ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

ВАЛЕРИЙ ПОПОВ

ГОЛОС ИЗ ЧАЙНИКА

Рассказ

Кто-то настойчиво его тряс. Но глаза открывать не хотелось. Да. Вчерашний «мальчишник» с друзьями закончился непредсказуемо. Такое, увы, уже случалось. Где же он опять оказался? Дома уже давно никто его не трясет.

Веки с трудом разлепились. Так! Все-таки лучше было глаз не открывать. Вплотную над ним нависло лицо негра. Одно это еще можно было понять — негры теперь встречаются и на наших улицах. Этот, однако, был в фуражке с кокардой и с буквами «New York City» на ней. Такая же надпись, только крупнее, была и на его рубахе около рукава.

Так. Доигрался! В переделках он за свою жизнь побывал не раз — и всегда выкручивался. Правда, такого, чтобы поднести ко рту кружку в пивной Дома офицеров на Литейном и очнуться, почти мгновенно, в Нью-Йорке, — такого еще с ним не бывало. Для начала надо трезво разобраться в ситуации — хотя с трезвостью, похоже, напряг. Спина как-то затекла, что-то в нее врезалось. Приподнявшись, огляделся. Он лежал на широкой шершавой ступеньке, навалившись спиной на следующую ступеньку. Вверху вздымалось роскошное серое здание. В крутящуюся стеклянную дверь входили и выходили люди интеллигентного вида.

«Слава богу, хоть место приличное! — усмехнувшись, подумал он. — Значит, уважают. Но — кто?» Он отлично помнит, о чем говорил с официантом в баре «Патриот». Нью-Йорка он не заказывал.

— Кен ай хелп ю? — спросил полисмен.

То, что тот заговорил по-английски, окончательно добило Сидорова. Хотя надеяться на что-то другое было глупо. Но он почему-то надеялся. Попросить этого доброго парня подбросить его в Дом офицеров на Литейном? Неправильно поймет.

Ладно! Меня все же не на помойке нашли! Кое-что значу! Надо дать чернокожему другу почувствовать это. Он решительно поднялся, улыбнулся полицейскому: задумался, мол, бывает! Можно было что-то ласковое ему и сказать, но кто знает: акцент может насторожить. Все! Берем себя в руки! Он непринужденно спустился по ступенькам. Теперь надо куда-то непринужденно пойти. Направо? Налево? В Питере он бы это точно знал.
А тут подрастерялся. Когда застрял санный поезд между антарктическими станциями «Мирный» и «Восток» — смерть ближе стояла. Но почему-то было спокойней. Погибнуть — одно, опозориться — другое. В этом «городе чистогана», как называли его еще в школе, позориться не хотелось. Другое дело — среди своих.

Ступеньки были окружены высоким парапетом с могучими львами на обоих концах. Возле левого льва непринужденно лежал, закинув нога на ногу, оборванный заросший старик. «Похоже, это я в недалеком будущем!» — мелькнула мысль. Оборванец почему-то полицейского совершенно не волновал, он не сводил глаз с Сидорова.

«Джинсы из „секонд хенда“, куртка — кожзаменитель. Лысая мужественность. Чем плохо? — даже слегка обиделся он. — Ну все! Морально восстановился! — одернул он себя. — Начали разбираться! Обращаться за справками к этому полицейскому, пожалуй, не стоит. — Мысль работала уже четко. — Пойдем другим путем».

Трусить он не привык. С друзьями юности на дырявом катере пересек бушующую осеннюю Ладогу — правда, только в одну сторону: на обратном пути пришлось тонуть. На дизельэлектроходе «Обь» был затерт льдами там, куда не могла прийти никакая помощь. Пробились! Однажды в командировке поспорил с друзьями, что пересечет всю Москву по диагонали за полчаса и возьмет трубку в квартире их общей подруги на том конце Москвы. Как он это сделал — не помнил, но ворвался туда в ту секунду, когда зазвонил телефон. «Сколько ж вас можно ждать!» — произнес он.

Теперь эта «удаль молодецкая» занесла его в Нью-Йорк. Правда, это была уже «удаль пенсионерская», к такому размаху испытаний вряд ли годная. «Погорячился», как порой говорили друзья, оправдываясь в своих безумствах. Но после бурной жизни, смерти жены и двух лучших друзей вдруг оказался «не при делах», и вот через Интернет ввязался с тоски в это международное реалити-шоу «эдвеньчюрис», что в переводе значило, как шутили остепенившиеся друзья, «приключения на свою жопу». И шутка их мгновенно подтвердилась. Что заказывал — помню, как рассчитался — нет. Рассчитываюсь теперь здесь.

Обернулся. Полицейский просто не сводил с него глаз! Наверное, влюбился. Сидоров помахал ему пальчиками и сошел с баллюстрады. Посчитаем наличность… Считать, оказалось, нечего — в карманах ни рубля. Хотя рубль, кажется, не отвердел еще настолько, чтобы приниматься везде. Во всяком случае в Нью-Йорке, кажется, его еще не берут… так что — не мучайся… Что, интересно, эти «эдвеньчюристы» хотели этим сказать? Вживую он видел этих затейников только раз, да и то не главных, а каких-то побочных, нанятых на время. Они тоже плохо соображали, что творят, хотя вовсю изображали топ-менеджеров, со всеми «прихватами» и «прибамбасами», как говорит молодежь. Произошло это на узкой Галерной улице, в каком-то обшарпанном графском особняке, бывшем доме культуры. Теперь тут было черт знает что. Параллельно, кстати, судя по красочному объявлению, да и по экстравагантной публике, там проходил фестиваль сексуальных меньшинств. «Эдвеньчюри­сты», правда, уверяли, что к фестивалю этому они не имеют ни малейшего отношения. Удивило, что в зальчике, где собрались «ищущие приключений», было много молодых и красивых. Уж он-то в их возрасте ни к каким посредникам прибегать бы не стал, сообразил бы, что делать! Эх, молодежь!

— Пожалуйста, заполните анкету, и в пункте «г» графы двадцать шесть укажите, какие свои мечты вы хотели бы осуществить! — донеслось со сцены.

— А вы не могли бы зачитать пожелания предыдущих клиентов! — произнес худосочный очкарик из зала.

— Да, да! — одобрительно загомонила публика.

Всё! Сидоров резко поднялся. Если люди берут свои мечты из готового списка — ему здесь нечего делать.

— Вы покидаете нас? — любезно спросил вертлявый топ-менеджер со сцены. К меньшинствам он, может быть, отношения и не имел, но на хрена он тогда покрасился в морковный цвет?

— Покидаю. Ничего не имею против… но трудно со временем.

— Тогда, может быть, вы скажете свою мечту устно?

Мечту? Да, пожалуй, все его мечты исполнились давно — причем замечательно.

— Мечту?.. — Он все-таки остановился. — Встретить свою первую любовь! В смысле — ту, что была.

Как говорили они с друзьями: «Сам удивлен!» То же говорила одна старушка: «Откуда мне знать, что я думаю, прежде чем услышу, что скажу?» Удивлен!

— А вы уверены…

— В том, что она жива? — на лету ухватил мысль Сидоров.

— Да… — стеснительно произнес «морковный».

— Жива. Но живет, к сожалению, в Нью-Йорке!

И вот — результат! Знал бы, что так обернется, — не говорил бы… Хотя, собственно, «вай нот»? Проверим наш английский! Но — не пришлось.

— Земеля? — вдруг услышал он рядом.

— А? — Сидоров обернулся.

Пожилой тучный мужик, одетый при этом в майку и шорты. Да — пожилые люди по Невскому так не ходят… пока.

— Как узнал? — Сидоров спросил. Всегда в этот момент русские обижаются.

— Да по глазам, как же еще! — обрадовался земеля. — Поддал крепко, видать. — Он явно наслаждался родной речью.

— Да... Причем так крепко, что тебе и не снилось!

Тема пьянства, как просчитал Сидоров, самая верная.

— Ну почему «не снилось»? Бывало! — обиделся тот. — Ты чего как потерянный?

— Позвонить бы… А грошей нет.

— Крепко! — уважительно произнес новый друг. — Номер хоть помнишь?

— Помню! — вдруг произнес Сидоров и вздрогнул. С мозгом его, похоже, они тоже уже поработали: полностью всплыл ее телефон, хотя он никогда по нему не звонил и тем более не заучивал. Так, услышал однажды. Случайно? Не случайно, выходит! Плотно его, значит, «ведут».

— Ну заходи! — сказал новый друг.

Они вошли в будку. Телефон там страшный висел, — Сидоров с огромным трудом спрятал изумление, — огромный, сразу с несколькими ожерельями букв и цифр. Вспотеешь материться!

— Ну? — земеля, видно, терпение терял.

— Семьсот восемнадцать... — назвал Сидоров первые цифры.

— А... Верхний Квинс! В приличном районе живешь!

Приятно было это услышать.

— Резидент? — «земеля» подмигнул.

Этого только не хватало! Однако Сидоров не придумал ничего лучше, чем мигнуть в ответ.

— Дальше.

Сидоров уверенно выговорил еще семь цифр.

— А… эти? — Он потер пальцы. — Кинуть надо в аппарат.

— Да-а. Ты действительно, может, на парашюте слетел?.. На — бери трубку. Скажешь — «коллект». Потом назовешь себя. За счет абонента погутаришь. Если, конечно, захочет он.

«А захочет ли?! — появилась мысль — Мы уже давно... не красавцы».

В будке было душно. Во всяком случае липким потом он покрылся. Грубый женский голос заговорил в трубке. Нет, с такой скоростью он не сечет! «Коллект!» — удалось наконец встрять. Голос утих. Потом снова что-то забарабанил. Прямо по голове бьет!

— Ну, называй себя! — проговорил новый друг.

— Мистер Сидороффф! — так, с тремя «ф», почему-то казалось солиднее.

— Ну, бывай! — Хлопнув его по плечу, земеля вышел.

В щель пыхнуло печным жаром. Вот как у них тут! Солнце жарит в октябре! Пот тек ручьями. Он трусил, как никогда, и предпочел бы сейчас лучше застрять в Антарктиде. В трубке шло блюмканье и тюлюлюньканье — и лучше этой музыки он не слышал никогда. Хоть бы она продолжалась вечно!

— Слушаю. — произнес ее голос по-русски.

Поняла, значит... Сейчас бы попить!

— Привет, — прохрипел он.

Обессиленный, он выпал из будки. К счастью, новый друг подхватил его на руки.

— Ну?

— Приедет.

— Даже так? Любит, значит.

Вот в этом он не был уверен.

— Ты это… давай — не стой на месте. Ходи. Тут хоть и свобода, но лучше не выделяться! Бывай!

Первый — и, видимо, последний — американский друг втерся в плотную толпу. Нет чтобы напиться с земляком, быстро открыть душу, майку порвать. Бросил! Все они такие тут! Он совсем что-то расклеился. Не ходить хотелось, а снова на ступеньку упасть! Но Ира это вряд ли одобрит! Какая она? Лет тридцать не виделись. Но голос как-то разбередил! Такой же робкий, к концу фразы как бы задыхающийся. Но робкой-то она не была!

Вдруг полились слезы. Совсем, видно, ослабел. Возник слепящий кавголовский снег. В провалах следов свет стоял голубой. Ира, особенно тоненькая в длинном толстом свитере (Петька, друг, дал!). Сидоров шел с ней на станцию — и природа словно подсказывала: «Зря уезжаешь!» Слезы так и лились. Вроде как от сияния — все сияло вокруг: склоны, сосульки, сосновые лапы. И от Иры сияние шло!

Оставил на друга! На один день! А вечером Петька встретил: «Извини, старик!»

(Это вот теперь он старик. А тогда стариком не был.)

И стало как-то нехорошо. «Я честно сопротивлялась. Целых полчаса». — Она еще улыбалась! Внезапные ее вспышки дерзости на фоне застенчивости сбивали с ног. Даже Петька, «друг», и тот больше переживал — или хотя бы честно делал вид! «Давайте считать происшедшее трагической ошибкой!» «Давайте… Но ошибкой моей!» — пробормотал Сидоров. И ушел навсегда из той избушки, что снимали они у ската трамплина. Просыпались от шороха: «Шшш!», «Шшш!»… С трамплина уже слетали «первые ласточки». Тридцать лет назад — и вот вдруг вернулось! Слезы, как тогда, полились. Что делать — как раз такую Иру он и любил. Всю ночь просидел тогда на станции. Перед рассветом задремал — чуть не пропустил первую электричку: успел вставить руки и двери разжал. Она уже трогалась — свободно погибнуть мог, но это не пугало его, даже радовало!

Осталась лишь фотография с загнутыми углами: они стоят у хаты в снегу, и Ира дует на сосульки, свисающие с низкой крыши. И сосульки сияют и как бы «сдуваются», косо висят — хотя, конечно, их подкосил ветер при замерзании. Но фото замечательное. «Чудо любви».

И думал — конец. Но — потеплело, завязались какие-то общие дела и вдруг появился из Нью-Йорка Петька. И сообщил первым делом, как самое важное, что она бросила и его, вышла за мулата, художника! Думал обрадовать? «Выпьем, друг, за общую нашу любовь!» Петька — тот изменился. Заматерел. И в той же самой квартирке, где Сидоров так и жил, окнами на трампарк, помянули прошлое.

— И этого кинула она! — Петька кричал почему-то с восторгом. И то: досада прошла. Осталась только любовь… Плюс — повышенное давление!

Замаялся ждать! Здание, перед которым все ходил он, — похоже, библиотека. Так он ей и сказал: «…со львами». Уж он насмотрелся библиотек! Институт, аспирантура, защита — все это в библиотеках готовилось, так что нетрудно было это заведение узнать… Полицейский просто глаз с него не сводил! Одно успокаивало: шпионы так себя не ведут. Так что он навряд ли шпион. Но все же: паспорт, виза, все подобные пустяки — о чем-нибудь таком думали эти затейники, когда закидывали его сюда?

— Стойте! — тогда «морковный» этот воскликнул, когда он слово «любовь» произнес. — Вы выиграли!

— И… что?

— Мечта ваша осуществится.

— Когда?

— Это наша маленькая тайна! — Ничего себе — «маленькая»! — А пока, — продолжил затейник, — вы получаете приз! Ценный подарок. Чайник-бормотун! — протянул коробку.

— Как это? — изумился он. Казалось бы, техническими новшествами его не удивишь. Сам перековывал «Щит Родины» на кухонные принадлежно­сти… Но — «бормотун»? Не слыхал.

— Пользуйтесь! Наслаждайтесь!

Хотел выкинуть это изделие… Но оставил, в странной надежде, что оно изменит его жизнь. И не ошибся. Чуть со стула не упал, когда чайник, забулькав, вдруг «выбулькал»: «Не сутулиться!» «Что-о?!» — заорал яростно Сидоров. Еще чайники будут его учить! «Коли мечтаешь с первой любовью встретиться, так достойно себя и держи!» — это прозвучало как бы свистом выходящего пара. Какой-то лексикон странный. Где учат их? Сидоров забегал по кухне. Та-ак! Нашел себе друга-советчика! «Таких бы друзей!..» — вторая часть присказки, к сожалению, нецензурна. Тут чайник засвистел как обыкновенный. И чаепитие вроде ничем не грозило. Время подумать. Ясно, что «игра» началась. И указания будут приходить из чайника. Лет десять назад кто бы ему такое сказал! Однако — раз теперь «подписался», что делать? Жизнь-то прошла. Не мимо, — но прошла. Чем новая порадует?

Чайник вроде угомонился, понял — не на того нарвался, сообщал скромно погоду по утрам, потом вдруг проникновенно прочел рассказ Чехова «Каштанка». В общем — «втирался». На что, интересно, рассчитывали те, кто устроил это? Что все теперь, проникшись, ринутся покупать «умные чайники». Или что? И где, кстати, «первая любовь»?

О господи! Подъезжает она! И как ни в чем не бывало машет за дверцей: залезай!

— Надо же, а! Нью-Йорк! — не удержался Сидоров, никогда прежде здесь не бывавший.

— Хорошо — на дикий остров тебя не забросили, как теперь у вас модно! — усмехнулась она.

Сидоров резко повернулся к ней: «Значит, в теме, старушка?»

Незнакомый седой ежик на голове, но лицом… стала еще лучше! «Мне от бабушки-татарки были редкостью подарки», — приговаривала она, переживая «проколы»… Никаких подарков, кроме лица — скуластого, с поднятыми уголками глаз. И «ковбойских», слегка кривых, ног. Сейчас, сняв туфли, давила на педали. Что интересно — теперь уже чуть-чуть мулатка. С кем поведешься! Жара несусветная, а она в шерстяных носках. Но это — сердце его вдруг сжало — было всегда. Вспомнил мгновенно, как впервые она тронула своей ледяной рукой его живот, и он вздрогнул. Усмехнулась: «Да. Вот такие у меня руки почему-то. И ноги, кстати, тоже. Поэтому даже с мужиками сплю в шерстяных носках. В варежках как-то не решаюсь».

— ООН! — Она мотнула головой в сторону высокого плоского здания с вяло повисшими флагами.

Въехали на грохочущий чугунный мост промышленно-грузового типа, с маленьким островом посередине реки. Непринужденно разгружалась баржа, цемент длинной седой лентой летел по ветру. Что значит «открытое общество»: все у них на виду! За мостом ехали среди маленьких домиков — типа «дачный кооператив среднего офицерского состава». Потом дома стали выше.

— А теперь ничему не удивляйся! — сказала она.

Они переехали многорядный грохочущий проспект, за ним шествовали исключительно индусы: фиолетовые, важные, иссушенные, в высоких чалмах. Такие же сидели в лавках и магазинах.

— А говорили — престижный район! — вырвалось у Сидорова.

— Был! Теперь я индуска! — кокетливо дернув плечиком, проговорила она.

— А теперь — чайку! — победно воскликнул он, вскакивая на ноги. Вовсе неплохо, когда матрас лежит на полу — как тогда в Кавголово, тридцать лет назад!

— Кухня налево, — не сразу откликнулась она

«Будем считать — в истоме!» — бодро подумал он. Но только вошел в кухню — «истома» охватила и его! Чайник. Тот самый, вернее — такой же: симитированный под старый, латунный. Сел. Все же инстинкт исследователя сделал свое — налил, поставил на электроплиту… Ну-с! Забулькал… и вдруг произнес мертвыми словами, по-русски, с каким-то астральным гулом:

— Соитие произведено неправильно! Не засчитывается! Сейчас к вам прибудет соитолог-индус! — Тут чайник насмешливо хрюкнул.

Какой-то черт там сидит!

— Кто-о-о?! — взбеленился Сидоров.

— Соитолог! — повторил чайник, но как бы испуганно.

— Это как понимать? — грозно спросил Сидоров, когда Ира, томно потягиваясь (или прикидываясь?), появилась в кухне.

— А-а, — лениво проговорила она. — У тебя такой же?.. Не будем ревновать. — Мурлыча, она скользнула ему на колени… Вот это — поцелуй!

— Этого давай уберем?

— А пошел он! — лихо ответила.

— Ага! — Сидоров расплющил его на плите. Вода брызнула. Но обожгла не сильно. Сидоров сбросил его с плиты.

— О! Хозяин пришел! — кокетливо произнесла она, прижимаясь.

Где-то заулюлюкало. Это еще кто? Ира глянула на экранчик, нажала «вход».

— Соитолог? Сейчас расплющу! — пообещал Сидоров, но… услышал в прихожей до боли знакомый южнорусский говор.

— Складненько все у них! — успел только возмутиться.

— Таки успели уже! — произнес Петр, оглядывая «влюбленных». Кроме знакомых крупных веснушек… это как бы уже и не Петр! Акула бизнеса. — Ну как тебе… квартирка? — деловито спросил он.

— Ну… — Сидоров даже растерялся. Не жить же предлагается здесь?

— Я по делу, — добродушно произнес Петр. — А так эта разве пригласит?

Ира зевнула.

— Твоя, что ли, работа? — Сидоров кивнул на искореженный чайник в углу.

— А это, надо понимать, — твоя? — проговорил Петя сварливо, взял образовавшийся вместо чайника железный блин, подергал за сплющенную ручку. — Как ты теперь домой-то полетишь?

 — А что... на чайнике надо лететь? — усмехнулся Сидоров, но слегка испугался. — А сюда я как? Надеюсь — не на подводной лодке?

— А-а! — Петр отмахнулся — Не в этом суть. Главное…

— ...как людям мозги запудрить. — Сидоров понял. — Не все поддаются! — кивнул на обезображенный чайник.

— А что было делать? — как бы в отчаянии произнес Петр. Рванул рубаху. Но не порвал. — Я ведь, когда приехал, обычные чайники клепал!

— Ай-ай-ай! — произнес Сидоров. Уж он-то Петра знал. Не при делах не останется. — Генеральный теперь, небось? Как Брежнев?

— Чистая случайность! — отмахнулся Петр. — А озвучиваем их, кстати, у вас! Что имеем — то слышим… Думаешь — купили они меня?

— М-м-м… Есть такое предположение, — сказал Сидоров.

— Да, — неожиданно согласился Петр. — Но я их не боюсь! — Это почти громко. — Легко, думаешь, было своего кореша на Тиви пробить? Им подавай молодежь!

— Спасибо! — Сидоров произнес. — А где камера? — огляделся.

— Да-а… Какая разница! — успокоил Петр. Настоящий друг!

И вдруг нахлынуло.

— А помнишь, — Сидоров заговорил, — как мы в тундре с тобой потеряли по пьянке боеголовку? Нам тогда было легко? А ничего! Смеялись!

— И не боялись мы никакой КПСС! — расхрабрился и Петр.

— В гробу мы видали эту КПСС! — рявкнул Сидоров — И эти чайники тоже!

— Тьфу! — Петр смело плюнул на чайник. Повернувшись, сделал международный жест поднятым пальцем… А, вот где камера. Ясно.

— Управляешь, значит, сознанием масс? — проговорил Сидоров.

— Но ты же нашел, главное, свою первую любовь?

Минута молчания.

— А коли нет…— вскричал Петр. — Скажи лахудре этой, чтоб замуж за меня выходила… опять! — последнее прозвучало совсем грустно.

— Лучше ты скажи ей, чтобы за меня выходила! — произнес неожиданно для себя Сидоров.

— Я подумаю над вашими предложениями, мальчики! — И она ускользнула в ванную.

А Петр — ну артист! — тут же завел «настоящий мужской разговор». Мол — баба мешала! Но почему-то шепотом.

— У меня к тебе серьезное дело!

— Ну? Наконец-то!

— И ты в этом мне поможешь! — Он цепко ухватил товарища за рукав. — Ты, наверное, знаешь — гешефт можно сделать даже на собственных похоронах. Но пока мы с тобой живы, будем делать деньги на чужих!

— Оригинально! — отозвался Сидоров. — Лопату — даешь?

— Фи! Мы с тобой кто?

— Друзья… старые? — неуверенно Сидоров предположил.

Петр с негодованием отмахнулся, чем, надо отметить, друга задел.

— Соперники?

— А! — Петр махнул еще более пренебрежительно. Что значит «человек дела». — Мы гидравлики прежде всего!

— А! Как-то давно я не испытывал гордости по этому поводу, — вздохнул Сидоров.

— И напрасно! Знаешь, что я делаю тут?

— Чайники.

— Уже нет!.. Через сопло с пульсирующим давлением режу водой каменные плиты на кладбище... ну, и в строительстве. Барельефы, узоры, буквы. Это не чайник тебе! — закончил он почему-то надменно.

— Неплохо, — согласился Сидоров. — Но я тут при чем?

— А ты знаешь, откуда у меня сопла? С системы пожаротушения нашей подводной лодки! И ты знаешь, какое они держат давление? У нас же все делалось со стократным запасом, тяжело, но прочно.

— С расчетом на загробную славу. Нам. То есть создателям.

— И она, считай, наступила! Но знаешь… сколько у меня осталось этих «сопел»? Если бы ты знал, ты бы заплакал…

Петр резко поднял два пальца. Два? Или — две тысячи?

Петр продолжил:

— Наши, — все-таки патриот! — лодки списываются, режутся — и перед этим каждый, кто может, отвинчивает, что может. Адмирал Волк! Ты знаешь его?

— Ведро «шила» выпили… спирта, я имею в виду.

— А то я не знаю! — обиженно произнес Петр. — Я спросил его: «Вы, надеюсь, морской Волк?» А то в Москве все сидит. И ты знаешь, что он сказал? «Коммерческий!» С тебя Волк столько не сдерет. Уважает. Ты для него свой... Хотя похороны, на мой взгляд, не место для идеологического противоборства… А ты, что ли, за Китай?

— Не думаю. — Сидоров даже растерялся.

— Жить будем у тебя, здесь дорого. — Ира появилась из ванной, села ему на колени.

 Чудная компания! Почти как в Кавголово тогда!

 Сидоров проснулся и вышел на кухню. Ира шумела душем — вчера поздно вернулись из Североморска и сразу легли спать. Чайник уже привычно бубнил, как-то он прижился тут, приноровился, утратил категоричность,
в общем — всячески втирался в доверие. Помнил, видать, о трагичной судьбе своего заокеанского брата. Что-то спокойное бормотал, вел сам с собой философские споры. Иногда пел украинские песни. Почему украинские? Да бог с ним! Сидоров наполнил его через горлышко, поставил на газ. О! Закипел! Забулькал и прежним заносчивым тоном вдруг произнес: «Ирина Евгеньевна! Хватит мыться! Бока протрешь! В темпе со своим хахалем дуйте на Галерную — вам там надобно рассказать внятненько, как вы с моей помощью счастье нашли!»

 Сидоров замахнулся на него, но потом передумал и подарил соседу, который общался с голосами давно и имел в этом деле огромный опыт.