ПОЭЗИЯ И ПРОЗА
Ася
ВЕКСЛЕР
ВТОРОЕ ЦВЕТЕНИЕ
Ты посмотри, зацвело орхидейное дерево —
осени наперекор, накануне потерь его.
Солнцем обласкано, пренебрегает прогнозами.
Самый конец сентября, а оно густо-розово.
Не для подсчета цветов, как цыплят из пословицы, —
с ходу на нем, сбитый с толку, твой взгляд остановится,
завороженный палитрой его, одураченный
розово-желто-зеленым с пятнистою ржавчиной.
Всё-то врут календари. Завирается азимут.
Есть прецедент. Видишь сам: не слабо, глядя на зиму,
гнать за бутоном бутон перед серыми стенами.
Что оно слышит, топорща тычинки антеннами?
ПРИЕЗД
Написано мне было на роду
в две тысячи тринадцатом году,
изжив особо застарелый вирус,
вернуться в этот город через два
десятка лет, застать в нем рукава
его реки все теми же — на вырост.
Грех стариться! Благодаря судьбе
из-под крыла легчайшего М. Б.
(что совпадение) перед Фонтанкой
оказываясь, участь не дробя
на там и здесь и прочее, себя
не ощущая полуиностранкой,
оставив тьму двоиться
под мостом,
все завтра-послезавтра на потом
я отложила. Чуть
осовременен,
плыл город по течению
времен,
к полуночи закатом озарен
и столь же несравним,
сколь несравненен.
Когда в основе городов
река
или каналы, есть
наверняка
в них доля сходства. Но
хоть на гондоле,
как на рекламах турагентств, плыви,
живым теням давнишних визави
там не бывать.
Единственным — тем боле.
Всяк жив своим. Но,
вспоминая тех,
кому светил успех иль
неуспех,
чей маятник обратно не
качнулся,
я неизбежно думала о
том,
кто был мне только
косвенно знаком:
он убыл и в итоге
не вернулся.
Как было жаль всего, что
вкривь и вкось
распалось для него и не
срослось, —
избыв пробел, не выпало
бессонно,
пространство крепким
кофе отогрев,
адресовать неведомому Ф.
дальнейшее развитие
Платона.
ПОХОРОНЫ ВЕЧЕРОМ
Не сомневайся: здесь не проворонят —
каким бы ветром с этих
гор ни сдуло —
исход летальный.
Допоздна хоронят
над въездом в город на
Холме Саула.
Так хоронили там не
имярека,
а знатока искусства —
человека,
имевшего заслуги и т. п.
Не нам чета, без словаря
в латыни
он сведущ был, а это —
редкость ныне.
Молчали мы, идя за ним в
толпе.
Вне городских огней
мало-помалу
тьму вечера собой
усугубляла
тьма вечности. И в
шествии теней
я слева на ограде из
камней
разросшиеся тени
узнавала.
А справа, как во времена
иные,
держали фонари
переносные
мужчины в черном с головы до ног.
Чтя сызмальства
заветы и запреты,
они имели общие приметы
и знали то, чего ты
знать не мог.
Ты знал свое. И желтый свет фонарный,
пурпурный с тыла, дважды
фрагментарный,
навеял, то янтарен, то багров,
эпоху, где в ходу не
лье, так мили,
где фонари такие же светили
еще при жизни старых мастеров.
…Жил живописец около канала,
что на краю еврейского квартала,
а обеднев, стал жить внутри него;
писал героев Библии с евреев —
торговцев, неимущих, книгочеев:
должно быть достоверным мастерство.
Узнав себя, те говорили: «Йофи»*.
Потомки их погибнут в Катастрофе
еврейства через триста с чем-то лет.
А те им спасены — годов не числя,
глядят на этот свет. В каком-то смысле
он праведник — считай так или нет.
Вдохнуть во что-то жизнь трудней, чем сдунуть
ее саму. Есть основанье думать
что светотени мученик Рембрандт
знал похорон вечерний вариант.
ОКРЕСТНОСТЬ
На маленькой площадке
смотровой,
не заимевшей статус
таковой,
но наделенной далью,
глубью, эхом,
где скрыт
горой невидимый совсем,
по Новому Завету, —
Вифлеем,
а до того, по Ветхому, — Бейт-Лехем,
побудь чуток; скажи, что
Бог один,
пока свое
выводит муэдзин,
распространяясь на
округу в целом.
Не новость: иллюзорна
благодать,
из коей нет проблем тебя
достать
винтовкою с оптическим
прицелом.
Зато — вот он,
сферический обрыв:
как будто кто-то, угол
округлив,
провел рукой по спуску
вглубь долины,
когда от света
отступилась мгла
и почва каменистая была
податливее воска, мягче
глины.
Упомяни: Господь, что
сотворил
сей мир, с ним на иврите
говорил
о том о
сем — насквозь, напропалую.
Смотри! Волокна облачные
ткут
надземный след моавитянки Рут
и тень ее нагорную
земную.
* * *
Скелета нет в моем шкафу.
За парой дверец — тьфу-тьфу-тьфу —
всего лишь место для одежды.
А тот, ничейный, встрял в строфу.
Не реагирует на фу.
Беспочвенны надежды.
Прощу бедняге произвол:
веков пятнадцать он провел,
землетрясеньем умерщвленный,
во тьме, где прах, песок и ржа,
горшочек с золотом держа
под рухнувшей колонной.
Копилка есть нутро земли.
В раскопке рядом с ним нашли
следы молельни, абрис кладки
(театрик, но и некий дом
увеселительный, — а в нем
из-под руин — остатки
фривольных текстов на полах,
укромных лож там-сям в углах;
серьгу, осколки без разбору).
Догадки — большей частью вздор.
Но если был он сутенер,
красотки дали деру!
Геологический разлом
у нас под боком, под жильем.
Тряхнет — и прирасту к листочку
с привычной ручкой заодно.
На ней есть надпись — «CASINO».
Меня там не стояло. Но —
везение на бочку!
