ИСТОРИЧЕСКИЕ ЧТЕНИЯ

М. Д. ГОЛУБОВСКИЙ

К ПУБЛИКАЦИИ РАЗМЫШЛЕНИЙ ЛЮБИЩЕВА
О КНИГЕ ВЕРФЕЛЯ

Публикуемые размышления о книге Франца Верфеля об армянской трагедии, геноциде 1915 г., типичны для творческой манеры и стиля биолога-эволюциониста и философа Александра Александровича Любищева (1890—1972). После прочтения почти каждой заинтересовавшей его книги, статьи, кинокартины он сразу писал развернутый критический комментарий. При этом главным для него были не столько стиль и художественная манера, но мировидение, философско-идейные устремления автора. Так появились развернутые эссе о творчестве Лескова, Толстого, Достоевского, Сент-Экзюпери, о книге А. Веркора «Люди или животные», о фильме «Нюрнбергский процесс».

Комментарий к роману Верфеля был написан в 1968 г., когда Любищеву было 78 лет. Поэтому многого стоит его заключительное признание: это «один из самых интересных романов, которые я читал» (Любищев читал в подлиннике по-немецки). Роман Верфеля впервые вышел в Берлине в 1933 г., в ноябре 1934 г. уже был издан в Америке издательством «Викинг Пресс» тиражом в 200 тыс. и далее регулярно печатался в разных странах. В 1965 г. его тираж превысил 1 млн. экз. Однако в СССР на русском языке роман был напечатан лишь в 1984 г. в Армении. В кратком вдохновенном предисловии ленин­градский поэт М. Дудин назвал книгу Франца Верфеля песней мужества. «Она написана абсолютно талантливо. У каждого героя этой книги свой характер и свой голос. Она умна и дальновидна. У нее будет завидно долгий век, потому что от души идущее слово, наполненное страстью, долговечней даже мрамора, на котором оно высечено. В этой книге живут и действуют мудрость познания, горечь опыта и беспощадность предвидения, причем написана она, как это и подобает большому художнику, не назойливо, а с той долей естественной правдивости, которая делает ее духовным явлением времени».

Естественная правдивость — результат пристального изучения Верфелем армянской истории и связанных с трагедией событий в библиотеке армян­ской конгрегации в Вене: «я прочел у венских мхитаристов сотни томов, восемь месяцев работал день и ночь». Верфель совершил поездку в Сирию, на него произвели незабываемо тяжкое впечатление хранившие ужас прошлого лица детей-сирот, работавших на ковроткацкой фабрике.

Композиционный стержень романа составляют три напряженных диалога немецкого пастора Лепсиуса с влиятельными участниками событий 1915 г. Первый из них — военный министр правительства младотурок Энвер-паша (1881—1922), второй — главный советник Министерства иностранных дел Германии, в союзе с которой Турция была в Первой мировой войне, третий — глава ордена «истинных мусульман», находящихся в идейной оппозиции к младотуркам — проводникам чуждой Востоку европейской культуры.

При чтении диалогов возникает тягостное ощущение безнадежности отчаянных усилий пастора как-то предотвратить или хотя бы смягчить задуманную массовую гибель народа. Под видом депортации в 1915 г. младотурки планомерно обрекли на смерть более 1,5 млн. армян, отторгли или разрушили многосотлетние центры их культуры. Геноцид начался с призыва в армию в феврале 1915 г. армянских мужчин. Затем солдат-армян разоружали и просто убивали или использовали на принудительных работах до тех пор, пока они не умирали от истощения. Потом в ночь с 24 на 25 апреля 1915 г. в Константинополе было арестовано около 600 армянских политических и культурных деятелей, из которых в живых осталось всего 15. Все армянские газеты были запрещены, армянские предприятия и магазины закрыты. Своего рода антиармянская «Хрустальная ночь».

Армянское гражданское население осталось беззащитным, и во всех вилайетах Османской империи было объявлено о его переселении «своим ходом» в пустынные районы за Евфратом. В пути происходила массовая резня. «По осторожным оценкам, в результате этого тщательно осуществленного плана погибло 1,5 миллиона армян», — писал комиссар Лиги Наций Ф. Нансен.

В 1915 г. США еще сохраняли нейтралитет в войне. Посол США в Турции, опытный дипломат Генри Моргентау (1856—1946), встречался с младотурецкими лидерами Энвером и Талаатом, выражал беспокойство, приводил свидетельства массовой гибели армян, включая женщин и детей. Не помогло. Когда же в беседе с Энвером на данные Моргентау сослался пастор Лепсиус, последовал высокомерный ответ: «Мистер Моргентау — еврей. А еврей всегда фанатически становится на сторону меньшинства». Любищев отмечает, что такого рода фанатизм — достоинство, а не недостаток. В книге Верфеля есть
важная мысль об истоках еврейской чувствительности: «Преследуемые, угнетенные народы — хорошие проводники страдания. Боль одного разделяют все».

Описанию самой катастрофы посвящено множество исторических работ и воспоминаний. Об этом нельзя говорить мимоходом. Приведу лишь ответ пастора Лепсиуса на циничную реплику Энвера-паши: «Дело не в Моргентау, ваше превосходительство, а в фактах. А факты вы не станете и не можете опровергать. Сотни тысяч людей уже на пути в ссылку. Власти говорят о переселении. Я же утверждаю, что это, мягко выражаясь, — злоупотребление словом. Можно ли действительно народ, состоящий из крестьян, ремесленников, горожан, культурных людей, одним росчерком пера выселить в месопотам­ские пустыни и степи, в бескрайний песчаный океан, из которого бегут даже племена бедуинов? Но вряд ли вы задались такой целью. Слово «переселение» — постыдная маскировка. Депортация организована властями так, что несчастные через неделю погибают в пути от голода, жажды и болезней или сходят с ума. Курдам и бандитам, да и самим солдатам разрешено убивать юношей и мужчин, оказывающих сопротивление, а девушки и женщины обречены на бесчестие или угон… Район военных действий — вот единственный новый аргумент. Все остальное — государственная измена, интриги — уже было. Такие средства мастерски использовал еще Абдул Гамид, и вы хотите, чтобы армяне всему этому верили?.. Речь идет не о защите от внутреннего врага, а о планомерном истреблении другого народа».

Трагедия изгнания и поныне в памяти и в сердце каждой армянской семьи. О ней каждодневно напоминает и величественная снежная вершина горы Арарат, поднимающейся над Ереваном, — горы, являющейся символом армян­ской цивилизации и запечатленной на гербе Армении. Арарат и долина озера Ван и поныне отторгнуты, находясь в стране, до сих пор не признающей преднамеренное осуществление армянской Катастрофы. Позволено указывать лишь на нежелательные, но «неизбежные» жертвы среди армянского населения, вызванные военным временем, — знакомый довод военного министра младотурок Энвера-паши.

Причины того, почему слово «геноцид» вызывает ярость в современной Турции, проанализировал живущий в изгнании (во Франции) турецкий журналист Танер Акчам. Казалось бы, современная Турция могла признать массовые убийства, могла сказать, что все это было в Османской империи, когда Турции как государства в его нынешних границах еще не существовало, и что создатель Турции Мустафа Кемаль («отец турок» — Ататюрк) решительно порвал с прошлым, упразднил и султанат, и халифат, провел вестернизацию и неоднократно требовал осуждения виновных младотурок; некоторые из них даже были казнены.

Акчам указывает на три причины, мешающие Турции признать и осудить геноцид, как это сделала Германия в отношении евреев. Первая — резкий разрыв традиций, провал в исторической памяти турок в связи с революционными реформами Ататюрка, включая переход в письме на латиницу в 1928 г. Реальное прошлое было заменено мифологемами, официальной историей, написанной по заказу (так в СССР «подлинная» история начиналась лишь с 1917 г.). Вторая причина — социально-психологическая. Османская империя, где главенствовали турки, до Первой мировой войны и после нее претерпела ряд поражений и унижений и уменьшилась, как шагреневая кожа. Армяне как бы олицетворяли собой врага, удовлетворяя стремление толпы к мести.

Существен и «первородный грех» рождения Турции, который влечет к подавлению национальных меньшинств — армян и греков — после поражения Османской империи в первой мировой войне. Ряд лиц в окружении Ататюрка, считавшихся героями, были активно причастны к геноциду. В свое время они, как замечает Акчам, «разбогатели на грабеже и опасались, что армяне вернутся, попытаются вернуть захваченное и отомстить». Наконец, признание геноцида может поставить вопрос о репарациях. Эти обстоятельства помогают понять, почему в Турции тема Ката­строфы армян табуирована. Лишь в последние годы это табу ослабевает, начала работать «Турецко-армянская кoмиссия по примирению».

Любая социальная трагедия, как известно, сначала происходит «в головах». И поэтому Любищев детально анализирует «головные доводы» собеседников Лепсиуса, где противная сторона излагает и искусно защищает «свою правду». Верфель дает оппонентам Лепсиуса полностью высказаться. Это-то и привлекает Любищева. Он демонтирует оправдывающие террор селективные конструкции, указывает на фальшь или прорехи частичной правды и кажущихся государственно-разумными доводов Энвера, перед которыми Лепсиус почувствовал себя опустошенным.

«Ужасен не «чистый разум», — пишет Любищев, — а несовершенный разум, подкрепленный неосознанным чувством и слепой верой, особенно когда эмоциональные истоки веры или суеверия не осознаются». Пантюркизму, который исповедовали младотурки, мешали христиане-армяне, которые многие сотни лет жили в Восточной Анатолии и как бы вклинивались между западными и восточными турками (азербайджанцами). Именно это обстоятельство мотивировало доводы младотурок о необходимости массового изгнания армян, в том числе с территорий, отстоящих на сотни километров от военных дейcтвий (вокруг горы Муса Даг на побережье Средиземного моря). Отсюда и совершенный Энвером в 1918 г. в нарушение Брестского мира захват Баку с последовавшей резней тысяч армян. Отсюда тянется нить и к сравнительно недавней резне армян в Сумгаите, когда в СССР ослабла сдерживающая сила федеральной власти.

В оправдании убийственной депортации военными обстоятельствами или «антитурецким» поведением армян легко прослеживается аналогия с обвинениями Гитлера против евреев. В этом же ряду стоят недавние юдофобские упражнения на темы еврейской истории академика И. Шафаревича. Он ведь договорился — совсем в стиле Энвера-паши — до оправдания погрома «Хрустальной ночи» 9—10 ноября 1938 г., ибо, по его словам, гитлеровская Германия «должна была найти ответ на террористический акт, направленный против ее граждан». Математик и культуролог Борис Кушнер достойно ответил на эти и подобные им «младотурецкие» доводы и дал справедливую оценку соображениям г. Шафаревича о том, что «евреи сами ответственны за нацистские изуверства».

Есть и более глубинный, цивилизационный аспект этой проблемы. Недавно ушедший из жизни выдающийся культуролог, философ и библеист С. С. Aве­ринцев на симпозиуме по преодолению тоталитаризма замeтил, что если от Германии и от России мировое общественное мнение и их собственная совесть требуют многократно возвращаться к обсуждению своих преступлений, то есть страны, от которых этого почему-то никто не требует. Например, Турция, «до сих пор не склонная идти ни на малейшие уступки в отрицании самого факта геноцида 1914—1915 гг. и последующих лет, унесшего большую часть армянского населения. Недавнее признание этого факта французским государством вызвало яростную реакцию со стороны Анкары».

Может быть, культурологическая причина этой реакции состоит в том, что понятие коллективной совести развито лишь в иудейско-христианской цивилизации, но чуждо Востоку. «Цивилизации Востока традиционно определяются культурой стыда: там человек должен «сохранять лицо», и как раз для этого ему лучше не открывать неприятных тайн. Современный либерализм подчас высказывает предпочтение культуре стыда как предохраняющей от чересчур негативных эмоций. Но слишком очевидно, — заключает Аверинцев, — насколько будущее европейской традиции обусловлено культурой совести».