ЭССЕИСТИКА И КРИТИКА

Михаил Иванов

«Оттепель» Федора Васильева

Среди прочих жанров живописи более всего обделен аналитическим вниманием и манит «несказуемостью переживаний» лирический пейзаж XIX века.

На русской почве пейзажная лирика XIX века оставила замечательные плоды. На фоне бытописания и социальной вовлеченности эпохи русская пейзажная живопись (как и лирическая поэзия) отразила «душу времени» в наиболее интимной глубине национального характера.

Романтизм, открывший «душу природы», увидел в природе отражение человеческой души, а в душе человека — сопоставимую с природой стихию. В обращении к природе саморефлексия романтика проявилась с особой полнотой и чуткостью. Аналитическая зоркость и лирическая чуткость романтизма одновременно заявляют о себе с первых шагов пейзажной лирики. Показательно в этом отношении внимание пейзажистов XIX века к «обстоятельствам места и времени».¹ Вместе с живой пленерной отзывчивостью пейзажная лирика XIX века воплотила архетипы национального жизнеощущения — тот исторически неизменный строй мировосприятия, который сохраняет национальную целостность души народа.²

Кажется небезынтересным попытаться (далеко не в первый раз, но ставя это особой задачей) назвать эти архетипы, различимые в заветных чертах русского пейзажа. При этом как особую тему хочется обозначить устойчивые пластические доминанты национальной традиции. В поисках их наиболее яркого воплощения естественно обратиться к признанным шедеврам жанра, удостоверенным народным сочувствием. Имя Федора Васильева (1850—1873) вспоминается здесь из первых.

Наряду с другими произведениями Васильева «Оттепель» вписана в золотой фонд русской пейзажной лирики как одно из сокровенных выражений национального чувства природы и места в ней человека. В хрестоматийном образе тотчас узнаются неброские милые приметы родной природы и быта, которые для стороннего взгляда могут казаться лишь подробностью местного ландшафта и этнографии.

Одна из таких примет васильевской «Оттепели» — безбрежная унылая горизонталь, отмечающая встречу земли и неба, — пластическое решение, подразумевающее бесконечное расширение пространства вширь и за горизонт. Кажется, первым, кто опознал в смиренной и мощной линии горизонта особую формулу русского пейзажа, был Венецианов. Его «На пашне», «Спящий пастушок» и, конечно же, первая в этом ряду «Жатва», с их вторящими горизонту градациями пространства, оформляют пластический  топос национального мироощущения. Продольный формат и доминирующий горизонт «Оттепели» отвечают той же подчеркнутой горизонтали.      

Заметим и особый пластический акцент образа: линия горизонта почти точно делит надвое «небесную» и «земную» зоны картины. Это деление в других случаях могло бы казаться навязчивым. Его трудно представить в классическом пейзаже, как правило, уделяющим небу пространственное первенство. У Васильева равновесный баланс «земного» и «небесного» привязан к мотиву — он созвучен календарной межеумочности — границе зимы и весны, оцепенения жизни и предчувствия ее перемен.

Земля лишь пробуждается от зимнего сна. К длящейся зимней дреме относится и хмурое небо, и сдержанное колористическое решение, и виднеющаяся на заднем плане изба под заснеженной крышей. Однако горизонт незаметно снижается слева направо (как бы проседая вместе с тающим снегом), а сумрачное небо, угрожая бурей, клубясь и густея в высоте, смутно проясняется в отдалении и солнечный луч проглядывает сквозь тучи, освещая мизансцену переднего плана. Предчувствие, начало, неукротимость перемен — главное содержание образа.

Так, нарушая безжизненность картины, из-под ног зрителя, круто сворачивая и виясь, уходит к горизонту наезженная по льду дорога. Санный след пересекает проталину посреди замерзшей реки. Эта коричневатая проталина вместе с речным заснеженным бережком диагональю проходит через центр пейзажа, отменяя зимний путь. Косой крест их пересечения в центре картины — смысловой и пластический акцент образа. Перед нами описанный В. Я. Проппом древний символ рубежа жизни на пути «странствия души». При всем визуальной достоверности лирический образ «Оттепели» восходит к древней знаковой формуле: косое перекрестие — сквозной в изобразительной традиции знак запрета и преграды, символ священного рубежа.³

Мифологическая перспектива образа задает универсальный смысловой масштаб введенной в пейзаж жанровой сценке. Перед проталиной на льду — в той же, что и природа, неопределенности устремления и неподвижности — виднеются две фигурки: крестьянин и девочка, остановившиеся перед манящей и пугающей переправой. Их скромная роль в картине, если иметь в виду их малый масштаб, открывает глубинную перспективу образа.

Для классического или барочного пейзажа роль человеческих фигур в пейзаже часто сводится к «стаффажу» — дополнению самобытийствующей природной стихии. Значимое человеческое присутствие заявлено, как правило, значительным масштабом фигур (с тенденцией превратить природу в кулисы человеческого действия; в этом случае пейзаж перерастает в жанровую сцену).⁴ В пейзаже Васильева масштабно малые человеческие фигурки наделяются особым статусом. Вынесенные к центру, намеренно акцентированные, они становятся ядром пластической и психологической драматургии образа. Сценка у протаявшей переправы перерастает в символ жизненного рубежа. Для девочки, протянувшей ручку к птицам на другом берегу, —  это рубеж манящего будущего; для старика с котомкой за спиной этот рубеж может быть помыслен рубежом жизни и смерти.⁵

Смысловая перспектива васильевской «Оттепели» прочитывается как смертный сон и обновление природы, в которую смиренно вписаны человеческие судьбы. Жизнь лицом к лицу с суровой природой, согретая человеческим единением, — приблизительно так может быть сформулирован запечатленный Васильевым устойчивый модус национального мироощущения.

¹ У истоков романтического пейзажа Констебль одним из первых выходит на пленэр, фиксируя «место» и прямо на холсте отмечая часы и минуты своих этюдов. Пейзажная лирика XIX века и  позднейшая аналитика импрессионизма обнаруживают в этом общие романтические истоки.

²  Понятие «архетип» (в его широком употреблении оно давно утратило прямую связь с «коллективным бессознательным» Юнга) употребляется здесь в самом широком значении устойчивых черт национального мироощущения.

³ Символика «зачеркивающего» косого креста прослежена в моей статье «Чурики» (Звезда, 2013, № 4).

⁴ В коллекции Эрмитажа тенденцию можно проследить от пейзажа Рубенса «Возчики камней» до «Семейства молочницы» Ленена.

⁵ Возраст мужчины не прочитывается определенно, но именно стариком, «дедушкой внучки» он мыслится в контексте образа.