ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Дмитрий Кантов

* * *

Неторопливая, мерная,

Долгая, как провода

(В ней не «веревка», а «вервие»), —

Речь! ты была ли когда?

Да! — наша летопись скажет нам. —

Знай только вязь разбирай!

«Место зверисто и пажитно...»

Что это? Видимо, рай.

Недолговечному племени

(Лет пятьдесят и — фюить!),

Как доставало им времени

Медленно так говорить?

Эти заплачки их длинные

Возле гробов и могил:

«Что ж ты свои соколиные

Оченьки, милый, закрыл?»

Их панихидное пение:

«Господи, вечный покой

Дай во блаженном успении...»

Лопнет любое терпение!

Бог с нею, с речью такой!

* * *

Мне сорок семь — размер моей стопы.

И справа чье-то темечко, и слева...

Жуки-пожарники, цветочные клопы

И светлячки зелененькие, где вы?

Давно я вас не видел, лет с шести,

Не брал в ладонь, надкрылий вам не гладил.

И это называется — расти?!

Настольный свет, учебники, тетради...

Но и теперь, лишь стоит иногда

На миг умом от текста отстраниться,

Глядь, муравьи снуют туда-сюда

И паучки хлопочут на странице;

И, точно в детстве, — замер я, затих.

Случается, что даже рот открою.

Мне интересней копошенье их,

Чем то, что я берусь читать порою.

БЕНЕДИКТОВ

— Что стоит Бенедиктов? — спросил я приказчика.

— Пять рублей, — да и стоит. Это почище Пушкина-то будет.

А. Фет. Ранние годы моей жизни

Он размышлял: «Питает птиц Всевышний...

Вот воробей — сидит в чужом саду

И кормится, подлец, чужою вишней.

Я поступи так, скажут, что краду!» —

Поэт, чьим первым сборником когда-то

Фет восхищался и Тургенев с ним.

Потом признали оба виновато,

Что пошлым увлекались и пустым.

Но мне милей их ранняя пристрастность,

Чем поздний ум. Позволь, читатель, ясность

Цитатою внести еще одной:

«Но вот — конец! Спокоен стал больной.

Спокоен врач. Сама прошла опасность —

Опасность жить». Ведь правда ж, хороша?

А дальше — речь о том, как отлетела

И вниз освобожденная душа

Глядит на ею брошенное тело.

Она земным стихиям говорит:

«Голодные! Возьмите: это ваше!»

Поэт?.. А только тем и знаменит,

Что небо с опрокинутою чашей

Сравнил, что Пушкин сухо похвалил —

Банальное теперь — сравненье это,

Что пищей он для пародистов был...

Для тех же, что высмеивали Фета.

* * *

Слова пугающие те

На ум приходят мне все время:

«Поэт, мол, умер в нищете,

В отчаянье, покинут всеми...»

А знай, допустим, я, что он,

Любимый всеми, жил в достатке

И был надеждой окрылен,

И... — разве было б все в порядке?

Там... Чтo там? Лодка? Или мост?

Или тоннель со встречным светом?..

«Умри, — рекомендует Фрост, —

В парчу и золото одетым!»

А Блок чуть не кричит: «Пускай,

Как пес, умру я под забором!..»

Что ж, если вправду есть (не рай —

Не надо!) мир иной, в котором

Нам представляться будут сном

Находки здешние, потери, —

Не все ль равно?.. Беда в одном:

Я иногда в тот мир не верю.