ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Бах Ахмедов

«Едоки картофеля»

Они пришли под вечер, едоки

картофеля. Те самые, Ван Гога.

Вошли гурьбой, оставив башмаки

тяжелые у самого порога.

Угрюмы были лица едоков —

осточертел, наверное, картофель.

Я предложил им хлеб и молоко,

я им сварил мой самый лучший кофе.

Они смотрели молча на меня,

на лицах бесконечная усталость.

Они бы посидели у огня,

да дров за эти годы не осталось.

И в тот момент мне было невдомек,

что ждали от меня они ответа

на свой вопрос: зачем, зачем Ван Гог

их наградил таким дрожащим светом?..

Зачем, его страдания впитав,

они однажды поняли, как страшен

его любви таинственный состав,

в безумье, как в спасение, бежавшей?..

Они всё ждали, что` я им скажу.

А что сказать?.. И в горле стало сухо.

И страшно стало, словно я держу

в руке своей отрезанное ухо.

Людмила Бакирова

* * *

Спелые ягоды сладкой малины, горстку за горсткой, срываю с куста,

Нет больше ягод... За ним, за кустом — покрывалом

пестрые листья, опилки, скорлупки орехов и шкурки плода —

между крыльцом в две ступеньки и глиняным старым дувалом.

В будке дощатой на громкой бренчащей цепи волкодав

глазом косит и рычит, за людскою следя во дворе суетою.

Курицы тушку Наталья на низкой скамейке в саду ощипав,

ставит казан на огонь, изподкранной наполнив водою.

Зной целый день. На айване под грушей корявой в тени — курпача.

Клара снимает с решетки тяжелую крупную гроздь винограда.

Там, где коровы пасутся и бродят за мелким арыком по травам, мыча.

К вечеру мальчик-узбек собирает их в сытое жвачное стадо.

Михаил ГАР

Завет

В Ташкенте петербургская погода.

С утра туман. А в семь играют Брамса.

Концерт для азиатского народа —

Как западная форма реверанса.

С утра был плов, и праздник был с утра.

Великий праздник обрезанья плоти —

Большая редкость в городе Петра,

А тут извольте — при любой погоде.

Таков Завет. Так положил Господь.

Так входит в жизнь незнающее детство:

А что как вдруг оттяпанная плоть —

И вправду есть единственное средство

Быть узнанным, когда подступит час

Для отпущенья или наказаний;

И эта метка (в профиль и анфас)

Избавит от ненужных оправданий?

…Сбежала дрожь по медленным смычкам.

Поднялся зал, восторгом освещенный.

…Тот мальчик спит, доверенный сверчкам, —

Все пережив и, может быть, прощенный.

Евгений Каминский

Самаркандский базар

Где в полудреме царствует Восток,

где тыквы ждут, надменные, как персы,

и жгут на солнце лбы и спины перцы,

пока из спелых дынь сочится сок,

я полагал наесться жизнью впрок:

взяв дыню, словно голову рабыни,

пройти до самой корки мякоть дыни

и — разлюбить... Но разве я так мог?!

Страшилась азиатчины душа,

к картошке прикипев и луку с квасом.

И зря манил меня багровым мясом

тугой арбуз как символ барыша.

Апологет душевной нищеты,

сомкнув уста, я честно грыз фисташку,

и зря Восток в халате нараспашку

пытался перейти со мной на «ты».

Нет, этот сад эдемский был мне ад.

Я понимал, и нечем тут хвалиться,

позволь лишь поднести к ноздрям корицу,

и вмиг в тебе проснется азиат.

И кто тогда удержит дурака

от тяги единения с народом,

чьи дыни истекают теплым медом,

под вечер отлежав себе бока?!

Я знал, тогда от счастья не спасут

на горе обреченного поэта

ни пятничные вопли с минарета,

ни память о повестке в Страшный суд.

Вика ОСАДЧЕНКО

* * *

Ветер уже весенний.

Мир продолжает вертеться.

Шахи-Зинда на рассвете

сонно глаза открывает —

такая прекрасная,

зеленая и голубая.

Японские дети рисуют

свое восходящее солнце,

а яркий шарик танцует

и сквозь темноту несется —

до первой ошибки Бога,

до первой ядерной бомбы,

до первой шальной кометы,

свернувшей с пути на метр…

Живое и неживое —

в бездонных ладонях моря.

Игрушки его: обломки,

рыбы, моллюски, лодки.

Гибнущее и растущее —

на жестких ладонях суши,

связанной пуповиной

с каждой своей травинкой.

И все это так бессмертно

и неимоверно хрупко.

Касаясь щекою света,

планета бежит по кругу —

в темной комнате космоса

маленькая и живая.

Такая прекрасная,

зеленая и голубая.