ЛЮДИ И СУДЬБЫ

БОРИС МЕССЕРЕР

Александр Володин

Впервые я встретился с творчеством Саши Володина на спектакле «Старшая сестра», режиссером которого был Борис Александрович Львов-Анохин. Человек тончайшего духовного устройства, чрезвычайно внимательно относившийся к процессу выпуска спектакля, он буквально с головой погружался в произносимый актерами текст и не терпел ни малейшего отвлечения от работы.

Поскольку это была лишь вторая моя работа в театре, я старался сделать что-то революционное в решении спектакля и еще не мог полностью проникнуться тонкостью образов, создаваемых Володиным. Я пытался вырваться из бытовых обстоятельств, предложенных автором в качестве среды, в которой разворачивалось действие, и, следуя основной идее пьесы о стремлении главной героини служить театру, прибег к оригинальному и, быть может, рискованному (по молодости!) решению. На непроглядно черном бархатном фоне возникал профиль прекрасной женщины со взглядом, устремленным вверх, в небеса. Это был рисунок Пикассо, взятый мной как символ духовного порыва и стремления вырваться из бытовой обыденщины, окружающей героев пьесы. Саше Володину нравилось такое смелое решение. Конечно, это было сильным эмоциональным ударом по сознанию зрителя. Но, возможно, образ такой силы в определенном смысле мешал актерам постепенно развивать сложную психологическую ткань переживаний, которые им следовало донести до зрителя по ходу пьесы.

Незабываема для меня работа в «Современнике» и над спектаклем «Назначение» по его же пьесе. Я считаю «Назначение» лучшим произведением Володина-драматурга. Мы с Ефремовым ломали голову, как правильно выразить суть спектакля, потому что пьеса сама по себе ничего не требовала для своего сценического воплощения. Надо было придумать такой прием, чтобы изнутри спектакля возникало действенное решение. И вот я установил на сцене дверь, обычную канцелярскую дверь, но в ней существовало «двойное дно» — дверь была сделана из двух створок, и сначала, когда служащие учреждения шли на работу, они входили в эту дверь, выходили сзади и уходили в прорезь задника, где их не было больше видно. Спектакль начинался перед дверью, и таким образом она становилась основой сценического решения.

По сцене сами передвигались столы, потому что под накладным полом были сделаны механические приводы, которые крепились к столам через специальные щели в этом полу. Между столами стояли служащие учреждения и разговаривали.

Олег Ефремов смешно поставил эти мизансцены: сначала на сцене появлялись служащие учреждения, а потом к ним подъезжали из-за кулис столы вместе со стульями, сами разворачивались, и актеры только плюхались на свои места.

И кроме этого над сценой висели характерные для учреждений круглые плафоны, к которым были привязаны тросики, и плафоны то собирались в пучок, то затем распускались. В домашней сцене, так же как столы в учреждении, выезжали верстак и диванчик с телевизором, дверь распахивалась, и внутри нее оказывались голландская печка и обои с рисунком, сделанным с помощью веревки-шнура. Нина Дорошина сматывала этот дававший абрис ее портрета шнур, и было очень забавно, когда портрет исчезал на глазах.

Самое главное, что для сцены, в которой появляется начальник учреждения Куропеев, дверь вдруг опрокидывалась (у нее существовали оси вращения, и она переворачивалась, располагаясь горизонтально), и публика могла видеть сидящего за столом Евстигнеева, игравшего Куропеева. Таким образом возникал стол, покрытый зеленым сукном. К сукну был приклеен обычный графин с водой, что давало смешное обытовление стола. Оригинальное решение, когда все декорации были сделаны «из ничего» и очень точно выражали эстетику «Современника».

Помню, как Андрон Михалков-Кончаловский подошел ко мне после спектакля и сказал, что это самое лучшее оформление из всех, которые он видел. По сути, я наконец нащупал динамическое решение, наиболее точно работающее на образ володинского спектакля.

Володин был в восторге. Мы очень тесно с ним в это время общались, сидели в зале и все это обсуждали. У нас завязалась дружба, и Володин попросил меня оформить книгу его пьес, что я и сделал, нарисовав иллюстрации ко всем его пьесам. Книга вышла в издательстве «Искусство». Володину очень понравилось ее оформление. Когда я оказывался в Питере, мы с ним бродили по городу и выпивали в «рюмочных»-забегаловках. В этих заведениях «в нагрузку» к рюмке надо было взять бутерброд с рыбой или с колбасой. Это делалось для спасения и защиты граждан, чрезмерно злоупотребляющих количеством рюмок.

Мы выпивали рюмочку очень скромно, но всегда с большой теплотой друг к другу. А потом, позже, когда уже мы встретились с Беллой, неожиданно оказалось, что Володин был невероятно счастлив этому обстоятельству, поскольку очень любил Беллу и ее стихи.

У Саши Володина в это время происходил роман с Леной, он уходил из семьи и очень переживал. Сама Лена была для нас с Беллой человеческим открытием — какое-то трепещущее существо, безумно эмоциональное и являвшее собой чудо женственности и отзывчивости. Помню, как Володин пригласил нас в гости. Видимо, это была Ленина квартира, находившаяся в обычном стандартном доме, на какой-то окраине города в районе новостроек. Из окна открывался «феллиниевский» пейзаж: случайно расположенные дома, пустырь, трубы и зимний багровый закат. Мы сидели, не включая свет, и выпивали в ощущении человеческой близости друг к другу.

Мы с Беллой любили общаться с Володиным, это был такой замечательный дружеский альянс. Он боготворил Беллу и считал, что она шедевр — и человеческий и поэтический. Во многом наша дружба зависела от частоты приездов в Ленинград. Саша и Лена нам тоже звонили, когда вместе приезжали в Москву.

Володин сочинил прекрасную книжку «Записки нетрезвого человека», в которой описал свое умонастроение и не стеснялся того, что выпивает. Ему можно, он — мужчина, состоявшийся писатель, автор многих пьес:

«Началось с того, что однажды утром, когда, как обычно, одолевали черные мысли, я, чтобы снять напряжение, принял рюмашку-другую, что неожиданно толкнуло меня к пишущей машинке. И вот стал выстукивать отдельные соображения и воспоминания. С тех пор и пишу это, преимущественно в нетрезвом состоянии.

Дело в том, что в состоянии трезвом я то и дело поступаю глупо и пишу так, что потом стыдно, но уже поздно. Правда, как могу, я маскирую эту присущую глупость, усвоив грамотную фразеологию с причастными и деепричастными оборотами и так далее»;

«Почемучки

Почему

наши войска оказались в Венгрии, а не венгерские у нас?

Почему

наши войска оказались в Чехословакии, а не чехословацкие у нас?

Почему

наши войска оказались в Афганистане, а не афганские у нас?

Почему

наши войска оказались в Эстонии, Латвии, Литве, а не их войска у нас?

Почему

они добровольно присоединились к нам, а не мы к ним?

Как могли уцелеть невидимые нити, привязавшие мое сердце к этой стране?»

Пьесы Володина имели большой успех у публики, и поэтому он пользовался огромной популярностью у режиссеров. Володина любили все артисты, и, конечно, Олег Ефремов старался ставить его пьесы. Сашу Володина нельзя было не любить: скромнейший человек, с незаметной внешностью, но замечательно одаренный. В нем существовали подлинные глубины таланта, он исключительно тонко понимал человеческую суть.

В нем был интерес к простому человеку, и через некую заземленность жизни он мог вознести своих героев к вершинам духа. Он умел очень глубоко проникать в состояние человека, мог понять совершенно разных людей, мог написать, например, про чувства некрасивой девушки. Для меня Володин был писателем, естественно себя чувствующим и органично ведущим себя, и я всегда им восхищался. Он долгие годы занимает мое воображение и всегда живет в моей памяти. И я горжусь дружбой с ним.

В те годы Володин был наиболее близким нам человеком, потому что он мыслил таким способом и кроме всего прочего в своих пьесах владел искусством «писать между строк».

Все театральные процессы мы обсуждали с Игорем Квашой. Дружба с Квашой была, если можно так выразиться, политизированной. Мы презирали власть, существовавшую в нашем отечестве, и отмечали ее неточности, ошибки и просчеты. Особенно нам был близок спектакль Александра Володина «Назначение», где Игорь играл роль Отца. Сына играл Олег Ефремов, который на самом деле был старше Игоря на восемь лет, и эту разницу нужно было компенсировать гримом и игрой.

Кваша делал грим «под Зархи»: всклокоченные патлы, залысины… Почему он взял за образец Зархи? Наверное, потому, что тот был интеллигент, но не борец, а человек слабый. Он все время приспосабливался и ломался под влиянием власти, а мы над ним всегда подсмеивались. В пьесе существовала сцена, когда Отец уговаривает Сына быть потише, не говорить крамольные вещи. И вот Кваша ходит по сцене и кричит Ефремову, показывая в кулису, как будто в окно:

— Ты посмотри на улицу, там все думают то же самое, что и ты, но они молчат!

И эта реплика вызывала фурор в зале, поскольку все понимали, о чем идет речь. Это была наука писать между строк, и Володин ею владел в полной мере.