БЛОКАДА
Витя
Новиков
Письмо из блокады
Почти
семьдесят лет прошло после победы в Великой Отечественной войне. С исторической точки зрения семь десятилетий — тот срок, когда
может начаться объективное осмысление событий, когда почти не осталось в живых
участников боев и тружеников тыла, жителей блокадного Ленинграда, — и их
потомки, мы с вами, смотрим на те дни и годы в ретроспективе, с любовью к своим
родным и вместе с тем с новым, независимым отношением к минувшему.
Это
так. Но иногда история взрывает временные рамки, ломает границы — и врывается
в наши жизни, в наши души, словно мы оказались в гуще тех событий. Со мной это
случилось полгода назад, когда я разбирала семейный архив. Чтобы все стало
понятно, начну с самого начала.
Наша
семья была эвакуирована из Ленинграда в самом начале блокады, 28 сентября 1941
г. Мой дед, Константин Владимирович Ромодановский, ученый-медик, профессор
анатомии, окончивший в 1912 г. Казанский университет, в годы Гражданской войны
был врачом в армии адмирала А. В. Колчака, отступал с ним из Омска и отстал от
армии только в Красноярске. Этот факт, не самый
выигрышный для деда при советской власти, во время Великой Отечественной войны,
возможно, спас всю нашу семью. 26-го или 27 сентября Константин Владимирович
был вызван в НКВД, где получил приказ: срочно готовиться к эвакуации, с собой
разрешено взять близких членов семьи и багаж, по восемь килограммов на
человека. Самолет вылетел из Ленинграда во второй половине дня 28
сентября 1941 г.; на нем вывозили и Анну Ахматову, бабушка очень хорошо помнила
ее возбужденное состояние. Самолет сопровождали семь
истребителей, как вспоминала бабушка, отставших по дороге в воздушных боях, а
пассажирский самолет, летевший низко, касаясь верхушек деревьев (летчик
говорил: «В случае чего хоть на деревья, да посажу»),
благополучно приземлился в Москве. В Москве формировались эшелоны для
эвакуации в Среднюю Азию, ленинградцы попали в разные города. Так, Анна
Ахматова была эвакуирована в Ташкент, а наша семья оказалась в Сталинабаде, нынешнем Душанбе.
С
Константином Владимировичем Ромодановским, моим дедом, были эвакуированы
бабушка, Анна Николаевна, мама, Елена Константиновна, которой тогда было четыре
года, и бабушкины старшие дети: шестнадцатилетняя Людмила Владимировна Сумкина и четырнадцатилетний Игорь Владимирович Сумкин. В Ольгино, где до войны
жила вся семья, остались бабушкины родители, Павла Васильевна и Николай
Лаврентьевич Васильяновы, они оба умерли от голода в
1942 г.
Среди
писем, многие десятилетия хранившихся в нашем доме, я нашла очень много писем
военных лет. Удивительным было отношение старших поколений к этой переписке:
она бережно сохранялась несмотря на все военные и
послевоенные переезды: Ленинград — Москва — Сталинабад
— Барнаул — Астрахань — Новосибирск... После Ленинграда жизнь пришлось начинать
практически с нуля, но письма всегда перевозились и оставались дома, и из
трепетного отношения к любым архивам, и, конечно, как память о дорогих людях.
Блокадных писем тоже было много, писали друзья бабушки и дедушки, писали бабушкины
родители, после их смерти — соседи по дому № 1 на Пролетарском проспекте в Ольгино... Все это очень личная
переписка, хотя каждое из этих писем, конечно, представляет историческую
ценность. Разбирая их, я привыкла к пожелтевшим конвертам и треугольникам, к
штампам «Просмотрено военной цензурой» на каждом из них. Павла Васильевна, моя
прабабушка, очень много писала о блокадном быте, старалась успокоить бабушку,
что все у них хорошо, капусты много, козочки дают молоко, они вовсе не
голодают, только вот хлеб... И каждый раз, когда она начинала писать о хлебе,
следующая строка или несколько были густо закрашены черной цензорской краской.
Не нужно объяснять, чем в блокадном Ленинграде был хлеб и сколько он стоил...
Наверное, эта переписка станет когда-нибудь предметом
внимания историков. У меня к ней отношение как к чему-то очень домашнему, что
еще не время обнародовать. Но исключением стало одно письмо, которое я решила
опубликовать сама. Его написал 25 февраля 1942 г. Витя Новиков, одноклассник
моей тети Люды Сумкиной, мальчик, которому в сорок
втором было шестнадцать лет. Оно было отправлено из Ольгино в Сталинабад и каким-то
образом избежало проверки цензурой: это единственное письмо, отправленное
почтой, на конверте которого есть почтовые штемпели и нет штампа военной
цензуры. Вполне вероятно, что цензор просто пропустил конверт, надписанный
детским почерком. Скорее всего, после проверки это письмо не дошло бы до
адресата — так кажется мне, поскольку оно содержит слишком уж много трагических
подробностей жизни поселка, оказавшегося, как и Ленинград, в кольце фашистской
блокады. Оно написано очень своеобразным стилем — это
письмо мальчика-подростка, полное жизнеутверждающего молодечества, и в то же
время это письмо мальчика, привыкшего к смерти как к повседневности. Своей
пронзительностью оно поразило меня.
Опубликовать это письмо я решила полностью,
исправив лишь погрешности орфографии и по современным правилам расставив знаки
препинания. Текст письма разбит на смысловые абзацы. За комментариями к нему я
обратилась к своей тете, Людмиле Владимировне Сумкиной,
1925 г. рождения, которая хорошо помнит многих людей, упоминаемых в письме;
комментарии приводятся после письма.
г.
Сталинабад
Таджикская
С.С.Р.
Мед. институт. Кафедра нормальной
анатомии
проф.
Ромодановскому К. В.
(передать
Л. Сумкиной)
<обратный
адрес>
г.
Ленинград
ст.
Лахта, пос. Ольгино
Пролетарский
пр. [угол конверта оборван]
25/II <1942>
Привет из Ольгина!
Здравствуйте, дорогие друзья, Людмила и Игорь.
Открытку мы вашу получили лишь недавно и очень
ей обрадовались, так как давненько от вас не получали ни весточки и не знали,
как вы там в «изгнании» живете-можете.
Мы же живем не весьма важнецко,
но постепенно нам настроение повышают подбавками и обещаниями. Хотя все
оставляет желать лучшего, но мы особенно носы не вешаем, а с большой надеждой
взираем на будущее.
Знакомых наших общих значительно поубавилось,
это даже по школе очень заметно. Юрий Соболев и Игорь Желтышев изволили Богу
душу отдать.1 Учителя наши тоже хворают. Александр Васильевич2 болен воспалением легких, а
Александр Алексеевич3 тоже еле ходит, а других старых учителей
почти и не осталось. Кто уехал, а кто не работает в школе. Даже в нашем
огромном доме значительно попустело со времени вашего
отъезда. Многие повымерли, другие ударились в бега из Ленинграда, а третьи
лежат и не встают. Особенно жаль тетю Нюру Винокурову: она ведь осталась одна со своим выводком, дядя
Леня изволил помереть еще под Новый год.4 Умерли
все Киселевы, Лебедевы, у Рябковых даже семья
поубавилась до 6 человек. Умерла Хрестина5
Нюша6, да и Мишка7
туда же смотрит. В общем, не буду выписывать некролог, а то и так скучно
становится на душе.
Ядрышниковы все живы, только Борис8
сильно сдал в полноте. Майя9 и Екатерина
Александровна еще бегают в свою «шарашкину лавочку», как они ее называют.
Бабуля с дедушкой10 живут пока
ничего, имеют надежды на своих козочек, которых дедушка подкармливает сосновыми
веточками. Получают они местные карточки, так как у дедушки сил хватает лишь на
то, чтобы с палочкой за водой на Советскую сходить. В вашей квартире
разместились совхозные рабочие, а в спальне, которая осталась у стариков,
поселяются временно военные на постой. Это к лучшему — они подкармливают
стариков. Султану вашему от беженцев каюк пришел, а
также и кошке. В школе часто о вас вспоминают и расспрашивают.
Наша семья пока вся жива и здорова, чего и вам
всем желаем. Только папу взяли в армию еще в декабре, но он, к счастью, попал
не в строй, а в роты ПВХО, и только одна беда: письма плохо ходят от него, хотя
он и находится сейчас в Ленинграде.11 Я хотя и остался дома один за
хозяина, но во всем царит «матриархат». Нина12 в институте не
занимается, так как институт распался, и не занимается, а все больше по
хозяйству обитает, помогая маме. Мама13 тоже дома сидит это время.
Поезда не ходят в город, а пешком на работу ходить расчету
нет.
Общественную жизнь веду только я. Хожу в
библиотеку и в школу, в девятый класс. Только занимаемся мы очень странно. Вся
школа помещается в одном классе, который потеплее.
Учеников очень мало. Редко в каком классе наберется три-четыре человека, а то
по два, по три. Мы, например, сидим вдвоем с Козловой и «грызем гранит науки».
Чудно так! К нашей парте подсаживаются учителя, и мы тихо-мирно беседуем, но программу проходим по всем
предметам. Светлана пока бросила занятия и ходит в Ленинград за продуктами
через день и за хлебом. Григорий Иванович по бюллютеню,
опух бедняга.
Вообще все, как дома, так и в школе, имеем
«Большие Надежды» на грядущую весну и на совхоз «Оборону». Эвакуироваться не
собираемся, уже поздно нам теперь трогаться с Ольгина,
будем сидеть до конца.
Ну вот пока, кажется, и
вся наша «хроника» на сегодня. Пишите почаще, а то
сидим, как в глуши, газеты и письма ходят редко, поездов нет ведь. А если когда
и закинут вагон почты, да пока разбирают ее, месяц и пройдет. Поэтому вы не
обижайтесь на наше долгое молчание.
Пока и до свидания. Передайте, пожалуйста,
горячие приветы от Нины, мамы, Светы и других знакомых Анне Николаевне и
Константину Владимировичу. До свидания. Ждем весточку.
Остаюсь прежним
Витей
Адрес прежний.
25. 2. 42
Витя
Новиков умер от голода в Ольгино осенью 1942 г.
1 Одноклассники Вити Новикова и Люды Сумкиной.
2 Классный руководитель
Вити Новикова и Люды Сумкиной. Умер в блокаду.