ПОЭЗИЯ И ПРОЗА
ВАЛЕРИЙ
ПОПОВ
ГОЛОС ИЗ ЧАЙНИКА
Рассказ
Кто-то настойчиво его тряс. Но глаза открывать
не хотелось. Да. Вчерашний «мальчишник» с друзьями закончился непредсказуемо.
Такое, увы, уже случалось. Где же он опять оказался? Дома уже давно никто его
не трясет.
Веки с трудом разлепились. Так! Все-таки лучше
было глаз не открывать. Вплотную над ним нависло лицо негра. Одно это еще можно
было понять — негры теперь встречаются и на наших улицах. Этот, однако, был в
фуражке с кокардой и с буквами «New York City» на ней. Такая же
надпись, только крупнее, была и на его рубахе около рукава.
Так. Доигрался! В переделках он за свою жизнь
побывал не раз — и всегда выкручивался. Правда, такого, чтобы поднести ко рту
кружку в пивной Дома офицеров на Литейном и очнуться,
почти мгновенно, в Нью-Йорке, — такого еще с ним не бывало. Для начала надо
трезво разобраться в ситуации — хотя с трезвостью, похоже, напряг. Спина как-то
затекла, что-то в нее врезалось. Приподнявшись, огляделся. Он лежал на широкой
шершавой ступеньке, навалившись спиной на следующую ступеньку. Вверху
вздымалось роскошное серое здание. В крутящуюся стеклянную дверь входили и
выходили люди интеллигентного вида.
«Слава богу, хоть место приличное! —
усмехнувшись, подумал он. — Значит, уважают. Но — кто?» Он отлично помнит, о
чем говорил с официантом в баре «Патриот». Нью-Йорка он не заказывал.
— Кен ай хелп ю? — спросил полисмен.
То, что тот заговорил по-английски, окончательно
добило Сидорова. Хотя надеяться на что-то другое было глупо. Но он почему-то
надеялся. Попросить этого доброго парня подбросить его в Дом офицеров на Литейном? Неправильно поймет.
Ладно! Меня все же не на помойке нашли! Кое-что
значу! Надо дать чернокожему другу почувствовать это. Он решительно поднялся,
улыбнулся полицейскому: задумался, мол, бывает! Можно было что-то ласковое ему и сказать, но кто знает: акцент может насторожить. Все!
Берем себя в руки! Он непринужденно спустился по ступенькам. Теперь надо
куда-то непринужденно пойти. Направо? Налево? В Питере он бы это точно знал.
А тут подрастерялся. Когда застрял санный поезд между
антарктическими станциями «Мирный» и «Восток» — смерть ближе стояла. Но
почему-то было спокойней. Погибнуть — одно, опозориться — другое. В этом
«городе чистогана», как называли его еще в школе, позориться не хотелось.
Другое дело — среди своих.
Ступеньки
были окружены высоким парапетом с могучими львами на обоих концах. Возле левого
льва непринужденно лежал, закинув нога на ногу,
оборванный заросший старик. «Похоже, это я в недалеком будущем!» — мелькнула
мысль. Оборванец почему-то полицейского совершенно не
волновал, он не сводил глаз с Сидорова.
«Джинсы
из „секонд хенда“, куртка —
кожзаменитель. Лысая мужественность. Чем плохо? — даже слегка обиделся он. — Ну все! Морально восстановился! — одернул он себя. — Начали
разбираться! Обращаться за справками к этому полицейскому, пожалуй, не стоит. —
Мысль работала уже четко. — Пойдем другим путем».
Трусить
он не привык. С друзьями юности на дырявом катере пересек бушующую осеннюю
Ладогу — правда, только в одну сторону: на обратном пути пришлось тонуть. На дизельэлектроходе «Обь» был затерт льдами там, куда не
могла прийти никакая помощь. Пробились! Однажды в командировке поспорил с
друзьями, что пересечет всю Москву по диагонали за полчаса и возьмет трубку в
квартире их общей подруги на том конце Москвы. Как он это сделал — не помнил,
но ворвался туда в ту секунду, когда зазвонил телефон. «Сколько ж вас можно
ждать!» — произнес он.
Теперь
эта «удаль молодецкая» занесла его в Нью-Йорк. Правда, это была уже «удаль
пенсионерская», к такому размаху испытаний вряд ли годная. «Погорячился», как
порой говорили друзья, оправдываясь в своих безумствах. Но после бурной жизни,
смерти жены и двух лучших друзей вдруг оказался «не при делах», и вот через
Интернет ввязался с тоски в это международное реалити-шоу
«эдвеньчюрис», что в переводе значило, как шутили
остепенившиеся друзья, «приключения на свою жопу». И
шутка их мгновенно подтвердилась. Что заказывал — помню, как рассчитался — нет.
Рассчитываюсь теперь здесь.
Обернулся.
Полицейский просто не сводил с него глаз! Наверное, влюбился. Сидоров помахал
ему пальчиками и сошел с баллюстрады. Посчитаем
наличность… Считать, оказалось, нечего — в карманах ни
рубля. Хотя рубль, кажется, не отвердел еще настолько, чтобы приниматься везде.
Во всяком случае в Нью-Йорке, кажется, его еще не
берут… так что — не мучайся… Что, интересно, эти «эдвеньчюристы»
хотели этим сказать? Вживую он видел этих затейников только раз, да и то не
главных, а каких-то побочных, нанятых на время. Они тоже плохо соображали, что
творят, хотя вовсю изображали топ-менеджеров, со
всеми «прихватами» и «прибамбасами»,
как говорит молодежь. Произошло это на узкой Галерной улице, в каком-то обшарпанном графском особняке, бывшем доме культуры. Теперь тут было черт знает что. Параллельно, кстати, судя по
красочному объявлению, да и по экстравагантной публике, там проходил фестиваль
сексуальных меньшинств. «Эдвеньчюристы», правда,
уверяли, что к фестивалю этому они не имеют ни малейшего отношения. Удивило,
что в зальчике, где собрались «ищущие приключений»,
было много молодых и красивых. Уж он-то в их возрасте
ни к каким посредникам прибегать бы не стал, сообразил
бы, что делать! Эх, молодежь!
—
Пожалуйста, заполните анкету, и в пункте «г» графы двадцать шесть укажите,
какие свои мечты вы хотели бы осуществить! — донеслось со сцены.
— А
вы не могли бы зачитать пожелания предыдущих клиентов! — произнес худосочный
очкарик из зала.
—
Да, да! — одобрительно загомонила публика.
Всё!
Сидоров резко поднялся. Если люди берут свои мечты из готового списка — ему
здесь нечего делать.
—
Вы покидаете нас? — любезно спросил вертлявый
топ-менеджер со сцены. К меньшинствам он, может быть, отношения и не имел, но на хрена он тогда покрасился в
морковный цвет?
—
Покидаю. Ничего не имею против… но трудно со временем.
—
Тогда, может быть, вы скажете свою мечту устно?
Мечту?
Да, пожалуй, все его мечты исполнились давно — причем замечательно.
—
Мечту?.. — Он все-таки остановился. — Встретить свою первую любовь! В смысле —
ту, что была.
Как
говорили они с друзьями: «Сам удивлен!» То же говорила одна старушка: «Откуда
мне знать, что я думаю, прежде чем услышу, что скажу?» Удивлен!
— А
вы уверены…
— В
том, что она жива? — на лету ухватил мысль Сидоров.
—
Да… — стеснительно произнес «морковный».
—
Жива. Но живет, к сожалению, в Нью-Йорке!
И
вот — результат! Знал бы, что так обернется, — не говорил бы…
Хотя, собственно, «вай нот»? Проверим наш
английский! Но — не пришлось.
— Земеля? — вдруг услышал он рядом.
—
А? — Сидоров обернулся.
Пожилой
тучный мужик, одетый при этом в майку и шорты. Да — пожилые люди по Невскому так не ходят… пока.
—
Как узнал? — Сидоров спросил. Всегда в этот момент русские обижаются.
—
Да по глазам, как же еще! — обрадовался земеля. —
Поддал крепко, видать. — Он явно наслаждался родной речью.
—
Да... Причем так крепко, что тебе и не снилось!
Тема
пьянства, как просчитал Сидоров, самая верная.
—
Ну почему «не снилось»? Бывало! — обиделся тот. — Ты чего как потерянный?
—
Позвонить бы… А грошей нет.
—
Крепко! — уважительно произнес новый друг. — Номер хоть помнишь?
—
Помню! — вдруг произнес Сидоров и вздрогнул. С мозгом его, похоже, они тоже уже
поработали: полностью всплыл ее телефон, хотя он никогда по нему не звонил и
тем более не заучивал. Так, услышал однажды. Случайно? Не случайно, выходит!
Плотно его, значит, «ведут».
— Ну заходи! — сказал новый друг.
Они
вошли в будку. Телефон там страшный висел, — Сидоров с огромным трудом спрятал
изумление, — огромный, сразу с несколькими ожерельями букв и цифр. Вспотеешь
материться!
—
Ну? — земеля, видно, терпение терял.
—
Семьсот восемнадцать... — назвал Сидоров первые цифры.
—
А... Верхний Квинс! В приличном районе живешь!
Приятно
было это услышать.
—
Резидент? — «земеля» подмигнул.
Этого
только не хватало! Однако Сидоров не придумал ничего лучше, чем мигнуть в
ответ.
—
Дальше.
Сидоров
уверенно выговорил еще семь цифр.
—
А… эти? — Он потер пальцы. — Кинуть надо в аппарат.
— Да-а. Ты действительно, может, на
парашюте слетел?.. На — бери трубку. Скажешь — «коллект».
Потом назовешь себя. За счет абонента погутаришь.
Если, конечно, захочет он.
«А
захочет ли?! — появилась мысль — Мы уже давно... не красавцы».
В
будке было душно. Во всяком случае липким потом он
покрылся. Грубый женский голос заговорил в трубке. Нет, с такой скоростью он не
сечет! «Коллект!» — удалось
наконец встрять. Голос утих. Потом снова что-то забарабанил. Прямо по голове
бьет!
—
Ну, называй себя! — проговорил новый друг.
—
Мистер Сидороффф! — так, с тремя «ф»,
почему-то казалось солиднее.
—
Ну, бывай! — Хлопнув его по плечу, земеля вышел.
В
щель пыхнуло печным жаром. Вот как у них тут! Солнце жарит в октябре! Пот тек
ручьями. Он трусил, как никогда, и предпочел бы сейчас лучше застрять в
Антарктиде. В трубке шло блюмканье и тюлюлюньканье — и лучше этой музыки он не слышал никогда.
Хоть бы она продолжалась вечно!
—
Слушаю. — произнес ее голос
по-русски.
Поняла,
значит... Сейчас бы попить!
—
Привет, — прохрипел он.
Обессиленный,
он выпал из будки. К счастью, новый друг подхватил его на руки.
—
Ну?
—
Приедет.
— Даже
так? Любит, значит.
Вот
в этом он не был уверен.
—
Ты это… давай — не стой на месте. Ходи. Тут хоть и свобода, но лучше не
выделяться! Бывай!
Первый
— и, видимо, последний — американский друг втерся в плотную толпу. Нет чтобы напиться с земляком, быстро открыть душу, майку
порвать. Бросил! Все они такие тут! Он совсем что-то расклеился. Не ходить
хотелось, а снова на ступеньку упасть! Но Ира это вряд ли одобрит! Какая она?
Лет тридцать не виделись. Но голос как-то разбередил! Такой же робкий, к концу фразы как бы задыхающийся. Но робкой-то она
не была!
Вдруг
полились слезы. Совсем, видно, ослабел. Возник слепящий кавголовский
снег. В провалах следов свет стоял голубой. Ира, особенно тоненькая в длинном
толстом свитере (Петька, друг, дал!). Сидоров шел с ней на станцию — и природа
словно подсказывала: «Зря уезжаешь!» Слезы так и лились. Вроде как от сияния —
все сияло вокруг: склоны, сосульки, сосновые лапы. И от Иры сияние шло!
Оставил
на друга! На один день! А вечером Петька встретил: «Извини, старик!»
(Это вот теперь он старик. А
тогда стариком не был.)
И
стало как-то нехорошо. «Я честно сопротивлялась. Целых полчаса». — Она еще
улыбалась! Внезапные ее вспышки дерзости на фоне застенчивости сбивали с ног.
Даже Петька, «друг», и тот больше переживал — или хотя бы честно делал вид!
«Давайте считать происшедшее трагической ошибкой!» «Давайте…
Но ошибкой моей!» — пробормотал Сидоров. И ушел навсегда из той избушки,
что снимали они у ската трамплина. Просыпались от шороха: «Шшш!»,
«Шшш!»… С трамплина уже слетали «первые ласточки».
Тридцать лет назад — и вот вдруг вернулось! Слезы, как тогда, полились. Что
делать — как раз такую Иру он и любил. Всю ночь просидел тогда на станции.
Перед рассветом задремал — чуть не пропустил первую электричку: успел вставить
руки и двери разжал. Она уже трогалась — свободно погибнуть мог, но это не
пугало его, даже радовало!
Осталась лишь фотография с загнутыми углами: они
стоят у хаты в снегу, и Ира дует на сосульки, свисающие с низкой крыши. И
сосульки сияют и как бы «сдуваются», косо висят — хотя, конечно, их подкосил
ветер при замерзании. Но фото замечательное. «Чудо любви».
И думал — конец. Но — потеплело, завязались какие-то общие дела и вдруг появился из Нью-Йорка
Петька. И сообщил первым делом, как самое важное, что она бросила и его, вышла
за мулата, художника! Думал обрадовать? «Выпьем, друг, за общую нашу любовь!»
Петька — тот изменился. Заматерел. И в той же самой квартирке, где Сидоров так
и жил, окнами на трампарк, помянули прошлое.
— И этого кинула она! — Петька кричал почему-то
с восторгом. И то: досада прошла. Осталась только любовь… Плюс — повышенное
давление!
Замаялся ждать! Здание, перед которым все ходил
он, — похоже, библиотека. Так он ей и сказал: «…со львами». Уж он насмотрелся
библиотек! Институт, аспирантура, защита — все это в библиотеках готовилось,
так что нетрудно было это заведение узнать… Полицейский
просто глаз с него не сводил! Одно успокаивало: шпионы так себя не
ведут. Так что он навряд ли шпион. Но все же: паспорт,
виза, все подобные пустяки — о чем-нибудь таком думали эти затейники, когда
закидывали его сюда?
— Стойте! — тогда «морковный» этот воскликнул,
когда он слово «любовь» произнес. — Вы выиграли!
— И… что?
— Мечта ваша осуществится.
— Когда?
— Это наша маленькая тайна! — Ничего себе — «маленькая»!
— А пока, — продолжил затейник, — вы получаете приз! Ценный подарок.
Чайник-бормотун! — протянул коробку.
— Как это? — изумился он. Казалось бы,
техническими новшествами его не удивишь. Сам перековывал «Щит Родины» на
кухонные принадлежности… Но — «бормотун»? Не слыхал.
— Пользуйтесь! Наслаждайтесь!
Хотел выкинуть это изделие… Но
оставил, в странной надежде, что оно изменит его жизнь. И не ошибся. Чуть со
стула не упал, когда чайник, забулькав, вдруг «выбулькал»:
«Не сутулиться!» «Что-о?!» —
заорал яростно Сидоров. Еще чайники будут его учить! «Коли мечтаешь с первой
любовью встретиться, так достойно себя и держи!» — это прозвучало как бы
свистом выходящего пара. Какой-то лексикон странный. Где учат их? Сидоров
забегал по кухне. Та-ак! Нашел себе друга-советчика!
«Таких бы друзей!..» — вторая часть присказки, к сожалению, нецензурна.
Тут чайник засвистел как обыкновенный. И чаепитие вроде ничем не грозило. Время
подумать. Ясно, что «игра» началась. И указания будут приходить из чайника. Лет
десять назад кто бы ему такое сказал! Однако — раз теперь «подписался», что
делать? Жизнь-то прошла. Не мимо, — но прошла. Чем новая
порадует?
Чайник вроде угомонился, понял — не на того
нарвался, сообщал скромно погоду по утрам, потом вдруг проникновенно прочел
рассказ Чехова «Каштанка». В общем — «втирался». На что, интересно,
рассчитывали те, кто устроил это? Что все теперь, проникшись, ринутся покупать
«умные чайники». Или что? И где, кстати, «первая любовь»?
О господи! Подъезжает она! И как ни в чем не бывало машет за дверцей: залезай!
— Надо же, а! Нью-Йорк! — не удержался Сидоров,
никогда прежде здесь не бывавший.
— Хорошо — на дикий остров тебя не забросили,
как теперь у вас модно! — усмехнулась она.
Сидоров резко повернулся к ней: «Значит, в теме,
старушка?»
Незнакомый седой ежик на голове, но лицом… стала
еще лучше! «Мне от бабушки-татарки были редкостью подарки», — приговаривала
она, переживая «проколы»… Никаких подарков, кроме лица — скуластого, с
поднятыми уголками глаз. И «ковбойских», слегка кривых, ног. Сейчас, сняв
туфли, давила на педали. Что интересно — теперь уже чуть-чуть мулатка. С кем
поведешься! Жара несусветная, а она в шерстяных носках. Но это — сердце его
вдруг сжало — было всегда. Вспомнил мгновенно, как впервые она тронула своей
ледяной рукой его живот, и он вздрогнул. Усмехнулась: «Да. Вот такие у меня
руки почему-то. И ноги, кстати, тоже. Поэтому даже с мужиками сплю в шерстяных
носках. В варежках как-то не решаюсь».
— ООН! — Она мотнула головой в сторону высокого
плоского здания с вяло повисшими флагами.
Въехали на грохочущий чугунный мост
промышленно-грузового типа, с маленьким островом посередине реки. Непринужденно
разгружалась баржа, цемент длинной седой лентой летел по ветру. Что значит
«открытое общество»: все у них на виду! За мостом ехали среди маленьких домиков
— типа «дачный кооператив среднего офицерского состава». Потом дома стали выше.
— А теперь ничему не удивляйся! — сказала она.
Они переехали многорядный грохочущий проспект,
за ним шествовали исключительно индусы: фиолетовые, важные, иссушенные, в
высоких чалмах. Такие же сидели в лавках и магазинах.
— А говорили — престижный район! — вырвалось у
Сидорова.
— Был! Теперь я индуска! — кокетливо дернув
плечиком, проговорила она.
— А теперь — чайку! —
победно воскликнул он, вскакивая на ноги. Вовсе неплохо, когда матрас лежит на
полу — как тогда в Кавголово, тридцать лет назад!
— Кухня налево, — не сразу откликнулась она
«Будем считать — в истоме!» — бодро подумал он.
Но только вошел в кухню — «истома» охватила и его! Чайник. Тот самый, вернее —
такой же: симитированный под
старый, латунный. Сел. Все же инстинкт исследователя сделал свое — налил,
поставил на электроплиту… Ну-с! Забулькал… и вдруг
произнес мертвыми словами, по-русски, с каким-то астральным гулом:
— Соитие произведено неправильно! Не
засчитывается! Сейчас к вам прибудет соитолог-индус!
— Тут чайник насмешливо хрюкнул.
Какой-то черт там сидит!
— Кто-о-о?! —
взбеленился Сидоров.
— Соитолог! — повторил
чайник, но как бы испуганно.
— Это как понимать? — грозно спросил Сидоров,
когда Ира, томно потягиваясь (или прикидываясь?), появилась в кухне.
— А-а, — лениво проговорила она. — У тебя такой
же?.. Не будем ревновать. — Мурлыча, она скользнула ему на колени… Вот это — поцелуй!
— Этого давай уберем?
— А пошел он! — лихо ответила.
— Ага! — Сидоров расплющил его на плите. Вода
брызнула. Но обожгла не сильно. Сидоров сбросил его с плиты.
— О! Хозяин пришел! — кокетливо произнесла она,
прижимаясь.
Где-то заулюлюкало. Это еще кто? Ира глянула на экранчик, нажала «вход».
— Соитолог? Сейчас
расплющу! — пообещал Сидоров, но… услышал в прихожей до боли знакомый
южнорусский говор.
— Складненько все у них! — успел только
возмутиться.
— Таки успели уже! — произнес Петр, оглядывая
«влюбленных». Кроме знакомых крупных веснушек… это как бы уже и не Петр! Акула
бизнеса. — Ну как тебе… квартирка? — деловито спросил
он.
— Ну… — Сидоров даже растерялся. Не жить же
предлагается здесь?
— Я по делу, — добродушно произнес Петр. — А так
эта разве пригласит?
Ира зевнула.
— Твоя, что ли, работа? — Сидоров кивнул на
искореженный чайник в углу.
— А это, надо понимать, — твоя?
— проговорил Петя сварливо, взял образовавшийся вместо чайника железный блин,
подергал за сплющенную ручку. — Как ты теперь домой-то полетишь?
— А
что... на чайнике надо лететь? — усмехнулся Сидоров, но слегка испугался. — А
сюда я как? Надеюсь — не на подводной лодке?
— А-а! — Петр отмахнулся — Не в этом суть.
Главное…
— ...как людям мозги запудрить. — Сидоров понял.
— Не все поддаются! — кивнул на обезображенный чайник.
— А что было делать? — как бы в отчаянии
произнес Петр. Рванул рубаху. Но не порвал. — Я ведь, когда приехал, обычные
чайники клепал!
— Ай-ай-ай! — произнес Сидоров. Уж он-то Петра
знал. Не при делах не останется. — Генеральный теперь, небось?
Как Брежнев?
— Чистая случайность! — отмахнулся Петр. — А
озвучиваем их, кстати, у вас! Что имеем — то слышим… Думаешь — купили они меня?
— М-м-м… Есть такое
предположение, — сказал Сидоров.
— Да, — неожиданно согласился Петр. — Но я их не
боюсь! — Это почти громко. — Легко, думаешь, было
своего кореша на Тиви пробить? Им подавай молодежь!
— Спасибо! — Сидоров произнес. — А где камера? —
огляделся.
— Да-а… Какая разница! — успокоил Петр. Настоящий друг!
И вдруг нахлынуло.
— А помнишь, — Сидоров заговорил, — как мы в
тундре с тобой потеряли по пьянке боеголовку? Нам
тогда было легко? А ничего! Смеялись!
— И не боялись мы никакой КПСС! — расхрабрился и
Петр.
— В гробу мы видали эту КПСС! — рявкнул Сидоров — И эти чайники тоже!
— Тьфу! — Петр смело плюнул на чайник.
Повернувшись, сделал международный жест поднятым пальцем… А,
вот где камера. Ясно.
— Управляешь, значит, сознанием масс? —
проговорил Сидоров.
— Но ты же нашел, главное, свою первую любовь?
Минута молчания.
— А коли нет…— вскричал
Петр. — Скажи лахудре этой, чтоб замуж за меня
выходила… опять! — последнее прозвучало совсем
грустно.
— Лучше ты скажи ей, чтобы за меня выходила! —
произнес неожиданно для себя Сидоров.
— Я подумаю над вашими предложениями, мальчики!
— И она ускользнула в ванную.
А Петр — ну артист! — тут же завел «настоящий
мужской разговор». Мол — баба мешала! Но почему-то шепотом.
— У меня к тебе серьезное дело!
— Ну? Наконец-то!
— И
ты в этом мне поможешь! — Он цепко ухватил товарища за рукав. — Ты, наверное,
знаешь — гешефт можно сделать даже на собственных похоронах. Но пока мы с тобой
живы, будем делать деньги на чужих!
—
Оригинально! — отозвался Сидоров. — Лопату — даешь?
—
Фи! Мы с тобой кто?
—
Друзья… старые? — неуверенно Сидоров предположил.
Петр
с негодованием отмахнулся, чем, надо отметить, друга задел.
—
Соперники?
—
А! — Петр махнул еще более пренебрежительно. Что значит «человек дела». — Мы гидравлики прежде всего!
—
А! Как-то давно я не испытывал гордости по этому поводу, — вздохнул Сидоров.
— И
напрасно! Знаешь, что я делаю тут?
—
Чайники.
—
Уже нет!.. Через сопло с пульсирующим давлением режу водой каменные плиты на
кладбище... ну, и в строительстве. Барельефы, узоры, буквы. Это не чайник тебе!
— закончил он почему-то надменно.
—
Неплохо, — согласился Сидоров. — Но я тут при чем?
— А
ты знаешь, откуда у меня сопла? С системы пожаротушения нашей подводной лодки!
И ты знаешь, какое они держат давление? У нас же все делалось со стократным
запасом, тяжело, но прочно.
— С
расчетом на загробную славу. Нам. То есть создателям.
— И
она, считай, наступила! Но знаешь… сколько у меня
осталось этих «сопел»? Если бы ты знал, ты бы заплакал…
Петр
резко поднял два пальца. Два? Или — две тысячи?
Петр
продолжил:
— Наши, — все-таки патриот! — лодки списываются, режутся — и
перед этим каждый, кто может, отвинчивает, что может. Адмирал Волк! Ты знаешь
его?
—
Ведро «шила» выпили… спирта, я имею в виду.
— А
то я не знаю! — обиженно произнес Петр. — Я спросил его: «Вы, надеюсь, морской
Волк?» А то в Москве все сидит. И ты знаешь, что он сказал? «Коммерческий!» С
тебя Волк столько не сдерет. Уважает. Ты для него свой... Хотя похороны, на мой
взгляд, не место для идеологического противоборства… А
ты, что ли, за Китай?
—
Не думаю. — Сидоров даже растерялся.
—
Жить будем у тебя, здесь дорого. — Ира появилась из ванной, села ему на колени.
Чудная компания! Почти как в Кавголово тогда!
Сидоров проснулся и вышел на кухню. Ира шумела
душем — вчера поздно вернулись из Североморска и сразу легли спать. Чайник уже
привычно бубнил, как-то он прижился тут, приноровился, утратил категоричность,
в общем — всячески втирался в доверие. Помнил, видать, о трагичной
судьбе своего заокеанского брата. Что-то спокойное бормотал, вел сам с
собой философские споры. Иногда пел украинские песни. Почему украинские? Да бог
с ним! Сидоров наполнил его через горлышко, поставил на газ. О! Закипел!
Забулькал и прежним заносчивым тоном вдруг произнес: «Ирина Евгеньевна! Хватит
мыться! Бока протрешь! В темпе со своим хахалем дуйте на Галерную
— вам там надобно рассказать внятненько, как вы с
моей помощью счастье нашли!»
Сидоров замахнулся на него, но потом передумал
и подарил соседу, который общался с голосами давно и имел в этом деле огромный
опыт.