ИЗ ГОРОДА ЭНН
ИЗ ПЕРЕПИСКИ ОМРИ
РОНЕНА С В. Ф. МАРКОВЫМ
Два
крупнейших стиховеда двух смежных поколений Владимир
Федорович Марков (1920—2013) и Омри Ронен (1937—2012) не могли не встретиться. Тем более
занимаясь русской словесностью в университетах одной страны — США. Публикацией
нескольких писем, посвященных преимущественно проблемам отечественной поэзии,
мы продолжаем рубрику «Из города Энн», которую
двенадцать лет вел в нашем журнале Омри Ронен. Известный у нас прежде
всего как непревзойденный исследователь Мандельштама, стихи поэта Ронен впервые прочел, по его собственному признанию, как
раз в антологии В. Ф. Маркова «Приглушенные голоса. Поэзия за железным
занавесом» (New York,
1952).
Письма
публикуются по оригиналам (письмо Ронена — копия) из
архива Омри Ронена, любезно
предоставленным «Звезде» Иреной Ронен.
Примечания к ним сделаны редакцией.
1.
Марков — Ронену
303
South Westgate Avenue Los Angeles California 90049
28
декабря 1970 г.
Глубокоуважаемый
г-н Ронен!
Простите,
что пишу по-русски, но русская машинка передо мной на столе, а за нерусской надо итти в другую
комнату.
Я
перед Вами в большом долгу: не отозвался в свое время на Вашу статью о Мандельштаме
в студенческом «фестшрифте» Роману Осиповичу.1 Теперь же Тарановский познакомил
меня с Вашей другой статьей2, где Вы разбираете стихи того же
Мандельштама о русских поэтах. Меня эти стихи всегда интриговали, и я о них
думал.
Гипотезу
Кирилла Фед<оровича> , что это из Тютчева, я сразу дисквалифицировал, потому что
у Мандельштама сказано: «Дайте Тютчеву стрекозу,
догадайтесь почему». «Догадайтесь почему» — ключевая строка. Чего
же догадываться, если достаточно перечитать небольшой томик Тютчева («Вот эта
книжка небольшая»: Фет), самого неплодовитого поэта в
России, и найти там стрекозу, да еще единственную.3 Я именно из
«догадайтесь почему»
и исходил, но у меня до конца не вышло — то ли чем-то отвлекся, то ли потерял
интерес, уже не помню, У Вас сходится неплохо, но как-то скучно
получается. Мой ход рассуждения был такой. Исходная точка — по-видимому,
Козьма Прутков («Дайте силу мне Самсона»4). Если так, то замысел
шуточный, озорной. Впрочем, для разгадки смысла стихотворения Прутков
только исходная точка, но никак не ключ — и текстуально, может быть, и неважен.
Впрочем, и тут я до конца не уверен: ведь у одного из создателей Козьмы — А. К.
Толстого — как раз стрекозы (в одном из самых известных русских стихотворений
«Где вьются над омутом лозы»5), но тут мешает мн<ожественное>
число (как оно мне мешает с Веневитиновым — почему я и дисквалифицирую его три
розы сразу с места в карьер). Настоящим исходным пунктом для меня был
Веневитинов, но не из-за роз. У него самый загадочный перстень в русской литературе
(а не у Пушкина).6 Почему же перстень дан
Мандельштамом не Веневитинову? Потому что Мандельштам намеренно перемешал
предметы и поэтов — отсюда и «догадайтесь почему». Если б не перемешал, так
чего догадываться? Я и исходил из того, что предмет каждый раз дается «не тому»
поэту. Я склонен считать, что второе стихотворение — часть первого и тогда лис
— не имеет отношения к Державину7 (а к
кому? может быть, к Крылову, кстати, претенденту на стрекозу тоже).
Что
у Мандельштама — Харон, это ерунда, это совсем не выявлено.8 Нужно
стараться делать дела без натяжек или с очень
небольшими. Кроме того, не надо преуменьшать роль естественного совпадения.
Иногда ведь бывает «эхо вперед».
«И
море черное, витийствуя, шумит» — не от Пушкина, а от Лермонтова (На смерть
Одоевского9); «мед я пил» — не от Пушкина,
а из фольклора. Оттуда же и ворон, а не из Лермонтова (тут у Вас вообще большие
натяжки).
А
Вы знаете, что карандаш в той рукописи Фета действительно «жирный»?10 Потому что метафорически это звучит парадоксом: ведь Фет
скорее славится «тонкостью кисти».
Насчет
Сельвинского и Мандельштама у Вас очень ловко.11
В
общем же, урок всем нам Рив, который договорился в
своей книге о Блоке12, что «истина в вине» в конце «Незнакомки» имеет ввиду «вину», а не (или не только) «вино».
Теперь
у меня к Вам вопрос. Я сбился с ног, спрашивая всех, кого встречаю, уже
несколько лет: «Какой поэт сравнил сердце женщины с морем?» Это первая строка в
стихотв<орении> Кузмина «Серенада» («Сети») и
единственная, которую я, несмотря на все усилия, не могу никак
прокомментировать. Вернее, первые две строки:
«Сердце
женщины — как море», —
Уж
давно сказал поэт.
Это у Кузмина написано для рассказа Ауслендера13,
где дело происходит в Италии, недалеко от Пизы, во времена вражды гвельфов и
гибеллинов. Таким образом, под подозрением четыре поэзии — итальянская до-дантовская, провансальская, обе античных. Не знаете ли
Вы? Конечно, не прошу вас делать розыски, но вдруг так знаете.
Еще раз спасибо за присылку — тогда — статьи.
С Новым Годом!
Ваш В. Марков
1 Роман Осипович Якобсон
(1896—1982) — филолог, профессор Гарвардского университета и Массачуссетского технологического института. Речь
идет
о
статье: О. Ронен. Mandelštam’s ‘Кащей‘ // Studies Persented to Professor Roman Jakobson by His Students. Cambridge, Mass.,
1968. Festschrift (нем.)
— коллективный сборник к юбилею ученого.
2 Кирилл Федорович Тарановский (1911—1993) — филолог, профессор Гарвардского
университета. Речь идет о статье: О. Ронен.
Лексический повтор, подтекст и смысл в поэтике Осипа Мандельштама // Slavic Poetics: Essays in honor
Kiril Taranovsky edited by Roman
Jakobson, C. H. van Schooneveld and Dean S. Worth. The Hague, Paris, 1973 (см.: Омри Ронен. Поэтика Осипа
Мандельштама. СПб., 2002. С. 13—42).
3 См. стихотворение Тютчева
«В душном воздуха молчанье...» (1836): «Звонче голос стрекозы».
4 Начало стихотворения
Козьмы Пруткова «Честолюбие» (1854).
5 По ассоциации со
«стрекозами» у Маркова описка. В стихотворении А. К. Толстого (1856): «Где гнутся
над омутом лозы, / <...> / Летают и пляшут стрекозы...»
6 Имеются в виду
стихотворения Д. В. Веневитинова «Три розы» (1827, публ.)
и «К моему перстню» (1829, публ.).
7 Марков рассматривает
стихотворение Мандельштама «Дайте Тютчеву стрекозу...»
вместе со «Стихами о русской поэзии», начинающимися строчками «Сядь Державин, развалися, / Ты у нас хитрее лиса...», написанными в одно и
то же время — июль 1932 г.
8 Марков полемизирует
здесь с толкованием Якобсона. См. письмо 2, примеч. 7.
9 «Памяти А. И. О<доевско>го» (1839).
10 См. письмо 2.
11 Ронен
сравнивает строку Мандельштама «У реки Оки вывернуто веко» со строкой из «Улялаевщины»
Ильи Сельвинского «Улялаев був
текий — выверчено вiко». (См.: Омри Ронен. Поэтика
Мандельштама. С. 31—32).
12 Franklin D. Reeve.
Alexandr Blok: Between image and idea. N. Y.—London, 1962.
13 Рассказ С. Ауслендера «Корабельщики». См. примечание к этому
стихотворению в: М. Кузмин. Стихотворения (Новая библиотека поэта). СПб., 1996.
С. 695.
2. Ронен
— Маркову
Yale
University New Haven, Connecticut 06520
Department
of Slavic Languages and Literatures
30
января 1971
Глубокоуважаемый
профессор Марков!
Благодарю
Вас за чрезвычайно интересное письмо. Оно дошло до меня только на прошлой
неделе, залежавшись в Кембридже. Постараюсь теперь вкратце ответить на Ваши
критические замечания.
Вполне
согласен с Вами, что замысел «Стихов о русских поэтах» шутливый и что
ритмико-лексическая фигура, по крайней мере — в строфе о Тютчеве, напоминает
Пруткова. Согласен и с тем, что Прутков тут текстуально не важен, во-первых,
потому, что само жемчужниковское «Честолюбие» было
жанровой пародией на эту фигуру, ставшую общим местом у романтиков
<18>40—50 гг. с легкой руки Лермонтова: «Отворите мне темницу, / Дайте
мне сиянье дня, / Черноглазую девицу, / Черногривого коня. / Дайте раз по синю
полю / Проскакать на том коне, / Дайте раз на жизнь и волю, / Как на чуждую мне
долю» и т. д. Хотя у Лерм<онтова>
нет имен, П. Н. Берков, помнится — в прим<ечании>
к изд<анию>
1933 г.1, указал именно на это стих<отворение> как на предмет прутковской пародии. Развернута пародия (исследователи Пр<уткова>
этого, кажется, нигде не отмечают) на материале таких традиционных формул
благословения или похвалы, как: «Подай же им, Господи, Самсонову силу,
храбрость Александрову, Иосифово целомудрие, Соломоню мудрость» и т. д. (Моление Даниила Заточника) или
— «Сила же бе ему часть бе
от силы Самсона» и т. п. (Жит<ие>
Св. Александра Невского), — смешанном с романтическими клише: «Дайте
лиру мне Гомера» (Мей); «Небо, дай мне длани /
Мощного титана» (Хомяков); «Завещаю
в память свету, / Я не злато, не сребро, / Но из крылий дам поэту / Чудотворное перо» (Бенедиктов)2
и т. д. Трудно сказать, что именно послужило М<андельшта>му отправной точкой, пародия или пародируемая фигура.
Думаю, что последняя, т. к. м<андельшта>мовские стихи во всем, кроме ритма, принадлежат не к прутковской традиции, а к лицейско-арзамасской,
которую, судя по сохранившимся отрывкам, культивировал Цех поэтов. Это
застольные куплеты о собратьях по перу, часто содержащие шутливую
инвокацию поэтов прежних времен с их атрибутами.
Короче говоря: традиция «Моих пенатов» — «Пускай веселы тени / Любимых мне
певцов, / Оставя тайны сени / Стигийских берегов / Иль области эфирны, / Воздушною
толпой / Слетят на голос лирный / Беседовать со мной / — И мертвые
с живыми / Вступили в хор един» <и> т. д. — «Пирующих
студентов» («Придвинь же пенистый стакан», ср.: «И подвинь ему бокал»
(«Городка») <,> «С Державиным потом / Чувствительный Гораций», «Элизийских полей» Баратынского и проч<ее>.
Теперь
об атрибутах. Думаю, что Языков, Баратынский, Лермонтов и Хомяков не вызывают у
Вас подозрений: атрибуты явно не перепутаны. В строках о Тютчеве «Догадайтесь
почему» значит не «где у Тютчева стрекоза?», а «почему именно стрекозу?».
Эпигон дал бы Т<ютчеву>
какой-нибудь мыслящий тростник или громокипящий кубок. М<андельштам> называет не общее, а свое: стрекоза
ведь одно из самых распространенных у М<андельшта>ма насекомых. Так Годунову-Чердынцеву-старшему
в «Даре» больше всего нравятся «Тени сизые <смесились...>» — конечно,
из-за мотылька. Ключом к загадке служит тот отрывок М<андельшта>ма о грозе (т. 2, стр. 487)3, который я цитирую
в статье. По-видимому, он относится к «заготовкам» «Разговора о Данте» (см. т.
2, <стр.> 457, о грозе, «проходящей мимо и обходящей стороной»). Сюда же
относится цитата из Тютчева в прозе М<андельшта>ма («Литературная Москва»): «Вечер мглистый и ненастный. /
Чу, не жаворонка ль глас? / Гибкий, резвый, звучный, ясный, / Он всю душу мне
потряс». Т<о> е<сть>:
голос стрекозы, голос жаворонка — в ненастье, в грозу. В неоконченном отрывке
М<андельшта>м, вероятно, собирался
воспользоваться третьим важным для него ст<ихотворением> Т<ютчева>
о грозе — «Неохотно и несмело...», где — «Зеленеющие нивы / 3еленее под
грозой» (ср.: «Жарче роз благоуханье, / Звонче голос стрекозы»).
Грозу как «прообраз исторического события в природе» М<андельшта>м
связывает, конечно, с «гражданскими бурями» и тем же летом 1932 г. пишет:
«Поэзия, тебе полезны грозы». Да и в «Стихах о русской поэзии»: «Гром живет
своим накатом» и т. д. Стрекоза, т<аким> о<образом>, дана Тютчеву как
метонимия грозы и как метафора поэзии. М<андельшта>м
мог бы здесь воспользоваться и вполне эквивалентным образом жаворонка, но,
возможно, предпочел стрекозу, вспомнив о пушкинском «Собрании насекомых» в
расшифровке Тынянова: «Boт Тютчев мелкая букашка» — и пушкинское же: «Как на
булавке стрекоза». А. К. Толстой («Где гнутся над омутом лозы») — совершенно, я
думаю, здесь не при чем. Озорство М<андельшта>ма — не пустая мистификация, а перепутать хрестоматийные
цитаты — проделка скорее достойная Г. Иванова, который, мне кажется, даже Вас
провел, рассказывая о ковре, на котором играл в детстве4:
ведь это Остап Бендер что-то такое врет Варфоломеичу
в «12 стульях», получая ордер на мебель и притворяясь сыном предводителя
дворянства.5
Далее
Веневитинов. Все стих<отворение> М<андельшта>ма насквозь метонимично, и он вправе выбрать одну из трех
роз (вероятно, первую), как поступил и Пушкин («Есть роза дивная»). Гумилев
берет у Вен<евитинова>
две розы: «Перед воротами Эдема / Две розы пышно
расцвели»6 etc. Да и все три они, по сути
дела, триединый символ: «эмблема райском красоты».
Перстень непосредственно следует за розой: это М<андельшта>м
как бы предупреждает вопрос читателя: «Ну, а перстень?» — если Веневитинову
розу, то кому же перстень? Тут мне нечего добавить к тому, что сказано в
статье: подтексты Веневитинова и Пушкина скрещены, у М<андельшта>ма Веневитинов фигурирует без перстня*, а перстень — без
хозяина. Подразумевается, что перстень, как символ главенства, принадлежит
«тому, кого с нами нет» — Пушкину. В связи с Веневитиновым,
хотел бы спросить у Вас: не кажется ли Вам, что Пушкин обязан ему не только
«Тремя ключами», «Талисманом» и «дивной розой», но и темой «Домика в Коломне»
(«Домовой»: «Что ты, Параша, так бледна»). Не знаете ли, писал ли кто-нибудь об этом?
Державин
«хитрее лиса» вот почему. Он упомянут первым в «Стихах о рус<ской> поэзии», а в державинской басне «Медведь,
лисица и волк» идет спор о старшинстве: «Но старшинство ведь первенство имеет»;
лисица Д<ержави>на
проигрывает спор, но сам Державин сидит первый — как старший.
Жалею,
что результаты моего разбора «Ст<ихов> о р<усской> п<оэзии>» показались Вам скучными. Мне расшифровывать было
не скучно.
О
Хароне — замечание принадлежит Роману Осиповичу. Сначала я отнесся к нему
скептически, но потом принял его, найдя у Проперция
слова о добровольной смерти, с которым тайно полемизирует М<андельшта>м. Проперций говорит
о женщине, по собственной воле отвязывающей челнок Харона: «...mihi cumba volenti / solvitur aucturis (темное место!) tot mea facta meis...»7
Смысл
этого стиха М<андельшта>ма
пока темен. Я считаю, что речь идет об отказе от поисков смерти — тема, для
М<андельшта>ма в то
время важная («Телефон»). Грубо парафразируя стих: раз лодка Харона вообще не
прикреплена, а снует непрестанно и никто ее не минет, незачем ее — «добровольно
отвязывать», как выражается Проперций. Ср. у
Батюшкова в Тибулловой Элегии X: «Почто же вызывать
нам смерть из царства тени, / Когда
в подземный дом везде равны ступени? / Она, как тать в ночи, невидимой стопой,
/ Но быстро гонится и всюду за тобой! / И низведет тебя в те мрачные вертепы, /
Где... / ...кормчий в челноке на Стиксовых водах». У
акмеистов это тема не столько самоубийства, сколько freien
Todes8 в понимании Ницше. См., напр<имер>, у Ахматовой стихи памяти М. А. Булгакова: «И
гостью страшную ты сам к себе впустил». То, что Вы пишете об «эхо вперед»,
вовсе не исключает семантической нагрузки такого эхо, а «естественные
совпадения» у М<андельшта>ма
обычно вызываются именно тем, что внутренний слух поэта «осязает»
непроизносимое слово.
Лермонтовский источник стиха «И море черное, витийствуя,
шумит» мне известен, говорилось о нем и в семинарии К<ирилла>
Ф<едоровича> в 1968 г.
В свою очередь он восходит к Пушкину. Ритмически и
грамматически (деепричастие) м<андельшамов>ский стих блике к Лермонтову; тематически («искусство
умолкает, море шумит») — и тем, что «шумит» стоит в рифме, — к Пушкину.
Кроме того, ряд приемов «Бессонницы» восходит к тому же «Путешествию Онегина»:
у Пушкина частичный палиндром Европы // Орфей (замеченный Ю.
Олешей9), у М<андельшта>ма — палиндром, осложненный метатезой, мо-ре // -ом-ер,
тоже пушкинского происхождения. Другие отзвуки этой строфы «П<утешествия> О<негина>» находим в некоторых стихах М<андельшта>ма на тему
«театрального разъезда».
Концовка
«Ариоста» восходит к конкретному пушкинскому
источнику, а не к общефольклорному «по усам текло, а в рот не попало». Ведь в
этом стихотворении сливаются Ариост и Пушкин: «На
языке цикад пленительная смесь / Из грусти пушкинской
и средиземной спеси». М<андельшта>м,
конечно, знал, хотя бы по статье Тынянова10, о том, что Пушкина в
Европе еще с <18>20-х гг. называли, на основании «рыцарских скандалов»
«Руслана и Людмилы», «русским Ариостом», что в
«Руслане» присутствуют мотивы из Ариоста, хотя и
пришедшие не непосредственно, и что Пушкин сам это обнаружил у себя и поэтому
перевел отрывок из 23 песни «Неистового Роланда». Поэтому в
заключительной строфе «Ариоста» сливаются «в одно
широкое и братское лазорье» «лазурь» итальянца и
«наше» (Пушкина и М<андельшта>ма) «Черноморье» (парономастически все это легко разбить на Черномора и Лукоморье). Нельзя вырывать концовку из узкого ее
контекста: когда в стихотворении присутствуют и Пушкин, и Черноморье,
и концовка, почти в точности повторяющая Пушкина, то ясно, что подтекстом тут
служит «Руслан», а не Афанасьев. То же самое должен сказать о вороне: ведь
здесь не просто ворон, а ворон и арфа. У Оссиана в
переводе Кострова11 такого сочетания нет, в разных переводах
шотландских баллад тоже нет, зато есть у Лермонтова и у Блока. Если Вам
известен фольклорный источник этого сочетания (ворон — арфа), то
я был бы чрезвычайно Вам за него благодарен, т<ак> к<ак> смог бы
внести поправку в корректуре статьи.
О том, каким карандашом сделаны поправки в
последнем ст<ихотворении> Фета, Садовской ничего не говорит: «Тетради
последнего периода — рукою Е. В. Федоровой с поправками Фета <...>. В
заглавии последнего стихотворения умирающий Фет сделал поправки карандашом...»
(Ледоход, стр. 186—18712). У М<андельшта>ма вообще поразительный интерес к последним стихам, к их
«графике»: грифельная доска Державина. Кстати: некоторые признаки мертвых
поэтов из «Стихов о русской поэзии» появляются позже, в стихах памяти Андрея
Белого: «мучитель», «стрекозы» (это уже стрекозы Белого, о которых писал К<ирилл> Ф<едорович>)
и «жирные карандаши». Слово «жирный» у М<андельшта>ма в те годы сильно окрашено его семантикой в «Слове о
полку Игореве» («жирна печаль»): обыгрываются оба предполагаемых значения
слова, возникает побочный с точки зрения современного языка семантический
признак «тленность». В основном «жирный карандаш» — метонимия по смежности с
одышкой и одутловатостью его владельца.
С упоминаемой Вами работой Рива
я не знаком: кажется, просматривал как-то его труд о русском романе, но
убедился, что это мне не по плечу, т<ак>
к<ак> недостаточно хорошо разумею специальную
терминологию, принятую среди амер<иканских> литературоведов, и не обладаю специальным
философским образованием. Самому мне казалось, что вино в
«Незнакомке», как и «крендель булочной» (хлеб), «детский плач» и «глухие тайны»
— развитие той же темы причастия, что и в «Девушка пела <в церковном хоре...>»:
«Причастный тайнам плакал ребенок».
Цитата из Кузмина, о
которой Вы спрашиваете, восходит, вероятно, к ямбам Семонида
Аморгосского «О женщинах» «Περι
γυναικϖν» (De mulieribus)). Они цитируются в
учебниках греч<еской>
лит<итературы> и разных бревиариях:
«φυην δως
ποντος αλλοιην εχει» (De mulieribus, 42). Русский пер<евод> Голосовкера: «Поэты-лирики древней Эллады и
Рима», 1963, стр. 73: «Так море иногда затихнет в летний день: / Спокойно, ласково, отрада — морякам, — / Порой же, грозное, бушует
и ревет, / Вздымая тяжкие ударные валы. / Похожа на него подобная жена /
Порывов сменою, стихийных, словно Понт». Развернутый
параллелизм, основанный на той же метафоре, в Книге притчей Соломоновых, 30:19:
«Путь корабля среди (в
оригинале: „в сердце“) моря, и путь мужчины к девице». Это сравнение очень
распространено в итал<ьянской>
поэзии, напр<имер> у Метастазио, которого К<узмин>, кажется, хорошо знал: «L’onda che mormora
/ Tra sponda e sponda / L’aura
che tremola / Tra fonda e
fonda / E’meno iustabile / Del vostro cor» (Siroc,
I: IX).13 Ср. тютчевский
эпиграф: «Mobile comme l’onde»14 к стих<отворению> «Ты, волна
моя морская...», тоже написанном на тему о женщине и
природе. У русских поэтов оно встречается в популярном когда-то стихотворении Бенедиктова «Пучина» («Взгляни: вот женщины
прекрасной...»); среди современников К<узмина> женщину сравнивает с морем Вяч.
Иванов («Ты <—> море» в сб<орнике> «Прозрачность»). Не знаю, удовлетворит ли Вас
это. У Семонида в оригинале говорится о женском
нраве, а не о сердце, но греки говорили о сердце обычно в связи с
мужественностью, о женском сердце даже Сафо говорит, кажется, только как о
физиологическом органе. У итальянцев и у Бенедиктова
говорится прямо о сердце: это уже поправка на словарь эпохи. Помнится, есть
что-то такое и в «Carmina Burana»15,
но их у меня нет под рукой.
Искренне уважающий Вас Омри Ронен
P.
S. Я недавно читал со студентами «Конец второго тома» Кузмина, и у меня есть
некоторые соображения, которыми хотел бы как-нибудь поделиться с Вами. «Ашанта бутра», кажется,
испорченное «Ananta putra»:
сын Ананты, индийского мифологического змея,
символизирующего вечность или отсутствие времени (змея, кусающая свой хвост).
1 Павел Наумович Берков (1896—1969) — историк литературы, член кор. АН СССР. Здесь имеется в
виду его примеч. в кн.: Козьма Прутков. Полное
собрание сочинений. М.—Л., 1933.
2 «Дайте
лиру мне Гомера <...> Чудотвореое
перо» — приводятся строчки из стихотворений: Л. А. Мея
«Пир» (1855); А. С. Хомякова «Небо, дай мне длани...» (1827); В. Г. Бенедиктова «Лебедь» (1845).
3 «Всмотримся пристально вслед за Тютчевым,
знатоком грозовой жизни, в рождение грозы. Никогда это явление природы в поэзии
Тютчева не возникает, как только...» (Осип Мандельштам.
Собрание сочинений. В 2 т. Т. 2. Нью-Йорк, 1966. С. 487).
4 Марков писал о «ковре», на котором Г. И. «играл
в детстве», на основании его письма к нему от 11. VI. 1957 г.: «Я родился и
играл ребенком на ковре в комнате, где портрет моей прабабушки — голубой
„Левицкий“ <—> висел между двух саженных ваз импер<аторского>
фарфора...» (Georgij Ivanov / Irina Odojevceva. Brief an Vladimir
Markov: 1955—1958. Köln; Weimar; Wien. 1994. S. 70.
5 Ронен имеет в виду
заведующего архивом Варфоломея Коробейникова, которому
Остап Бендер (гл. «Алфавит „Зеркало жизни“»), назвавшись сыном Воробьянинова, сочиняет, прочитав перечень мебели: «Помню,
игрывал я в гостиной на ковре хоросан, глядя на
гобелен „Пастушка“». Запомнив этот выпад против ценимого им Георгия Иванова,
Марков в 1989 г. дарит Ронену машинопись
«Чистосердечных признаний и размышлений россиянина, жительствующего (и
доживающего свои дни) за пределами отечества» с подписью: «Профессору Ронену, который терпеть не может Георгия Иванова. В. М.
1 июля 1989». В поздние годы отношение Ронена к
Георгию Иванову значительно изменилось в лучшую сторону, о чем свидетельствует,
например, его участие в сб. «Георгий
Владимирович Иванов. Исследования и материалы». М., 2011 (статья «Георгий
Иванов и акмеизм»).
6 Начало стихотворения Н.
С. Гумилева «Две розы» (1911).
7 «Другой случай анаграммирования в творчестве Мандельштама отметил в своих
лекциях о стихотворении „Возьми на радость...“
профессор Р. О. Якобсон, указав, что во 2-й строфе его, по-видимому,
зашифровано имя Харон (услыхать, меха, страха). Справедливость этого замечания подтверждается источником образа
неприкрепленной лодки: ...mihi cumba volenti / solvitur [По доброй воле моей отвязана лодка]
(Prop<ertus>. Eleg<ies>. Lib. IV. XI. 69—70)» (Омри
Ронен. Поэтика Осипа Мандельштама. С.
18). Синтаксис Проперция на самом деле темен:
героиня элегии лодку не отвязывает: «неприкрепленная» лодка как таковая вообще
не упоминается, а смысл этих строчек, в которых Корнелия
обращается к детям (к дочери в первую очередь), следующий: крепите наш род —
мне лодка (через Лету) тем желаннее, чем больше моих близких повторят мою
судьбу. (Благодарим за это разъяснение А. К. Гаврилова).
8 Вольной смерти (нем.).
9 Имеется в виду строчка
«Там упоительный Россини, / Европы баловень — Орфей» См. в: Юрий Олеша. Ни дня без строчки. М., 1965. С. 209.
10 Юрий Тынянов. Пушкин // Он же. Архаисты и новаторы. Л., 1929. С.
228—291.
11 Ермил
Иванович Костров (1755—1796) — поэт, переводчик, переводил поэмы Оссиана с французского прозой
(1792).
12 Б. Садовской. Ледоход. Пг., 1916.
13 Волна, шепчущая меж
брегом и брегом, воздух, дрожащий меж веткой и веткой, менее переменчивы,
чем ваше сердце (ит.).
14 Непостоянная, как волна
(фр.).
15 Также «Codex Buranus», «Песни Бойерна» — манускрипт XIII в., наиболее полное собрание
поэзии вагантов, обнаруженное в 1806 г. в южно-германском монастыре Бойерн.
3.
Марков — Ронену
16
апреля 1971 г.
Глубокоуважаемый
г-н Ронен!
Только
что прочел в «Н<овом> Р<усском> С<лове>» о вечере Росcиянского.1
Большое спасибо за него: его это очень обрадует, а главное — он этого стоит. А
то вдруг начавшееся увлечение американских славистов эмигрантской поэзией (не
было ни гроша, да вдруг алтын) рисковало пойти не по тому пути, мимо подлинных
ценностей.
Я, конечно, в долгу перед Вами — за Ваше
содержательное письмо от конца января. Много там интересного и о многом надо бы
поспорить, но я спорщик бесцеремонный и, не зная лично Вас, боюсь вступать в
письменные споры: в них легко перегнуть палку и даже обидеть. Вообще, я вижу,
что Вы любите литературных дедушек больше, чем отцов. Интересно, помните ли Вы
имя своего прадеда? Я случайно помню даже следующие четыре поколения от него
вглубь веков (т<о> е<сть>
от моего прадеда).
Мое главное возражение Вам — у Вас несколько
математическое мышление: раз у Мандельштама упомянут Пушкин, значит концовка —
пушкинская, а не фольклорная, но в русской «модели» восприятия стихов эта
цитата не ассоциируется с Пушкиным, а только со сказкой.
Большое спасибо за Ваш материал для приближения
к источнику «женщины-моря». Все это очень интересно, но, к сожалению, точного
ответа не дает. Близок локоть, да <не> укусишь. Семонида
Кузмин мог знать, но цитата не стопроцентно подходит. Метастазио
почти приемлем, — но никак не подходит: поэт поет эту песенку во времена гвельфов
и гибеллинов. Но это показывает путь — видимо, это может быть какой-то старый
итальянец.
Для Вас может быть исследовательским раздольем —
искать источников для стихов «Парабол» Кузмина. Там все очень интересно
перепутано.
Передайте, пожалуйста, привет г-ну Раниту2 и поблагодарите его за то же, за что я
благодарю Вас в начале этого письма.
С искренним приветом В. Марков
P. S. Где Вы умудрились так хорошо выучить
русский?
1 М. Россиянский,
псевдоним Льва (Леона) Васильевича Зака (1882—1980) —
художника и поэта, гимназического товарища Якобсона. С 1923 г. жил в Париже.
2 Алексис
Ранит, наст. фам.
Алексей Константинович Долгошев (Rannit; 1914—1985) — эстонский поэт, критик, искусствовед,
детство провел в С.-Петербурге, в 1939 г. окончил Тартуский университет, с 1953
г. — в США, работал в Колумбийском и Йельском университетах.
4. Марков — Ронену
303
South Westgate Avenue Los Angeles California 90049
30 марта <19>93
Дорогой профессор Ронен!
Должен Вас разочаровать. О сонете, посвященном
Маяковскому, ничего не знаю. Бальмонт присутствовал на чтении «Человека» (см.
«Охранную грамоту»), но в его дореволюционных книгах такого сонета нет (да и
слова «замечательное произведение» не укладываются ни в какой размер).1 Не думаю, чтобы Б<альмонт>
поместил его в эмигрантские сборники (он эмигрировал 25 июня 1920 г.). Но
всегда остается возможность, что такое стих<отворе>ние было напечатано в к<акой>-ниб<удь> периодике, но в
книги так и не попало (таких стихов у Б<альмонта> множество, но я их не собирал; мой «Комментарий»2
— только к книгам*).
О Масленикове3 тоже ничего не могу
сказать. Он мне присылал антологию (вернее, кто-то другой, т<ак> к<ак> его уже
не было в живых), но я не мог ее найти у себя на полке. Загляните в его книгу о
Белом; м<ожет> б<ыть>, это там.
Sorry. Я в порядке, только с возрастом голова становится дырявая;
память — никуда. И пальцы деревянные — еле держу перо.
Желаю
успехов.
Ваш
В. Марков
1 В конце января 1918 г.
Бальмонт после чтения Маяковским поэмы «Человек» выступил с сонетом, ему посвященным:
«Вернувшись к улицам московским...» Его автограф или печатный оттиск до сих пор
неизвестны. Сохранился благодаря
устному воспроизведению Давидом Бурлюком в интервью
Н. Асееву (Дальневосточное обозрение. Владивосток.
1919, 29 июня). Перепечатано в кн.: В. Катанян. Маяковский. Хроника
жизни и деятельности. М., 1985. С. 139 (благодарим К. М. Азадовского
за информацию). Слов «замечательное произведение» в сонете нет, но препоследняя строка близка по смыслу: «Ты написал блестящие
страницы...»
2 Kommentar zu den
Dichtungen von K. D. Balmont, 1890—1909. Bausteine zur Geschichte der Literatur
bei den Slaven, 31. Kӧln, 1988. Kommentare zu den Dichtungen von K. D.
Balmont, 1910—1917. Bausteine zur slavischen Philologie und Kulturgeschichte.
Reihe A, Slavistische Forschungen, 3. Kӧln, 1992.
3 Олег Александрович
Маслеников (Масленников; 1907—1972) — филолог, преподавал в Калифорнийском
университете, автор книги «Неистовые поэты: Андрей Белый и русские символисты»
(Беркли, 1952), составитель хрестоматии по древнерусской литературе.
5. Марков — Ронену
303
South Westgate Avenue Los Angeles California 90049
5/V/93
Дорогой
профессор Ронен,
cпасибо за еще одно письмо. В
моей бальмонтовской картотеке нет сонета Маяковскому,
т<ак> ч<то> в
книги он не вошел. Мне даже кажется, что он не появлялся и в периодической
печати, а остался «устным» экспромтом.1
Спасибо
и за участие в моем Festschrift.2 Я еще не знаю имен всех участников
(книга выйдет, вероятно, летом), но всем им (в том числе и Вам) полагается
составленная мною антология (in MS) «Centifolia russica»3.
При первой возможности пошлю ее Вам и надеюсь, что она Вас если и не
удовлетворит, то развлечет.
Всего хорошего Владимир Марков
1 См. примеч. 1 к письму 4.
2 См. примеч. 1 к письму 1.
3 100 русских поэтов. Centifolia russica. Упражнения в
отборе. СПб., 1997. Первоначально антология существовала в виде самим Марковым
сброшюрованных и переплетенных ксерокопий, которые он дарил знакомым
(благодарим Жоржа Шерона за информацию).
Публикация Ирены
Ронен