УРОКИ ИЗЯЩНОЙ СЛОВЕСНОСТИ

Елена Айзенштейн

«Тот, кто бился с Иаковом…»

Библейская тема часто является для поэта почвой для важного разговора о творчестве и назначении человека. Стихотворение Шварц «Воробей» впервые было опубликовано в сборнике «Корабль» в 1982 году. В этих стихах Елена Шварц говорит на языке библейского мифа о человеке и его взаимоотношениях с Богом и вспоминает главу из «Бытия» (32: 23—32), о поединке Иакова с Тем, кого принято распознавать как Бога. Стихотворение разделено на две части. В первой части лирическая героиня вызывает Бога на поединок:

I

Тот, кто бился с Иаковом,

Станет биться со мной?

Все равно. Я тебя вызываю

На честный бой.

Я одна. Я один.

Пролетела мышь, проскрипела мышь,

Громко дышит ночь.

Мы с Тобой — как русские

                                      и Тохтамыш —

По обоим берегам неба.¹

Стихотворение начинается риторическим вопросом: автор словно сомневается, ответят ли тому, чей голос столь тонок и слаб? Бог (или Ангел) в этом эпизоде Книги Бытия не назван по имени, но определен перифрасти­чески — Тот, кто бился с Иаковом. Третий и четвертый стихи живописуют былинного героя, выступающего на поле брани. «Честный бой» — это уже не библейское, а наше, русское и богатырское, почти лермонтовское, из «Песни про купца Калашникова». В конте­ксте одного стихотворения автор сводит несколько эпох: первых людей, богатырей русской земли и поэтов XX века.

Библейский Иаков стремился помириться с братом. Но Исав не хотел мира. Иаков испугался гнева брата и обратился к Богу отца своего Авраама с просьбой избавить его от руки брата, а также отправил Исаву богатые дары. Иаков думал, что ему придется сражаться с Исавом, но помериться силами к нему вышел не он. Иаков перешел вброд реку Иавок, перевел семью через поток, а затем, перед поединком, «остался Иаков один». Отсюда строка Елены Шварц «Я одна. Я один», изображающая превращение лирической героини в Иакова. Два берега библейской реки между Иаковом и Исавом в стихах Шварц преобразились в два берега неба. Так в стихотворении задается пространство — метафизическое место сражения.

Возвратимся к тексту Библии: «И боролся Некто с ним, до появления зари; И, увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его, и повредил состав бедра у Иакова, когда он боролся с Ним» (Быт. 32: 25). Поединок Иакова не окончился победой Того, кто с ним боролся. Как говорится в ветхозаветном тексте, Тот попросил Иакова отпустить Его: «И сказал: отпу­сти Меня; ибо взошла заря. Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня. И сказал: как имя твое? Он сказал: Иаков. И сказал: отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль; ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь» (Быт. 32: 26—28). Перемена имени в стихотворении Елены Шварц отражается во множественности «имен» лирической героини: воробей, мышь, Тохтамыш. Шварц идентифицирует себя с птицей — маленькой, невзрачной, невидной. По цвету воробей напоминает мышь, то ли ползущую по земле, то ли летящую по воздуху. По сравнению с гласом Божьим голос поэта — только писк, воробьиный, мышиный. На вопрос Иакова об имени Того, с Кем ему довелось сражаться, Бог не дал ответа: «на что ты спрашиваешь о имени Моем?» (Быт. 32: 29).

У Елены Шварц не Тот, а сам воробей начинает бой. Тема богоборчества таким образом претворяется поэтом по-своему. Ее стихотворение помимо библейского источника содержит интертекстуальный «поединок» со стихами Марины Цветаевой; в частности, начало стихотворения, «Тот, кто бился с Иаковом...» заставляет вспомнить стихи Цветаевой 1916 года — «Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес…», которые, вероятно, обращены к Блоку² и тоже содержат мотив богоборчества и даже упоминание о ноге (вспомним поврежденное бедро Иакова): «Оттого что я на земле стою лишь одной ногой». Есть в нем строки, где Цветаева утверждает свою способность отвоевать любимого «в последнем споре» — в споре, подобном Иаковому: «И в последнем споре возьму тебя — замолчи! — / У Того, с которым Иаков стоял в ночи».³

Стихотворение Шварц было опубликовано в год девяностолетия со дня рождения Цветаевой, и ее «Воробей» — попытка сразиться не только с Богом, но и с одним из крупнейших поэтов первой половины XX века — в слове. Лирическая героиня Цветаевой оказывается в той же роли, как и героиня Шварц, вызывающая Бога на поединок. Еще одна текстовая аналогия для этих стихов Шварц — поэма Цветаевой «На красном коне», где ясно звучит та же тема честного боя со сверхличностью, со Всадником на красном коне: «Посмотрим, посмотрим, в бою каков / Гордец на коне на красном».⁴

Заметим, что желание сразиться возникает у героини Цветаевой как ответ на несчастливый сон — о том, что Ангел ее не любит, то есть как реакция на недостаточность любви. Любовная тема у Елены Шварц звучит только в одной строке — предпоследней, о приключении. Если у Шварц Бог находится в оппозиции к героине как «русский — нерусский», «русские — хан», «множество — единый», то у Цветаевой ее Всадник дан через оппозицию «красное—белое». Бой, живописуемый Цветаевой, происходит в реальности, похожей на сон. Место действия то же — небо. В бою героиня поэмы оказывается побежденной Ангелом (Гением). В цветаевской поэме, как у Шварц, заметно колебание в определении пола: «Дитя моей страсти — сестра — брат — / Невеста во льду — лат!» У Шварц: «Я одна. Я один» — отказ от пола, обозначивший духовное одиночество! А дальше — тема мышиной малости лирической героини, противостояние Богу: «Мы с Тобой — как русские / и Тохтамыш — / По обоим берегам неба».

Здесь и воспоминание о монголо-татарском нашествии, и Блок («На поле Куликовом» и «Скифы»), поскольку Тохтамыш — монгольский хан эпохи Куликовской битвы. Любопытно, что в самом слове «Тохтамыш» содержится «мышь», то есть лирическая героиня находится как бы внутри имени могущест­венного противника, так обозначено родство с ним, слиянность, а также то, что во время битвы воюющие меняются местами. «Русские» не обязательно — поэт, а «Тохтамыш» не обязательно — Бог. На чьей стороне правда? Кто победитель? То Бог, то человек-поэт оказывается сильнее. Если говорить об образе мыши у Цветаевой, то упоминание о мышиной стае встречаем в стихотворении о Москве как лирическом «я» автора: «спешит, сбегается / Мышиной стаей / На звон колокольный / Москва подпольная».⁵ В пьесе «Феникс» с мышками отождествляются девки: «девки, как мышки, сидят в хоромах».⁶ В поэме «Крысолов» звучит тема Крысолова-поэта, уводящего на тот свет — то ли в искусство, то ли в небытие. У Елены Шварц мышь — летучая, ползучая, творческая, музыкальная. Известно, что Тохтамыш — хан, хитро­стью взявший Москву: 26 августа 1382 года Москва сдалась. Обратим внимание и на перекличку дат: 1982 год — год издания «Воробья». Еще две вероятные текстовые параллели — «Ханский полон» и «Скифские» Цветаевой. Москва — это ведь цветаевская столица. В «Ханском полоне» поэт стремится в стан к ангелам, потому что ее Москва находится во власти Мамая (большевиков). В «Скифских» Цветаева обращается к Борису Пастернаку, воспринимая его ханом, взявшим Москву (ее душу). Можно предположить, что для Елены Шварц в 1982 (или более раннем) году существовал некий поэт (хан), по отношению к которому она чувствовала себя, как Цветаева, разлученная с Пастернаком.

Вторая часть стихотворения — описание битвы. Ясно, что впереди — неравный бой Бога и сил человека-воробья, маленького, хрупкого, легко побеждаемого, серенького, но в стихотворении этот воробей — «живое, горячее, крепче металла». И это упрямое, непокорное существо предлагает Богу нанести удар первым (из любви к Богу?). Воробей-человек понимает, что Богу нужно ударить, чтобы почувствовать противостояние жизни. Богу скучна жизнь без сопротивления:

II

В боевом порядке легкая кость,

Армия тела к бою готова.

Вооруженный зовет Тебя воробей.

Хочешь — первым бей

В живое, горячее, крепче металла,

Ведь надо — чтобы куда ударить было,

Чтобы жизнь Тебе противостала,

Чтоб рука руку схватила.

И отвечу Тебе — клювом, писком ли,

                                                     чем я —

Хоть и мал, хоть и сер.

Человек человеку — так, приключенье.

Боже Сил, для Тебя человек — силомер.

Ответ человека Богу — слово, которое произносит поэт, чей голос по сравнению с Божьим Словом воспринимается всего лишь как писк. Богу нужен прибор для измерения его силы, и вот таким прибором оказывается живой, сражающийся с Ним человек. В последних двух строках — сразу две переклички с Цветаевой. Одним из интертекстуальных источников «Воробья» является «Приключение» — пьеса молодой Цветаевой о встрече и разлуке двух равных сверхдуш: Казановы и Генриэтты. Тема поединка равновеликих, равносущностных душ есть и в пьесе Цветаевой. Казанова в гостинице встречается с Генриэттой, чье появление окутывается ирреальностью. Генриэтта — лунный мальчик, лунный лед, существо, уходящее не только от Казановы, но и из жизни. Эта встреча с равной ему Генриэттой вспоминается Казановой нечаянно, когда он годы спустя снова оказывается в той же гостинице и видит на оконном стекле алмазом начертанную надпись: «Забудешь и Генриэтту». Тема борьбы чувств, поединка между человеком и человеком и в пьесе Цветаевой изображается как любовь к неземной, родной Казанове душе. Слова, вспоминаемые Еленой Шварц («Человек человеку — так, приключенье»), звучат в самых последних строках пьесы. Казанова не может объяснить Девчонке, о каких чувствах, о какой нечеловеческой любви идет речь: „Казанова: Так, — одно — / Единственное — приключенье. / Девчонка: Амурное? Казанова: Нет, нет...“»

«Приключеньем» названо самое главное чувство его жизни. Поэтому, когда Елена Шварц использует слово «приключенье», оно звучит в ее «Воробье» так же двусмысленно, как в реплике Казановы к Девчонке, неспособной его понять. Человек человеку — то, что Казанове — Генриэтта. Здесь отсутствует правда, а есть лишь слово, которое эту правду замещает и снижает.

Вторая затекстовая ассоциация уводит в «Оду пешему ходу». Именно в этих стихах Цветаева славит Бога сил, Бога царств; и Шварц, предлагая Богу честный бой, одновременно разговаривает с Цветаевой, вспоминает цветаев­скую оду Богу — благодарность за то, что Тот сделал ее «ходячим чудом»:

Слава Господу в небе —

Богу сил, Богу царств —

За гранит и за щебень,

И за шпат и за кварц,

Чистоганную сдачу

Под копытом — кремня…

И за то, что — ходячим

Чудом — создал меня!⁷ 

В этих стихах Цветаева отстаивает образ человека безмашинного, противо­стоящего веку «турбин и динам». Ее благодарность Богу — благодарность пешехода, странника, ощущающего себя сильнее машины, а значит, сильнее времени: «Если есть в мире — ода / Богу сил, Богу гор — / Это взгляд пешехода / На застрявший мотор». В третьей части стихотворения Цветаева говорит о том, что и в Царстве Небесном она желает быть пешеходом, и в стихах Цветаевой, как в стихах Шварц, есть эта потусторонняя перспектива: «Чтобы в царстве моллюсков — / На своих-на двоих!»

Воробей Елены Шварц — не пешеход, но тот свет в целом ряде других ее текстов дается отчасти как развертывание этой цветаевской метафоры. Тема движения — на первом плане и в третьем стихотворении цветаевского цикла «Бог» (1922):

О, Его не привяжете

К вашим знакам и тяжестям!

Он в малейшую скважинку,

Как стройнейший гимнаст…

Разводными мостами и

Перелетными стаями,

Телеграфными сваями.

Бог — уходит от нас.⁸

В этой птичьей, Божьей стае летит и воробей Елены Шварц.⁹ Последнее слово стихотворения — о поэте, сражающемся с собой, сражающемся со стихом, с другими поэтами, вступающем в битву с Высшей Любовью; слово о величии Бога, об игре Бога с людьми, проверяющего на людях Свою крепость и мощь: «Боже Сил, для Тебя человек — силомер». И в этом финальном однокоренном сходстве (Боже Сил — силомер) изображено творческое сходство Бога и человека. Если сравнить буквенный состав слов, называющих Бога (Боже Сил) и человека (силомер), то заметим равное количество букв, их семь, как нот в звукоряде, поэтому можно сказать, что в поединке нет победителя.

Интересно сопоставить стихи Шварц со стихотворением Ольги Седаковой об Иакове («Иаков. Легенда десятая»), основой которого является тема быстрого сна Иакова. Здесь быстрота как образ сновидящего Иакова, которому является Бог, а также быстрый сон — образ стремительности его познания. По-видимому, Седакова изобразила сон, который предшествовал поединку Иакова с Богом. А может быть, поединок и был сном? В ее стихо­творении ясно присутствует близкая и Елене Шварц мысль о родстве Иакова со своим Богом. Сон здесь — как поиск, как путь с посохом в руке, как постижение Бога, живущего в кубообразном небе (Бог как сердце неба). Иаков противопоставлен некоему множеству не избранных Богом:

Другие жили, как поток.

А он не мог сглотнуть глоток

от новостей — и спал, как мог,

спал исчезая, спал в песке,

спал, рассыпаясь, как песок, —

и Бог,

который ждать не мог,

изнемогая падал в нем,

охваченный внезапным сном.¹⁰

Получается, что Иаков побеждает Бога своим сном, не желая этого; засыпающий Бог — это Бог внутри Иакова, усыпленный серьезностью отношения Иакова к небу и к его «новостям».

Интересно сопоставить стихотворение Елены Шварц и со стихами Эмили Дикинсон («A little East of Jordan…»), в которых тоже отобразился поединок Иакова с Богом. У Дикинсон акцент делается на хитрости Иакова, который утаивает от Бога свою истинную силу (привожу в своем переводе):

На маленьком Востоке Иордана

Библейский шрифт запечатлел навечно

Иакова-атлета славный подвиг,

С давнишних пор известный всем наречьям.

За поединком Ангела с Героем чутко Гора следила.

Лицом к лицу боролись оба из последних жил,

И подкрепить слабеющие силы:

Позавтракать сердитый Ангел предложил.

— Благослови меня, — сказал хитрейший Иаков. —

Я знаю, что сильней

Тебя нет в мире никого.

Свет колебал руна серебряного ткань

С той стороны горы, где мужа ждали в стане — дЛма.

Так душу сохранил Иаков, изумительный Атлет,

Тот, лестью победивший Бога.

По мнению Эмили Дикинсон, победить ветхозаветного Бога можно только хитростью. Надо просто притвориться слабым, скрыть свою подлинную силу. В другом библейском стихотворении Дикинсон иначе написала о победе над Богом: «Подчиниться Богу — значит / Одержать победу» («Abraham to kill him…»). Мысль Елены Шварц, Ольги Седаковой и Эмили Дикинсон сближает вера в силы человека, в его способность быть богоподобным, совершенным.

¹ Шварц Е. Стихи. Л., 1990.

² Подробнее об этом: Айзенштейн Е. Сны Марины Цветаевой. СПб., 2003. С. 97—98.

³ Цветаева М. Стихотворения и поэмы. В 7 т. М., 1994—1995. Т. 1. С. 317.

⁴ Цветаева М. Поэмы. СПб., 1994. С. 104.

⁵ Из стихотворения Цветаевой «Чуть светает…» (1917). См.: Словарь поэтического языка. Марины Цветаевой. М., 1999. Т. 3. С. 211.

⁶ Там же.

⁷ Цветаева М. Стихотворения и поэмы (Библиотека поэта). СПб., 1990. С. 421.

⁸ Там же. С. 331.

⁹ Важность образов птиц в творчестве Шварц отметила О. Седакова: http://sedakova.com.

¹⁰ http://sedakova.com.