ЭССЕИСТИКА И КРИТИКА

Владимир Елистратов

Русское Дао,
или Пушкин как двойник Конфуция

Существует очень популярное сейчас в гуманитарном знании понятие — «осевое время». Введено оно было Карлом Ясперсом. Имеются в виду несколько веков (VIII—II вв. до н. э.), когда на планете Земля совершенно независимо друг от друга появились доктрины, учения, «методологии бытия», по которым, в общем-то, человечество существует до сих пор. Будда и Сократ, Конфуций и иудейские пророки, Лао-цзы и Заратустра — все они заложили фундамент новой общечеловеческой цивилизации, в которой мы так или иначе с переменным успехом продолжаем жить и сейчас.

Это, так сказать, — Большое Осевое Время. По всей видимости, есть и некие малые осевые времена. Для отдельно взятых цивилизаций (европейской, китайской и т. д.) и для отдельно взятых культур (французской, русской, японской…).

Можно долго спорить о том, развивается ли история по «сюжету прогресса» или по «сюжету регресса», повторяются ли ее циклы «буквально» или же «по спирали», каждый раз на новом восходящем или нисходящем витке. Так или иначе анализ культурно-исторических аналогий всегда в равной мере может быть и «опасен» для истины, и столь же «продуктивен» для нее. Но кто не рискует…

Теперь вот о чем.

В литературоведении весьма распространена тема двойников. Это вроде как такой специфический прием. Печорин и Вернер, Раскольников и Свидригайлов и т. д. и т. п. Двойник нужен для того, чтобы лучше «высветить» главного героя. Двойник может быть и «просто двойником», и «двойником-антиподом». Писали мы об этом школьные сочинения, помним.

Почему, собственно говоря, этот литературный прием не перенести в область культурологии? Есть такие переломные (осевые) моменты в истории культур, которые могут быть вполне плодотворно сопоставимы. Речь идет не о классификации и не о типологии. Речь о другом.

М. В. Ломоносов, рассуждая о риторике, говорил о сопряжении далековатых идей. А. С. Пушкин писал: «Бывают странные сближения».

У меня недавно получилось так, что я одновременно читал две книжки. Первая — по истории Древнего Китая. Вторая — книга Б. А. Голлера «Лермонтов и Пушкин. Две дуэли» (М., 2014) .

Что общего, казалось бы, между каким-нибудь «Чжаньго» — эпохой Вою­ющих Царств V—III вв. до н. э. в Китае и дуэлью Пушкина с Дантесом и Лермонтова с Мартыновым в XIX веке в России? «Далековато» и «странно». Не «сближается» и не «сопрягается»…

Но у меня «странно сопряглось». Делюсь.

Все по порядку. Сначала про китайцев.

Я очень люблю Китай. За многое. Прежде всего — за масштабность истории. За историческую несуетность. Больше трех (а то и четырех) тысяч лет стоит себе и стоит. Мао Цзэдуну приписывается (скорее всего, конечно, апокрифическое, но от этого не менее показательное: апокрифы на пустом месте не рождаются) изречение. Когда его якобы спросили, что такое социализм, он якобы ответил: «Это маленький эпизод из жизни Большого Китая». Очень милая фраза в устах пламенного коммуниста.

В одном китайском мифе маленькая птичка, мстя океану, летала к нему, принося в клювике по песчинке и сбрасывая вниз, в воду. Над птичкой все смеялись, а она серьезно отвечала: «Когда-нибудь я его все-таки засыплю».

Мне очень нравится эта очень китайская птичка.

Молодой еще русской культуре, мне кажется, не хватает пока такой вот китайской несуетности и масштабности. Мы мыслим десятилетиями, ну, поколениями… Век — это уже что-то гигантское. Нам кажется очень смелым и даже в чем-то дерзким знаменитое изречение К. И. Чуковского: «В России надо жить долго». В сущности же это — здоровый трюизм. Для любого уважающего себя китайского даоса или «просто китайца» долгая жизнь — высшая ценность.

Но — возвращаясь к далековатым сближениям.

Осевые эпохи наступают тогда, когда происходит резкая смена систем ценностей.

В Китае примерно две с половиной тысячи лет назад произошла именно такая смена. Как раз тогда, на сломе эпох, и появился Конфуций. Он был аристократом. За спиной у Конфуция была «Золотая эра» Чжоу, эпоха «Весен и осеней», когда аристократия чтила идеалы долга (и), верности (синь), гуманности (жень), соблюдала ритуалы (ли) и была мудра (чжи). Сам же Конфуций жил в эпоху Воюющих Царств, аристократия стремительно утрачивала все эти качества. Кругом — подлость, низость, продажность и т. п. И очень много того, что мы называем «раздолбайством». «Кабаки и бабы» быстро доводили аристократию Китая «до цугундера».

В чем заслуга Конфуция? В том, что его учение в конечном счете сформировало при этой древнекитайской смуте новую популяцию людей, новую, уже не аристократическую по крови, элиту, класс образованных чиновников («ши»), «благородных мужей». И эти «ши» с переменным успехом, но упрямо управляли Императорским Китаем вплоть до ХХ века. Да и сейчас, если разобраться, Китаем управляют все те же коммунистические «ши».

Менялись династии. Где-то каждые двести-триста лет. Каждой новой династии вручался, как говорят китайцы, «небесный мандат». Все процветало, затем отцветало и угасало. Происходили колоссальные и масштабные революции, в результате которых «небесный мандат» вручался новой династии. И цикл повторялся. И сейчас «мандат» — у «династии» КПК. И Китай снова на фазе процветания. Но это еще лет на сто пятьдесят—двести, всего-то… А затем снова будет «гэ мин» («смута», «бунт»), куда более «бессмысленный и беспощадный», чем русский. Он нужен для обновления «небесного мандата»… Без «гэ мин» никак нельзя. «Инь»-«ян» и всё такое. «Дао», ничего не поделаешь…

Теперь о двух дуэлях. В книге Б. А. Голлера очень подробно анализируются обстоятельства этих двух событий 1837-го и 1841 годов. Мне не хотелось бы останавливаться на деталях, которые очень интересны. Читайте книгу. Что хочет сказать автор и что он, как мне кажется, убедительно доказывает?

Во-первых, дуэли связаны между собой. И «событийно» — и глубинно, метафизически. Это звенья одной, если можно так сказать, онтологической цепи.

Во-вторых, о причинах дуэлей. Да, конкретные причины были. Правда,  не совсем те, о которых говорят пушкинисты. (Не пересказываю, читайте.) Но были и причины онтологические.

Был, например, пасквиль, посланный Пушкину. Уже чуть ли не два столетия ученые выясняют, кто его послал. И так и не выяснили. Но суть в том, что: «...таковы были нравы времени. Шутки времени. Это была определенная субкультура среды. После декабря 1825 года среда стала хиреть, мельчать, озлобляться… <…>. В этой субкультуре вполне мог поместиться пасквиль, посланный Пушкину. Ибо эти ребята Пушкина уже не читали — или могли не читать его (курсив автора. — В. Е.). А если и читывали его — для них это значило много меньше, чем для их предшественников» (с. 186). И далее, уже в главах о Лермонтове: «Лермонтова убил пародийный персонаж. В какой-то мере — пародия на него самого. Убиение одного за другим — Пушкина, потом Лермонтова — в дуэли, с разницей всего в четыре с половиной года, означало, как говорят нынешние политологи, — „крушение элит“. Или „элиты“. „Элита“ страны, которая не выносит тяжести собственных гениев, погибает сама и подводит к краю гибели все общество. Собственно, что бы сегодня ни говорили о декабре 1825-го — крушение элиты тогдашней России началось с разгрома 14 декабря. Быстро начал меняться духовный уровень элиты. Произошло падение уровней. Наметилось крушение ценностей и смена критериев в обществе…» (с. 280—281).

Не случайно Б. А. Голлер постоянно пишет, можно сказать, на протяжении всей своей по-даосски долгой жизни, об этой эпохе (декабристы, Пушкин, Лермонтов, Грибоедов…). Все верно: это — самая что ни на есть осевая эпоха русской истории, истории русской культуры.

Две с половиной тысячи лет назад разлагающаяся китайская элита, «цзюнь-цзы», «благородные мужи», прямая аналогия русских бояр и затем дворян, по сути дела, отвергла Конфуция. Его окончательно не принял ни один китайский правитель. Его уважали, считали великим, им восхищались, как и тысячелетия спустя будут в России восхищаться Пушкиным. Но в конечном счете Конфуций был гоним. Китайские «бояре-дворяне» «не вынесли тяжести своего гения». Многие годы Конфуций был совершенно невостребованным. Его, правда, не убили на дуэли. Китаю «повезло». Как «повезло» и с Дэн Сяопином через две с половиной тысячи лет. Конфуцианство приживалось в Китае постепенно. Очень медленно. Конфуция тоже периодически сбрасывали с «парохода современности». А потом он вновь становился китайским «всем», как и «наше всё» Пушкин.

Я понимаю, что это «странное сближение», но Пушкин глубинно сыграл в истории России примерно ту же роль, что и Конфуций с его учением и продолжателями его учения. Пушкин — культурный двойник Конфуция. А его эпоха — осевой двойник эпохи «учителя Куна».

Мы привыкли повторять, что Пушкин — родоначальник русской классической литературы и современного русского литературного языка. Абсолютно ту же роль сыграл в китайской истории Конфуций. Конфуцианцы сделали с китайским языком то же, что Пушкин, Лермонтов, Карамзин, Жуковский и другие реформаторы русского литературного языка.

Кроме того, на смену аристократам крови в Китае пришли аристократы духа, воспитанные конфуцианскими канонами. На смену дворянству в России пришла интеллигенция, выросшая, в сущности, из русской классической литературы, родоначальником которой был опять же Пушкин…

Но только Китаю опять «повезло»: китайские интеллигенты-«ши» стали все поголовно госслужащими, направив всю свою энергию на укрепление Поднебесной. Роль же оппозиции в Китае взяли на себя даосы. Большинство бунтов, крестьянских восстаний и революций вдохновлялись именно даосами (антиконфуцианцами, то есть антигосударственниками, анархистами, «либералами»; впрочем, никакого «анти» в европейском понимании этой приставки у китайцев не было: «инь» без «ян» не может, и наоборот).

Русская же интеллигенция заняла особую позицию. Очень точно, как мне кажется, об интеллигенции сказал М. Л. Гаспаров в своих «Записях и выписках» (М., 2000): «По общеевропейскому пониманию, это слой общества, воспитанный для того, чтобы руководить обществом, но не нашедший для этого вакансий и предлагающий обществу свою критику или свои предложения со стороны» (с. 187). То есть русская интеллигенция в большинстве своем «ушла» в «даосы». Хотя некоторые и переквалифицировались в «ши».

Все наши современные политические разговоры о «либералах» и «консерваторах», «демократах» и «патриотах» и т. д. и т. п. — это разговоры, которые велись в Китае тысячелетиями. Только в других терминах. «Инь-даосы» и «ян-конфуцианцы», по существу, никогда не рассматривались как антагонисты, враги, соперники. Они — взаимосвязанные элементы единой системы. В политической жизни, конечно, всякое случается. Но по большому счету все это никакая не политика — это диалектика жизни, Дао.

Если говорить о культуре как таковой, то вряд ли можно поставить под сомнение, что русская (и советская) интеллигенция XIX—XX веков дала миру самобытнейшую культуру, не менее самобытную, чем китайская.

Конфуцианцы-ши вдохновлялись ценностями прошлого, которые им же и пришлось реформировать. Интеллигенция во многом вдохновлялась золотым веком дворянской чести, доблести и т. п. Хотя и благородные мужи эпохи Чжоу, и русское дворянство были, мягко говоря, разными. Это, как мне кажется, совершенно нормально — идеализировать прошлое, прекрасно зная, что оно неидеально. Это очень китайский подход. Пушкин выразился вполне по-китайски: «Что пройдет, то будет мило».

Россия и Китай нисколько не уникальны в этом смысле. Европа тоже знала свой «осевой слом». Точно так же на смену средневековым рыцарям пришли бюргеры, а потом наступила эпоха жесточайшей коммерциализации и, как следствие, — религиозных войн, давших миру сначала протестанстского «двойника» Конфуция — Лютера, а затем Шекспира и Сервантеса, которые умерли в один год (1616) и независимо друг от друга употребили один и тот же глагол, только на разных языках: Шекспир — «to set right», а Сервантес — «enderezar», что значит «вправлять», «ставить на место», «исправлять». Мир «вывихнут», и его надо «вправить». Этим и занимался Конфуций и его последователи, в первую очередь — «исправляя имена», как говорили китайцы, то есть создавая литературный (нормативный) язык, что делали и наши Пушкин, Лермонтов, Грибоедов и другие русские классики.

Со времени «убиения», как пишет Б. А. Голлер (очень точно — не «убийства», а именно «убиения») Пушкина и Лермонтова не прошло и двухсот лет. Все это было очень недавно. По китайским меркам. Хотелось бы, чтобы мы жили по тем же меркам, что и китайцы.

«Невинно убиенные» (поэты) — очень, согласимся, христианская формулировка. По сути, Пушкин и Лермонтов были в русской истории давно уже канонизированы. В светском, разумеется, измерении. Я не удивлюсь, если когда-нибудь, лет через триста-четыреста, их канонизирует и Церковь. «Нам не дано предугадать…» Автор этих слов, кстати, был тоже очень «китайским» персонажем. Выдающимся «ши»-дипломатом и великим поэтом (китайские «ши» все поголовно писали стихи).

Конфуцианство вроде бы не религия, а морально-философская доктрина, но сейчас в Китае существует вполне похожий на религиозный культ Конфуция. Это через 2500 лет-то…

У нас после Пушкина с Лермонтовым есть как минимум 2300 лет. А там — еще столько же. В России все только начинается. Вроде бы в своей книге Б. А. Голлер рассказывает нам об очень печальных событиях, но почему-то — «печаль моя светла». Именно такое ощущение остается после «Двух дуэлей». Спасибо за это автору.

А насчет китайцев — это так, к слову…