ПОЭЗИЯ И ПРОЗА
Бах Ахмедов
«Едоки картофеля»
Они пришли под вечер, едоки
картофеля. Те самые, Ван Гога.
Вошли гурьбой, оставив башмаки
тяжелые у самого порога.
Угрюмы были лица едоков —
осточертел, наверное, картофель.
Я предложил им хлеб и молоко,
я им сварил мой самый лучший кофе.
Они смотрели молча на меня,
на лицах бесконечная усталость.
Они бы посидели у огня,
да дров за эти годы не осталось.
И в тот момент мне было невдомек,
что ждали от меня они ответа
на свой вопрос: зачем, зачем Ван Гог
их наградил таким дрожащим светом?..
Зачем, его страдания впитав,
они однажды поняли, как страшен
его любви таинственный состав,
в безумье, как в спасение, бежавшей?..
Они всё ждали, что` я им скажу.
А что сказать?.. И в горле стало сухо.
И страшно стало, словно я держу
в руке своей отрезанное ухо.
Людмила Бакирова
* * *
Спелые ягоды сладкой малины, горстку за горсткой, срываю с куста,
Нет больше ягод... За ним, за кустом — покрывалом
пестрые листья, опилки, скорлупки орехов и шкурки плода —
между крыльцом в две ступеньки и глиняным старым дувалом.
В будке дощатой на громкой бренчащей цепи волкодав
глазом косит и рычит, за людскою следя во дворе суетою.
Курицы тушку Наталья на низкой скамейке в саду ощипав,
ставит казан на огонь, изподкранной наполнив водою.
Зной целый день. На айване под грушей корявой в тени — курпача.
Клара снимает с решетки тяжелую крупную гроздь винограда.
Там, где коровы пасутся и бродят за мелким арыком по травам, мыча.
К вечеру мальчик-узбек собирает их в сытое жвачное стадо.
Михаил ГАР
Завет
В Ташкенте петербургская погода.
С утра туман. А в семь играют Брамса.
Концерт для азиатского народа —
Как западная форма реверанса.
С утра был плов, и праздник был с утра.
Великий праздник обрезанья плоти —
Большая редкость в городе Петра,
А тут извольте — при любой погоде.
Таков Завет. Так положил Господь.
Так входит в жизнь незнающее детство:
А что как вдруг оттяпанная плоть —
И вправду есть единственное средство
Быть узнанным, когда подступит час
Для отпущенья или наказаний;
И эта метка (в профиль и анфас)
Избавит от ненужных оправданий?
…Сбежала дрожь по медленным смычкам.
Поднялся зал, восторгом освещенный.
…Тот мальчик спит, доверенный сверчкам, —
Все пережив и, может быть, прощенный.
Евгений Каминский
Самаркандский базар
Где в полудреме царствует Восток,
где тыквы ждут, надменные, как персы,
и жгут на солнце лбы и спины перцы,
пока из спелых дынь сочится сок,
я полагал наесться жизнью впрок:
взяв дыню, словно голову рабыни,
пройти до самой корки мякоть дыни
и — разлюбить... Но разве я так мог?!
Страшилась азиатчины душа,
к картошке прикипев и луку с квасом.
И зря манил меня багровым мясом
тугой арбуз как символ барыша.
Апологет душевной нищеты,
сомкнув уста, я честно грыз фисташку,
и зря Восток в халате нараспашку
пытался перейти со мной на «ты».
Нет, этот сад эдемский был мне ад.
Я понимал, и нечем тут хвалиться,
позволь лишь поднести к ноздрям корицу,
и вмиг в тебе проснется азиат.
И кто тогда удержит дурака
от тяги единения с народом,
чьи дыни истекают теплым медом,
под вечер отлежав себе бока?!
Я знал, тогда от счастья не спасут
на горе обреченного поэта
ни пятничные вопли с минарета,
ни память о повестке в Страшный суд.
Вика ОСАДЧЕНКО
* * *
Ветер уже весенний.
Мир продолжает вертеться.
Шахи-Зинда на рассвете
сонно глаза открывает —
такая прекрасная,
зеленая и голубая.
Японские дети рисуют
свое восходящее солнце,
а яркий шарик танцует
и сквозь темноту несется —
до первой ошибки Бога,
до первой ядерной бомбы,
до первой шальной кометы,
свернувшей с пути на метр…
Живое и неживое —
в бездонных ладонях моря.
Игрушки его: обломки,
рыбы, моллюски, лодки.
Гибнущее и растущее —
на жестких ладонях суши,
связанной пуповиной
с каждой своей травинкой.
И все это так бессмертно
и неимоверно хрупко.
Касаясь щекою света,
планета бежит по кругу —
в темной комнате космоса
маленькая и живая.
Такая прекрасная,
зеленая и голубая.
