Да как-то не приходилось.
— А в библиотеке?
— Да тоже не довелось.
— Выбирайте. Нам как раз нужен человек, который бы что-то конкретное делать умел. Хотя бы гвоздь вбить.
— Куда? — спрашиваю.
Усмехнулся он.
— Хорошо. Жить будете с нами. Мы в музее работаем.
— А тут что, есть музей?
Этого мы не проходили.
— А как же! Один из интереснейших в городе. Так что собирайте вещички — за вами скоро придут!
С «быками» я тепло простился — запомнят надолго; некоторые, я надеюсь, — навсегда.
В музее мой талант пригодился. Посмотрел — многое уже на ладан дышит. Особенно тонкая работа с макетом была — точный макет «Крестов» в миниатюре!
Оказывается и корпуса крестом стоят! Но многие уже разрушаются — как в жизни, так и на макете.
— Ну что? — Андрей говорит… Нового моего знакомого Андреем зовут, как и Колыванова, будь он неладен. — Приятно на эту обитель с птичьего полета глядеть?
— Ничего! — говорю. — Скоро улечу!
— Ну-ну! — усмехается. — Хоть «Кресты» и числятся как КПЗ… многие тут суда долго ждут! Если бы вы хоть поделились, что у вас, я бы с кем надо проконсультировался.
Я-то уже «прочитал» его. «Подсадные» бывают злые и «добрые». Этот — «добрый».
Поэтому я «по-доброму» ему и ответил:
— Да я не спешу! И макет надо закончить.
Встретились наконец с красавицей моей.
Набрала за то время силенок.
— Долго будешь мне мозги пачкать?
— Так мы вроде и не общались давно.
— Короче — не подтвердилась твоя версия!
Старец наш, похоже, так и не заговорил!
— Хорев в Финдляндии был! Звонки его все проверили.
— Молодцы.
— Он нам на Симу указывает! Говорит, как она узнала, что старик вовсе и не собирается с ней меняться квартирами, как она сдуру надеялась, а наоборот — еще себе присматривает, — так швырнула в него книгой, чуть не убила. Шерше ля фам!
Даже по-французски заговорила. Чувствовалось, что версия против Симы ей по душе. Но если бы я лично «шершил» бы этих «фам», то с Калерии бы этой начал «шершить». Провинциалка, характер решительный. Такая на все пойдет… когда ее Михалыч в очередной раз «продинамил». Странно — как-то слишком быстро и активно за дело взялась! Вряд ли начальство у них сейчас так уж кидается на такие дела — им покрупнее надо.Так она, похоже, сама решила сразу все в свои руки взять, чтоб концы в воду. Жизнеспособная, кстати, версия! Но себя Калерия точно в обиду не даст… поэтому по любому следу как борзая кидается!
— Вообще, даже Савва этот, блаженный муж ее, на нее указывал! — задумчиво произнесла.
— Да! — душевно поддержал Калерию. — В квартирных делах чаще всего родня засвечивается… кому, как не им?
На третий день вызывает. Видно, соскучилась.
— Снова наплел?! — Какая-то совсем озверелая.
— Что с вами, гражданка следователь?
— Могла слабая женщина сильного мужчину выкинуть из окна?
— Не знаю! — сказал. И все же не удержался, добавил: — Насчет мужской его силы — вам видней.
— Ах ты сволочь! — Медленно приподнималась. И рука ее по столу шарила в поисках орудия.
— Что вы убить можете, в этом не сомневаюсь!
— Ах ты…
— Стоп! — ладонь поднял. — Не убивай. Пригожусь. Сима, наверно, не могла, отца-то родного. Но хахаль ее вполне мог подсуетиться! Заодно раритетов там понабрал.
— Ишь ты, — задумчиво произнесла, — слова какие знаешь… Високовский, думаешь?
Это мы уж вместе думаем! — я отметил — глазки-то ее засверкали.
— Он, и верно, вроде как признавался, но на пьянку ссылался, мол, не помню…
Переиграл я ее. Снова по следу ее запустил. А мне бы лишь продержаться чуток. А там!
Купилась! Ей бы, главное, Симу уесть — главную претендентку на наследство. Верным идем путем! Не ее засадит, так хахаля ейного — хоть что-то! Вот это «греет» Калерию… А я что? А я так — прогуляться вышел.
— Ну если снова плетешь! — В дверях обернулась.
— Смысл какой? — говорю.
Но сердце, однако, дрогнуло, когда я Високовского тут встретил! Еще с одним — дребезжащий бак с супом на тележке вез! Может, вы скажете, повезло, устроился в пищеблоке. Но огорчу вас: известно, что на доставку пищи только опущенных ставят!
Сердце, повторюсь, дрогнуло — оказывается, есть оно у меня. Я тут уже «вписался», некоторыми льготами пользовался — умный человек свое место найдет везде. Но этого фраера, честно скажу, сделалось жалко. Тем более я его сюда определил.
Хотел даже помочь как-то — помахал ему. Хотя с опущенными здороваться западло. Но я ж — не блатной, я служивый, у нас свои законы чести существуют. Так этот сделал вид, что не заметил! Гордым профилем повернулся! Не ровня я ему!
Ну это мы еще увидим! Пришла даже подлая мыслишка — может, его крайним по этому делу так и оставим? Хотел лишь на время его подставить — пока «заказчик» не выйдет на связь… Но захотелось, честно скажу, фраера этого, Високовского, по-взрослому наказать!
И вдруг узнаю по местной «эстафете» неприятную вещь: Високовский этот, слабак, вены расковырял, чуть концы не отдал — в больничке лежит. И записку оставил: «Это сделал я». Что его дернуло? Может, действительно не помнил, что в запое натворил? А может, надеялся, что на том свете все же полегче, чем в тюрьме?
Вышел с этим делом просчет. На такую роль я его не готовил. У меня тоже жалость есть.
К топтуну нашему подошел.
— Передай следовательше — у меня для нее новости есть.
Потом, конечно, корил себя. Все закруглилось, вроде на фиг тебе надо было вылезать?
Но нас майор Латыпов учил: «Можно любые зигзаги применять — но в конце все по чести должно выходить!»
Сколько я гощу уже здесь? Скоро месяц. Четыре дня осталось всего до окончания срока — на месяц молчания с заказчиком договаривался. Оплачено. А дальше уж — извини. Открою все карты! Но надо дуралея этого вытащить, пока они признанку его не оформили под протокол.
Калерия мня встретила нерадостно.
— Что тебе еще?
— Я расскажу вам, как было на самом деле. Но только через четыре дня. А Високовского этого в покое оставьте: куда ему. Много на себя взял!
— У тебя что, совсем совести нету? Опять пургу гнал? Ну нет уж, не через четыре дня. Нам с тобой чикаться некогда! Ты нам сейчас все расскажешь!
— Нет!
— Ну гляди!
Кончилась моя лафа.
Сейчас, конечно, когда милицию нашу доблестную в полицию переделали и заодно почистили основательно, такие методы воздействия на подследственного вряд ли встретишь, но тогда было сплошь и рядом!
Макет дорогой нашей тюряги закончил почти. Уже подкрашивал кое-что, и тут за мною пришли.
— На прежнюю квартиру пожалуйте!
Привет от «подруги»… Прежние «быки» вряд ли захотели бы со мной связываться, так новых прислали. Что-то заказчик мой не торопится. Убрать хочет, обрубить концы? Ладно. На месяц он меня нанял, за месяц проплачено — месяц и молчать буду. А там уж не обессудь!
Но после первой же бурной ночи решение переменил. Соседи попались совсем какие-то безбашенные. Убьют — что я расскажу тогда? Пришлось концепцию менять.
К красавице моей попросился.
— Ой! — увидев меня, воскликнула.
Надо же, «сюрприз» для нее!
— Ладно… я все скажу.
— Как вы себя чувствуете?
«Сердце заговорило! И даже на „вы“»!
— Нормально… пока. Но боюсь, до завтра не доживу.
— Что вы хотите?
— Одиночку.
— Постараюсь… Слово офицера. Но говорите же!
Испугалась: концы отдам, так ничего не сказав.
— Попить можно?
— Да-да.
Глотнул два раза, с трудом.
— Сын это мой.
— Чего — сын? — сначала не поняла.
— Сын мой… Михалыча хотел замочить. Из мести. Что Михалыч его тогда за бирюльки засадил!
Аж всплеснула руками.
— Как же вы... на собственного сына? — вздохнула.
— Справедливость, — сказал, — дороже всего. Нас так учили: себя не жалеть!
Версия эта, похоже, разжалобила ее. Может, где-то даже стыдно ей стало: побоями такое жуткое признание вытащила. Отец сына выдал! Прям годится на телесериал — настолько все жалобно. Но такова жизнь! Захочешь жить — даже сына выдашь! Тем более что он… Но подробности опустим.
— Ну ты знаешь, — сказал ей (можно уже, думаю, и на «ты»), — Михалыч засадил его за бирюльки свои. А в зоне озлобился. После еще срока` мотал. А тут появился вдруг у меня. «Урою гада!» Чувствую — не остановится. Чуть ли не прямо в квартире хотел его пришить. Еле уговорил его, чтоб Михалыча в ту квартиру заманить. Решили — из окна его. Чтобы все смутно казалось… Ну вот. Но сам я не видел. Нервы уже не те. Вышел… и в баню ушел!
— Ах в баню! Добрый папаша!
Чувствую — заглотила! Русский человек почему-то верит всегда в самое плохое и в самое жалобное!
— Но вы одиночку мне обещали!
— Ладно. Мы тоже знаем, что такое честь! Распоряжусь.
Просто какое-то объятие двух честных людей.
Полный текст читайте в бумажной версии журнала
