ХВАЛИТЬ НЕЛЬЗЯ РУГАТЬ

Александр Етоев. Жизнь же…: Рассказы.

СПб.: Лимбус Пресс, 2014

Аннотация на этот раз не обманула. Обещала, что новая книга не похожа на предыдущие — и она не похожа. Конечно, не все так кардинально: материал, кажется, остался прежним (такая странная эта жизнь и такие дикие эти люди) — изменилась канва, а с ней изменилось настроение, изменился настрой. И это еще горше: ладно бы речь зашла совсем об ином, постороннем, но речь идет о  том же самом!

Етоев прошлых книг остался во мне ощущением нити, плетущей кружево, и в него кутают тебя, и ты рад. От «Жизни» же хочется бежать; перестать слышать и видеть, чтобы только избавиться от ощущения грязного сапога, — но нет, еще потопчутся, еще вот страниц двести, петляя и шатаясь, будут слоняться вокруг тебя подозрительные субъекты в подозрительной обуви.

Никакой красоты. Только злая, несусветная обывальщина. И сам текст не льется, не проникает в тебя со страниц, пока ты дышишь; его надо запихивать в себя ложками, надо кусать и глотать (как лекарство бы, будь ясно, от чего лечит). И везде подпорки из жанровых формул и речевых клише, и разбросан мусор случайных слов, и ото всюду лезет внутренний синтепон. Поверхность рассказов как архитектура современных районов — никакой эклектики и чувства смысла, просто сложено все как попало, ткнуто, где было место. Дорогой Александр Васильевич, ну зачем вам этот мат и внезапные вспышки плотского, зачем эти торчащие из текста ногами вверх вульгаризмы? Уже прочитано и сто, и двести пятьдесят страниц, а все никак не уходит ощущение, что это какой-то страшный сон или плохое кино, где принцессы сипят пропитыми голосами, кавалеристы для потехи стреляют в лошадей, а дети рождаются уже сразу взрослыми, с выцветшими иллюзиями и желудочными болезнями.

Все не к месту. И рассказы как будто подобраны перебором, нарочно скроены, и слова лезут на тебя из всех щелей, только жуй и не отвлекайся, — а смысла всему этому нет как нет. Многоярусные конструкции из фантасмагорических диалогов и странных деталей (привет, лягушки), иллюзия действительности происходящего, сюрреалистические визионы, псевдоправдоподобные сюжеты; весь этот магический реализм — для чего он нужен? А еще эта наивность — военный полигон судьбы глазами детей, такой прием, показать будто бы с другой стороны все. Только не становится от этого смешно или меньше страшно; хуже становится.

Сказочник из Етоева никуда не девается, но вот в какую страшную сказку превращается жизнь. Больше похожую на дешевый кошмар на оборотной стороне Петербурга.

«Схватясь за сердце, писатель хотел сказать: „Но вы же поверили? Хоть на секунду, но вы ж поверили? Ну скажите, что вам стоит сказать? Я писатель-сказочник, я хочу, чтобы люди жили, как в сказке, не по тому сюжету, который предлагает им жизнь. В жизни мало остроты, приключений, и я для вас все это придумываю, как умею. Клад, колдунья, домик в лесу, заколдованный козел и так далее“.

Ничего такого, конечно, он не сказал. Потому что не пристало писателю жаловаться на своего читателя. Ну, хотел сделать сказку былью, не получилось. Не унывай, продолжай эксперимент дальше».

Что хотел сказать автор? Сейчас этот школьный вопрос как никогда мне понятен. Неужели это тоже кусочки той остроты, которой мне не хватает каждый будний день? Неужели это те приключения, о которых я украдкой мечтаю за вечерним чаем? Потому что если так — то, спасибо, нет, я пойду. А если вдруг все-таки как-то иначе — то объясните мне, я просто не понимаю. Что за эксперименты?! Кое-где по углам иногда мелькнет, шевельнется что-то нужное, но тут же на раз погаснет (нужное — о чем можно задуматься, о чем себя спросить, чем себя обескуражить). И в конечном итоге все сводится к вопросу: что я узнал из этой книги?

Но на самом-то деле все, конечно, просто. Дело в обманутых ожиданиях. Может быть, кошмара обычных дней со сворами, ссорами, перипетиями и водкой с лихвой хватает в действительности. Поэтому вместо ощущения стру­ящей­ся правды, что раньше щекотала меня при чтении, остается липкий осадок с кисловатым запахом. Так много жизни в жизни, что читать про нее не хочется.

Маргарита Пимченко