НОВЫЕ ПЕРЕВОДЫ

ПАЛ БЕКЕШ

НА ВОРОНОМ КОНЕ

Переводчик оторвался от пишущей машинки и стал шарить взглядом по шестнадцатиэтажному зданию, которое возвышалось над другими домами в мягких вечерних сумерках. Он высчитывал окно — пятое сверху, четвертое слева, — где обычно в это время появлялась златовласая девушка; она стояла в квадрате окна, окруженная ореолом теплого желтого света. Так как лампа горела позади нее, он, как правило, видел только ее силуэт.

— Пора! — громко сказал он, положив руку на каретку и устремив пристальный взгляд в ту сторону. — Уже пора!

В пятом сверху четвертом слева квадратике возникло движение: обе стеклянные створки распахнулись, будто огромная прозрачная бабочка расправила крылья. Переводчик затаил дыхание. По золотистым волосам скользнул свет.

Сейчас надо было бы отодвинуть в сторону пишущую машинку, открыть окно, взобраться коленями на стол и окликнуть ее.

«Добрый вечер! — прокричал бы он, стоя на коленях и сложив руки рупором у рта. — Какая прекрасная погода! Вы не находите?» На что девушка, если, конечно, услышит, засмеется и отойдет от окна.

«Добрый вечер! — попробовал бы он по-другому. — Я уже несколько недель смотрю на вас, но еще ни разу не видел вашего лица. Свет падает не с той стороны. Не могли бы вы передвинуть лампу немножко вперед? Разрешите пригласить вас на чашечку кофе...» Не дослушав его до конца, девушка захлопнула бы окно, а то еще и занавеску бы задернула.

А может, лучше прямо, по-мужски: «Добрый вечер! Я переводчик. Сейчас работаю над переводом незаменимого пособия для огородников. С немецкого на венгерский. А вы? Как вас зовут? Чем вы занимаетесь?»

Плохо. Примитивно. Смешно.

Нет, нет и нет! Надо сразу брать быка за рога. Голосом, полным страсти: «Добрый вечер! Я вас обожаю. Да, именно вас! Умоляю, не закрывайте окно! Выслушайте! Только одно стихотворение... Из Лёринца Сабо. „Люблю, люблю, люблю тебя! Ищу, волнуясь и любя...”» Сотни любопытных высунутся из окон. Кто, что и почему орет после десяти вечера в микрорайоне, который даже официально назван «спальным»?

Створки окна закрылись, златовласое видение исчезло, так и не открыв свой лик. А он все сидел в той же позе — жалкий, нерешительный, рука на каретке. В пятом сверху четвертом слева квадрате погас свет.

Переводчик задумчиво нажал на рычажок каретки. Хорошо смазанный механизм «Оптимы» бесшумно сработал, повернув валик на два интервала. Он встал, несколько раз прошелся по комнате. На крышке комода стояла пожелтевшая фотография в узорчатой металлической рамке, оставшаяся от тетушки Ваднаи. На ней был изображен Йене Шпицштейн, вахмистр Тридцать пятого гусарского полка, богатырски восседавший на кауром скакуне.

«Боже праведный! Йене, мой дорогой Йене!..» — всплыли в памяти причитания тетушки Ваднаи. Сколько раз, глядя на эту фотографию, она оплакивала несчастную судьбу своего старшего брата. В такие минуты она доставала медную шкатулку, вынимала оттуда все его ордена и медали от Франца-Иосифа, раскладывала их перед собой и заботливо протирала мягкой бархоткой, после чего складывала обратно в шкатулку, которую затем убирала в комод.

— Знаете ли вы, как женился Йене? — разговорилась однажды тетушка Ваднаи. — Какой был парень! Знаете, как он сосватал за себя Мици Шереш? Старик не хотел отдавать дочь за военного, чтобы Мици не осталась вдовой. По-своему он был прав. Многие тогда погибли. И Йене... — Она шмыгнула носом, и по морщинистому веснушчатому лицу снова потекли слезы. — В
шестнадцатом он приехал в отпуск и сказал, что женится прямо сейчас, а то вдруг потом будет поздно. Хотя он и не думал о смерти, просто так сказал, а еще он говорил, что судьба... что от судьбы не уйдешь. Старик Шереш служил инженером в Управлении железных дорог и имел квартиру в шикарном доме с парадной лестницей. А его дочь училась французскому языку, об этом все управление знало... И вот тогда, в шестнадцатом году, весной, Йене на прекрасном кауром коне поднялся по лестнице, заключил в объятия Мици Шереш, посадил ее перед собой в седло, и не успел господин инженер опомниться, как они повенчались. Вот какой парень был Йене: вскочил на лошадь, вверх по ступенькам — и порядок! Правда, недолгим оказалось их счастье. Мици Шереш вскоре овдовела, а сразу после войны снова вышла замуж, где-то в Германии... Быстро она забыла бедного Йене Шпицштейна, ох как быстро!..

Переводчик, принеся стакан воды, похлопывал ее по руке: «Полно вам, тетушка Ваднаи! Это было так давно...» — и всовывал в ее дрожащую руку мятый мужской платок, который на всякий случай всегда лежал у старушки на видном месте...

Снаружи послышался какой-то звон. Наверное, уже полночь? Он открыл окно и, насколько позволял придвинутый к подоконнику стул, высунулся наружу. Внизу, в зеленом неоновом свете, который отбрасывала буква «Z» с крыши соседнего дома, гарцевал стройный вороной конь. Его копыта со звоном высекали из каменной мостовой яркие искры. Была полночь.

Конь склонился в грациозном поклоне. Заржал. Как будто звал. А когда он снова изогнул шею и поглядел наверх, у переводчика не осталось сомнений, что тот зовет именно его и ради него гарцует сейчас на бледно-зеленой мостовой.

Он встал и выбежал из квартиры. Так быстро, что чуть не упал на темной лестнице. Оседланный конь ожидал его на автостоянке перед воротами, между «Жигулями» и «Трабантом». Переводчик осторожно приблизился к нему и остановился, зачарованный.

Конь поднял голову, заржал в ночную тьму и сказал:

— Меня зовут Жан-Жак Руссо.

Переводчик кивнул. Он слегка растерялся. В памяти возникли кадры вестернов: герой легко вскакивает на лошадь, герой прыгает с крыши горящего дома прямо в седло гарцующего коня и тому подобное. Но он-то в жизни нe сидел на лошади... Наконец он поборол волнение. Засунул левую ногу в стремя, с неуклюжими предосторожностями вскарабкался в седло и долго искал правое стремя. Все-таки нашел.

— Поехали! — сказал он и, как таксисту, дал адрес: — Шестнадцатиэтажный дом, пятое сверху четвертое слева окно.

— Знаю, — ответил конь и пустился вскачь. Копыта его едва касались мостовой.

Переводчик выпрямился в седле, смело вглядываясь в темный горизонт. Он уже чувствовал на щеке тепло золотых волос, на плече — доверчиво склоненную головку; левой рукой он сжимает поводья, правой обнимает стройный стан и, подняв ее, сажает в седло перед собой.

— Побыстрей! — сказал переводчик.

Конь мчался галопом. Лицо переводчика обдувал ветерок. Он засмотрелся на небо. По Млечному Пути над голубым блочным зданием районной поликлиники летел королевич Чаба на коне, попирающем звезды.

Остановившись возле шестнадцатиэтажного дома, Жан-Жак Руссо надавил головой на дверь — и та со скрипом открылась. Всадник прижался к мускулистой шее коня, чтобы легче было протиснуться внутрь, но все равно дверная петля рассадила ему плечо.

Жан-Жак растерянно потоптался на узкой площадке перед ступеньками и с трудом начал разворачиваться. Переводчик вскрикнул, ударившись коленом о перила.

— Осторожней, прошу тебя!

Конская грива щекотала ему лицо, лезла в рот. Он попытался выпрямиться и тут же ударился головой о низкий потолок. В горестном молчании они добрались до площадки второго этажа. Жан-Жак стал поворачивать, нащупывая ступеньку. И остановился.

— Но! — понукал его переводчик. — Вперед!

— Я застрял, — сказал Жан-Жак Руссо.

— Попробуй назад!

Мышцы коня напряглись, дыхание участилось.

— Не получается. Ни вперед, ни назад.

— Это невозможно! — простонал переводчик. — Мы должны подняться. Я посажу ее перед собой в седло, обниму за талию, и мы поскачем галопом, и ее золотые волосы будут развеваться на ветру...

— Не получается, — сказал Жан-Жак Руссо.

Отчаяние придало силы переводчику.

— Нужно подняться!

Он высвободил ноги из стремян и попытался выскользнуть из седла. Эта попытка неожиданно увенчалась таким быстрым успехом, что, если бы не поддержавшая его стенка, он непременно расквасил бы нос о ступеньку. Ощутив под ногами твердую почву, он забрался под брюхо коня и стал прикидывать варианты дальнейшего передвижения. Но и оттуда никаких горизонтов перед ним не открылось. Конь наглухо застрял между перилами, стеной и лифтом.

— Лифт! — осенило переводчика.

— Что?

Он не ответил. Вызвал кабину и, оттянув в сторону тяжелую металличе­скую дверь, стал осторожно направлять туда услужливого, но совершенно беспомощного коня.

— Немножко левее! Еще! Поворачивайся!

— Так?

— Теперь чуть-чуть осади! Тихонько!

— Мне дальше не влезть.

— Ай, ну что ты в самом деле! — нервничал переводчик. — Боком повернись! Ну, вот видишь...

Конь, поднатужившись, втиснулся в кабину, переводчик скрючился, нырнул под него и кое-как закрыл дверь лифта.

А теперь наверх, на гарцующем скакуне через Млечный Путь по следам королевича Чабы!..

— Делай же что-нибудь! Я так долго не выдержу, — волновался Жан-Жак Руссо. Шея его была как-то неестественно изогнута, а левая задняя нога упиралась в стенку лифта.

Переводчик с грехом пополам выпрямился и, протянув руку над спиной коня, нажал кнопку. Кабина вздрогнула и, скрежеща от непривычной тяжести, поползла вверх.

Медленный, скрипучий подъем: четвертый, пятый, вот уже шестой этаж...

— Я больше не могу, — сказал Жан-Жак Руссо. — У меня совсем одеревенела шея. Помираю.

— Потерпи еще чуток, — начал успокаивать его переводчик. — Мы уже на шестом этаже, осталось всего ничего.

— Нет! Не могу! Все!.. — И, заржав от боли, конь с силой надавил своей прекрасной черной головой на фанерную дверцу кабины. Стекло со звоном вылетело, дверца затрещала и повисла на одной петле, свет погас. Кабина дернулась и застряла между шестым и седьмым этажами, как раз посередине.

— Что ты наделал?! — Переводчик ахнул и принялся в отчаянии нажимать все кнопки подряд.

Но лифт оставался темным, немым и неподвижным.

— Ничего особенного. — Жан-Жак Руссо высунул голову в разбитое окно, теперь ему стало немножко удобнее.

Переводчик беспомощно шарил рукой по стене. Наконец ему удалось нажать кнопку аварийного вызова. Резкий звонок разорвал ночную тишину, эхом отозвался в шахте лифта и раскатился по всему дому. Лошадиная голова груст­но торчала из кабины, застрявшей на полпути между небом и землей. Переводчик припал лицом к седлу Жан-Жака Руссо и горько заплакал.