БЛОКАДА

Витя Новиков

Письмо из блокады

Почти семьдесят лет прошло после победы в Великой Отечественной войне. С исторической точки зрения семь десятилетий — тот срок, когда может начаться объективное осмысление событий, когда почти не осталось в живых участников боев и тружеников тыла, жителей блокадного Ленинграда, — и их потомки, мы с вами, смотрим на те дни и годы в ретроспективе, с любовью к своим родным и вместе с тем с новым, независимым отношением к минувшему.

Это так. Но иногда история взрывает временные рамки, ломает границы — и вры­вается в наши жизни, в наши души, словно мы оказались в гуще тех событий. Со мной это случилось полгода назад, когда я разбирала семейный архив. Чтобы все стало понятно, начну с самого начала.

Наша семья была эвакуирована из Ленинграда в самом начале блокады, 28 сентября 1941 г. Мой дед, Константин Владимирович Ромодановский, ученый-медик, профессор анатомии, окончивший в 1912 г. Казанский университет, в годы Гражданской войны был врачом в армии адмирала А. В. Колчака, отступал с ним из Омска и отстал от армии только в Красноярске. Этот факт, не самый выигрышный для деда при советской власти, во время Великой Отечественной войны, возможно, спас всю нашу семью. 26-го или 27 сентября Константин Владимирович был вызван в НКВД, где получил приказ: срочно готовиться к эвакуации, с собой разрешено взять близких членов семьи и багаж, по восемь килограммов на человека. Самолет вылетел из Ленинграда во второй половине дня 28 сентября 1941 г.; на нем вывозили и Анну Ахматову, бабушка очень хорошо помнила ее возбужденное состояние. Самолет сопровождали семь истребителей, как вспоминала бабушка, отставших по дороге в воздушных боях, а пассажирский самолет, летевший низко, касаясь верхушек деревьев (летчик говорил: «В случае чего хоть на деревья, да посажу»), благополучно приземлился в Москве. В Москве формировались эшелоны для эвакуации в Среднюю Азию, ленинградцы попали в разные города. Так, Анна Ахматова была эвакуирована в Ташкент, а наша семья оказалась в Сталинабаде, нынешнем Душанбе.

С Константином Владимировичем Ромодановским, моим дедом, были эвакуированы бабушка, Анна Николаевна, мама, Елена Константиновна, которой тогда было четыре года, и бабушкины старшие дети: шестнадцатилетняя Людмила Владимировна Сумкина и четырнадцатилетний Игорь Владимирович Сумкин. В Ольгино, где до войны жила вся семья, остались бабушкины родители, Павла Васильевна и Николай Лаврентьевич Васильяновы, они оба умерли от голода в 1942 г.

Среди писем, многие десятилетия хранившихся в нашем доме, я нашла очень много писем военных лет. Удивительным было отношение старших поколений к этой переписке: она бережно сохранялась несмотря на все военные и послевоенные переезды: Ленинград — Москва — Сталинабад — Барнаул — Астрахань — Новосибирск... После Ленинграда жизнь пришлось начинать практически с нуля, но письма всегда перевозились и оставались дома, и из трепетного отношения к любым архивам, и, конечно, как память о дорогих людях. Блокадных писем тоже было много, писали друзья бабушки и дедушки, писали бабушкины родители, после их смерти — соседи по дому № 1 на Пролетарском проспекте в Ольгино... Все это очень личная переписка, хотя каждое из этих писем, конечно, представляет историческую ценность. Разбирая их, я привыкла к пожелтевшим конвертам и треугольникам, к штампам «Просмотрено военной цензурой» на каждом из них. Павла Васильевна, моя прабабушка, очень много писала о блокадном быте, старалась успокоить бабушку, что все у них хорошо, капусты много, козочки дают молоко, они вовсе не голодают, только вот хлеб... И каждый раз, когда она начинала писать о хлебе, следующая строка или несколько были густо закрашены черной цензорской краской. Не нужно объяснять, чем в блокадном Ленинграде был хлеб и сколько он стоил...

Наверное, эта переписка станет когда-нибудь предметом внимания историков. У меня к ней отношение как к чему-то очень домашнему, что еще не время обнародовать. Но исключением стало одно письмо, которое я решила опубликовать сама. Его написал 25 февраля 1942 г. Витя Новиков, одноклассник моей тети Люды Сумкиной, мальчик, которому в сорок втором было шестнадцать лет. Оно было отправлено из Ольгино в Сталинабад и каким-то образом избежало проверки цензурой: это единственное письмо, отправленное почтой, на конверте которого есть почтовые штемпели и нет штампа военной цензуры. Вполне вероятно, что цензор просто пропустил конверт, надписанный детским почерком. Скорее всего, после проверки это письмо не дошло бы до адресата — так кажется мне, поскольку оно содержит слишком уж много трагических подробностей жизни поселка, оказавшегося, как и Ленинград, в кольце фашистской блокады. Оно написано очень своеобразным стилем — это письмо мальчика-подростка, полное жизнеутверждающего молодечества, и в то же время это письмо мальчика, привыкшего к смерти как к повседневности. Своей пронзительностью оно поразило меня.

Опубликовать это письмо я решила полностью, исправив лишь погрешности орфографии и по современным правилам расставив знаки препинания. Текст письма разбит на смысловые абзацы. За комментариями к нему я обратилась к своей тете, Людмиле Владимировне Сумкиной, 1925 г. рождения, которая хорошо помнит многих людей, упоминаемых в письме; комментарии приводятся после письма.

г. Сталинабад

Таджикская С.С.Р.

Мед. институт. Кафедра нормальной анатомии

проф. Ромодановскому К. В.

(передать Л. Сумкиной)

<обратный адрес>

г. Ленинград

ст. Лахта, пос. Ольгино

Пролетарский пр. [угол конверта оборван]

25/II <1942>

Привет из Ольгина!

Здравствуйте, дорогие друзья, Людмила и Игорь.

Открытку мы вашу получили лишь недавно и очень ей обрадовались, так как давненько от вас не получали ни весточки и не знали, как вы там в «изгнании» живете-можете.

Мы же живем не весьма важнецко, но постепенно нам настроение повышают подбавками и обещаниями. Хотя все оставляет желать лучшего, но мы особенно носы не вешаем, а с большой надеждой взираем на будущее.

Знакомых наших общих значительно поубавилось, это даже по школе очень заметно. Юрий Соболев и Игорь Желтышев изволили Богу душу отдать.¹ Учителя наши тоже хворают. Александр Васильевич²  болен воспалением легких, а Александр Алексеевич³  тоже еле ходит, а других старых учителей почти и не осталось. Кто уехал, а кто не работает в школе. Даже в нашем огромном доме значительно попустело со времени вашего отъезда. Многие повымерли, другие ударились в бега из Ленинграда, а третьи лежат и не встают. Особенно жаль тетю Нюру Винокурову: она ведь осталась одна со своим выводком, дядя Леня изволил помереть еще под Новый год.⁴ Умерли все Киселевы, Лебедевы, у Рябковых даже семья поубавилась до 6 человек. Умерла Хрестина⁵ Нюша⁶, да и Мишка⁷ туда же смотрит. В общем, не буду выписывать некролог, а то и так скучно становится на душе.

Ядрышниковы все живы, только Борис⁸ сильно сдал в полноте. Майя⁹ и Екатерина Александровна еще бегают в свою «шарашкину лавочку», как они ее называют.

Бабуля с дедушкой¹⁰ живут пока ничего, имеют надежды на своих козочек, которых дедушка подкармливает сосновыми веточками. Получают они местные карточки, так как у дедушки сил хватает лишь на то, чтобы с палочкой за водой на Советскую сходить. В вашей квартире разместились совхозные рабочие, а в спальне, которая осталась у стариков, поселяются временно военные на постой. Это к лучшему — они подкармливают стариков. Султану вашему от беженцев каюк пришел, а также и кошке. В школе часто о вас вспоминают и расспрашивают.

Наша семья пока вся жива и здорова, чего и вам всем желаем. Только папу взяли в армию еще в декабре, но он, к счастью, попал не в строй, а в роты ПВХО, и только одна беда: письма плохо ходят от него, хотя он и находится сейчас в Ленинграде.¹¹ Я хотя и остался дома один за хозяина, но во всем царит «матриархат». Нина¹² в институте не занимается, так как институт распался, и не занимается, а все больше по хозяйству обитает, помогая маме. Мама¹³ тоже дома сидит это время. Поезда не ходят в город, а пешком на работу ходить расчету нет.

Общественную жизнь веду только я. Хожу в библиотеку и в школу, в девятый класс. Только занимаемся мы очень странно. Вся школа помещается в одном классе, который потеплее. Учеников очень мало. Редко в каком классе наберется три-четыре человека, а то по два, по три. Мы, например, сидим вдвоем с Козловой и «грызем гранит науки». Чудно так! К нашей парте подсаживаются учителя, и мы тихо-мирно беседуем, но программу проходим по всем предметам. Светлана пока бросила занятия и ходит в Ленинград за продуктами через день и за хлебом. Григорий Иванович по бюллютеню, опух бедняга.

Вообще все, как дома, так и в школе, имеем «Большие Надежды» на грядущую весну и на совхоз «Оборону». Эвакуироваться не собираемся, уже поздно нам теперь трогаться с Ольгина, будем сидеть до конца.

Ну вот пока, кажется, и вся наша «хроника» на сегодня. Пишите почаще, а то сидим, как в глуши, газеты и письма ходят редко, поездов нет ведь. А если когда и закинут вагон почты, да пока разбирают ее, месяц и пройдет. Поэтому вы не обижайтесь на наше долгое молчание.

Пока и до свидания. Передайте, пожалуйста, горячие приветы от Нины, мамы, Светы и других знакомых Анне Николаевне и Константину Владимировичу. До свидания. Ждем весточку.

Остаюсь прежним

Витей

Адрес прежний.

25. 2. 42

Витя Новиков умер от голода в Ольгино осенью 1942 г.

¹ Одноклассники Вити Новикова и Люды Сумкиной.

² Классный руководитель Вити Новикова и Люды Сумкиной. Умер в блокаду.