ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Вадим Муратханов

Место на окраине времени

Тезиковский рынок, располагавшийся в районе Северного вокзала, представлял собой одну из главных городских достопримечательностей. Он не был центром русского Ташкента — эту роль выполнял ныне исчезнувший сквер с огромными чинарами, — но он был его сердцем. Не бросающимся в глаза, но необходимым для ровного дыхания города. От магистральной артерии рынка разбегались по кривым улицам и закоулкам в направлении Парка Кирова постепенно редеющие торговые ряды.

Тянувшаяся вдоль железнодорожного полотна асфальтовая дорога принадлежала медлительным пешеходам, которые плыли от торговца к торговцу, между скатертями, картонками и газетами, тесно уставленными самыми разномастными товарами. Не вместимое ни в какой каталог множество вещей с нависающими над ними портретами загорелых торговцев — бесплатный крае­ведческий музей имперской южной окраины. Чтобы то и дело не переплывать шумный разноязыкий поток, обычно приходилось выбирать для движения один ряд, левый или правый.

На противоположной от железнодорожных путей стороне, отделенная арыком, жалась к саманной стене с чередой калиток узкая и прохладная, вздыбленная корнями многолетних деревьев ленточка тротуара. Выходившие на Тезиковку дома тоже являли собой гипертрофированно разросшиеся торговые места. Защищенные тенью хозяева занимались тем же, что и другие продавцы: выкладывали на покрывала всевозможный домашний хлам, лишь здесь, за воротами, обретавший свою истинную цену. Разнокалиберные бокалы и рюмки, пожелтевшие, так и не отправленные недождавшимся адресатам открытки, пластинки и книги, «зингеровские» швейные машинки, керосинки, подсвечники и канделябры, неведомого назначенья скобы, трубки и шестеренки от уже не выпускающихся и, вероятно, нигде не действующих механизмов, разрозненные шахматные фигурки, карманные фонарики без батареек…

Дети, росшие в тезиковских домах, рыжеволосые и босоногие, рано учились взрослеть и торговаться. Улицы их сверстников существовали для футбола и беготни, у них же с порога начинался базар — захватывающий азарт выменивания и продажи. Приобщение к поединку психологий, интриге лукавого, почти бескорыстного противоборства, которое не грозило ни одной из сторон сколько-нибудь ощутимой прибылью или убытком.

Вообще, пребывать на Тезиковке можно было безвылазно, не прерывая жизненного цикла. Вдоль главной дороги этой уникальной ташкентской автономии продавались морс, минералка и кибрайское пиво, по горло утопленное в воде остужающих ведер. Дешевле, чем в центральной части города, предлагали плов, шашлык, самсу, незабвенные пирожки из требухи, называвшиеся «ухо-горло-нос», подававшиеся с острейшей аджикой и именно в таком сочетании возбуждавшие дикий аппетит. В продуктовых магазинах водка была на розлив, и львиная доля вырученных продавцами средств пропивалась тут же, в пределах рынка. Некоторые дворы обращались в импровизированные кафе: посетителей усаживали за столики и кормили за почти символические деньги. На заборах и калитках домов висели таблички: «Есть телефон. Звонок 50 сум». Или: «В туалет не обращаться».

Если не хватало сил преодолеть Тезиковку по основному маршруту, можно было свернуть в один из рукавов. Ряды продавцов тянулись еще на несколько сот метров, мелея и разрываясь по мере удаления от железной дороги. Так, бывало, и минуешь навылет все бесчисленные тезиковские соблазны в неутоленной муке выбора, с единственной, неразменной, как жизнь, тысячей сумов в кармане.

Уникальность Тезиковки заключалась в ее предельной демократичности. Это был, по существу, единственный в Ташкенте вещевой рынок с ценами, доступными для неимущих, в первую очередь для приезжих из области. Торговать здесь мог всякий желающий, без блата и первичного капитала. Плата за место составляла копейки. Кроме того, Тезиковский рынок не делился, подобно собрату «Ипподрому», на узбекскую и корейскую части. Все языки бурлили в одном котле, и густой загар местных жителей роднил их больше, чем разрез глаз. Если в основании Алайского базара или, скажем, старогородского Чор-Су лежал узбекский дух, то сквозь запыленное лицо Тезиковки проступал первозданный, вневременной лик Рынка.

Здешний безлоточный продавец-маргинал не воспринимал клочок своего торгового места под солнцем как аналог своего жилища, а себя — как его хозяина. Каждый оказавшийся здесь мог сам сделаться Тезиковкой. Преступить ее зазеркалье, встав по ту сторону прилавка и отменив опыт всей своей прежней жизни. Одеждой, внешностью и повадками слиться с этой страной, без малейших усилий уравнивавшей в правах бомжа, бизнесмена и инженера. В этом месте, как ни в каком другом, выпавшему из своего времени горожанину комфортно было спиваться, никому не бросаясь в глаза и ни на миг не выпадая из общей пестрой мозаики. На Тезиковке при желании он мог бы посвятить жизнь продаже какой-нибудь одной принципиально непродаваемой и бесполезной вещи, живя не прошлым, не будущим, а лишь одним растяжимым до бесконечности «сегодня». Безнадежный невзрачный неликвид однажды ушел бы у него здесь в качестве антиквариата и даже принес бы немного денег — ровно столько, чтобы отметить это событие кружкой слегка разбавленного кислого пива.

Название барахолки восходит к Тезикову — легендарной личности, канувшей в водовороте 1917 года. Вокруг Тезиковской дачи, сохранившейся лишь в преданиях, и вырос рынок. Старожилы этого района, кстати, всегда указывали мне разные точки ее бывшего местонахождения. Купец и промышленник Тезиков основал здесь кожевенное производство, на котором трудились переселенцы из центральных частей России. После революции рынок был переименован в Первомайский, но новое название не закрепилось.

Во все трудные периоды советской истории Ташкента Тезиковка брала на себя роль амортизатора социальных потрясений. Разрасталась она, занимая соседние улицы, в военные годы, когда продаваемое здесь эвакуированными имущество было едва ли не единственным, что помогало им спастись от голода. Новый и последний подъем пережила Тезиковка в 1990‑е годы, когда поток переселенцев двигался уже в обратном направлении — из Ташкента в Россию. Уезжавшим она помогала возместить хотя бы небольшую часть стоимости неподъемного скарба, а остающимся — сводить концы с концами в условиях непреходящего безденежья.

Подобно взрослому дереву, рынки редко переживают пересадку на чужую почву. Вот и Тезиковка не вынесла в начале 2000‑х переезда в пригородный Янгиабад. Тамошняя толкучка, разместившаяся на территории бывшего склада, — в лучшем случае дальний родственник исторической барахолки.

После исчезновения рынка ташкентские таксисты еще некоторое время зарабатывали на его имени. «На Тезиковку», — по старой памяти рассеянно бросал пассажир, подразумевая новую янгиабадскую толкучку. Не переспрашивая, водитель вез его на старое место, где от илистой, потонувшей в беспорядочной зелени речки убегает теперь по кольцу продуваемая насквозь автострада.