АЛЕКСАНДР КУШНЕР

* * *

Это чудо, что все расцвели,

Все воспрянули разом, воскресли,

Отогрелись и встали с земли,

Улыбнулись друг другу все вместе,

И в душе ни обиды, ни зла,

Ни отчаянья не затаили:

Смерть была, но, как видишь, прошла.

Видишь: Лазаря нету в могиле.

Снова в трубочку дует нарцисс

И прозрачна на нем пелерина.

Как не славить тебя, Дионис?

Не молиться тебе, Прозерпина?

Одуванчик и мал, да удал,

Он и в поле всех ярче и в сквере.

Если б ты каждый год умирал,

Ты бы тоже в бессмертие верил.

* * *

Мысль о славе наводит на мысль о смерти,

И поэтому думать о ней нам грустно.

Лучше что-нибудь тихо напеть из Верди,

Еще раз про Эльстира прочесть у Пруста

Или вспомнить пейзаж, хоть морской, хоть сельский,

С валуном, как прилегшая в тень корова,

Потому что пейзаж и в тени, и в блеске

Так же дорог, как музыка или слово.

Я задумался, я проскользнул на много

Лет вперед, там сидели другие люди,

По-другому одетые, и тревога

Овладела мной, но ничего по сути

Рассказать не могу о них: не расслышал

И не понял, о чем они говорили.

Был я призраком, был чем-то вроде мыши

Или бабочки. Бабочки речь забыли.

* * *

Какой холодный май!

Как будто лед в бокале:

Пей — быстро не глотай.

А как его мы ждали!

Чьим клятвам верить впредь?

Надежна чья расписка?

Как страшно зеленеть

И сколько в этом риска!

Черемуха смелей

Всех — сладкое дыханье,

Как если бы мы ей

Назначили свиданье.

А тополь гол и сух.

Не позволяет опыт

Ему одеться в пух

И перейти на шепот.

Весна — какая ложь!

Сквозь дымку  и сквозь ветку

Она грозит, как нож,

Завернутый в салфетку.

Какой холодный май!

И честь каких мундиров

Спасти речной трамвай

Спешит без пассажиров?

И я зачем надел

Не плащ, а эту куртку,

Кто в мае мне велел

Бродить по Петербургу?

Небес голубизна

И приступ жалкой дрожи.

Вдруг вечная весна

Холодной будет тоже?

* * *

Раньше обедали под «Баркароллу»

Шуберта или его «Серенаду»,

Нынче спустились в начальную школу,

Переметнулись к слоновьему стаду.

На человечество в этом забеге

Я б не поставил, одышливо-длинном,

Лучше к стрижам присмотрюсь на ночлеге,

В небе снующим, и к гнездам осиным.

Как одинок композитор, кому он

Нужен сегодня, под грохот там-тама?

Шуберт, прощай! До свидания, Шуман!

Нас удивит и простейшая гамма.

Шел я вчера мимо окон открытых:

Кто-то с запинкой с великим поляком

Вел разговор о мечтах и обидах,

Робко и тихо, — я чуть не заплакал.

* * *

Вертящаяся дверь впускать по одному

В приморское кафе входящих позволяла.

Я сел бы к ней лицом, чтоб видеть что к чему,

Кто выйдет, кто войдет, и легкий для начала

Коктейль бы заказал, и пенную кайму

Я видел бы в окне и катер у причала.

В вертящуюся дверь собака не пройдет

Бродячая, в Крыму всегда их было много,

И чайка не влетит, и ангел, свой полет

Прервав, чуть-чуть смущен, помешкает немного,

А девушка, попав как бы в водоворот,

Офелию в ручье напомнит, недотрога.

Я выпил бы — и вдруг прошел бы всякий страх,

Когда бы что-нибудь помнилось с перепугу.

И комика легко в вертящихся дверях

Представил бы, как в них он бегает по кругу.

Пропеллер, ускоряй вращенье впопыхах,

Размашистый, устрой нам маленькую вьюгу!

Вертящихся дверей неровен легкий нрав.

Я лестницу бы мог припомнить винтовую,

Как я на башню лез и вымазал рукав

В побелке, сырость стен вдыхая вековую,

И в смотровую щель, на цыпочки привстав,

Увидел Божий мир — и вот я торжествую.

Евангельский ландшафт лежал передо мной,

Осмысленный, в тенях от туч, одушевленный,

Как в живописи, но с поправкой дорогой

На темный русский лес и берег, окаймленный

Ракитником… Ползи, жук-трактор, в мир иной,

За здешний горизонт по плоскости наклонной.

На бархатную я откинулся б скамью,

Кого-то разглядеть надеясь и мечтая,

И выпил бы еще, и в дверь, пока я пью,

Вошла бы ты, рукой мне издали махая.

Вертящуюся дверь поставят и в раю:

Стеклянная, она удобней, чем любая.

Я что-нибудь еще покрепче б заказал.

Вертящаяся дверь и головокруженье

Меняют взгляд на жизнь. Я что-нибудь сказал

Не то, обидев смысл и вместо заключенья?

А Бог и без дверей войдет в любой подвал,

И в непробудный сон, и в место заключенья…

* * *

Море плескалось в балконном окне

Чуть ли не явственней, чем под балконом.

Не было комнаты. Выбора мне

Не было в синем и ярко-зеленом.

Волны ходили по жизни моей

С синим отливом, с зеленым коварством:

Донные травы и тени камней.

Жизнь представлялась затопленным царством.

Надо нырять, чтоб увидеть на дне

Стол, телевизор, колонны, ступени,

Статуи, спящую на простыне:

Волосы, руки, купальник, колени.

* * *

На острове Висбю я видел в музее

Скелеты двух викингш (а как бы назвали

Вы девушек-викингов?). Бусы на шее.

О, сколько достоинства в них и печали!

Как будто от старости и увяданья

Красавицы выбрали лучшее средство.

Как некогда Пушкин сказал о Татьяне,

Вульгарности не было в них и кокетства.

А только изящество, только смиренье,

На диво всем странникам и  вертопрахам,

Всем циникам, к ним подходящим в смущенье.

Прямая победа над смертью и страхом.

* * *

Эти дамы на пляже без лифчиков, голые,

Совершенно нагие и, значит, бесполые

Интересны, я думаю, только себе,

Навевая какие-то мысли тяжелые

О невольничьей, пленной, несчастной толпе.

На глумление отданной и в услужение.

У тебя что-то отняли, — воображение?

Пусть не тайна, загадка хотя бы, секрет.

И недаром придумано это сужение

Юбки, вырез на платье, и страсть, и сюжет.

Боже мой, достижения цивилизации!

Переписка, звонки, пребыванье в прострации

И отчаянье, чай, голубой ободок

Чашки, новая живопись, вплоть до абстракции.

Как там, у Достоевского… «узкий следок»?