Элеонора Иоффе

ПЕСЕНКА ПРО МЕТРО

В чистилище при входе — суета,

идет торговля оптом и вразнос,

толпа теснит и лязгают врата,

но эскалатор вниз тебя понес.

Вот так, наверно, и нисходят в ад,

где лестница, змеясь, в дыру несет,

хотел бы ты рвануть наверх, назад,

но невозможно задом наперед.

Такой же чередой стоят в аду,

глядят на тех — на встречной полосе,

и ты стоишь у прочих на виду,

и смотришь, и спускаешься, как все.

Внизу поет безногий инвалид,

стоит дитя с протянутой рукой,

но в преисподней сердце не болит:

они мертвы — да ты и сам такой.

Ты в подземельной пустоте бредешь,

пиликают больные скрипачи,

не слышно, а услышишь — не поймешь:

здесь безразлично — пой или кричи.

И будут неотвязно, как во сне,

крутиться в бесконечности дурной

мелодия, прилипшая ко мне,

и эскалатор вечноприводной.

ЭЛЕГИЯ

                                                                                                                    Элизабет Маршан

...И настанут осенние ночи, и хляби, и тьма...

Не познавши вовек ни уюта, ни благополучья,

освещенный, теплом освященный ковчег я покину сама,

на плече ощущая десницу судьбы неминучей.

И пока не вернется голубка — спасительный стих,

буду зябнуть и ждать, и чураться, и жаждать участья,

и завидовать вам, крутобокие нимфы пивных —

разливальщицы всем разрешенного пенного счастья.

«Странник»

Андрею Геннадиеву на его картину

Нарядно раскрашенный всадник

по площади едет ко мне,

в кольчугу закованный латник

на грузном железном коне.

Зачем-то написано «Странник»

внизу на границе листа,

но это, похоже, Охранник.

Мощеная площадь пуста.

Нет, это не Странник, а Стражник,

и страшен чешуйчатый конь,

а всадник — развратник и бражник,

на площади слякоть и вонь.

Мне ведомо, чей он посланник,

и ведомо, что неспроста

порою белесою ранней

позорная площадь пуста.

Та площадь, наверно, для казней —
на ней ни людей, ни собак,

травой поросла безобразной,

а с краю — собор и кабак.

Он вечный задолжник и данник,

и хочет отдать свою дань —

поэтому будит Охранник

меня в несусветную рань

и тащит на грязную площадь,

а крылья трещат за спиной —

хотя ему было бы проще

во сне разобраться со мной:

промчаться в воинственном раже,

поддев за ребро на копье…

С картиной я свыклась и даже

любить начинаю ее.

К РОЗЕ

                                                                                                                                                Племяннице Полине по ее заказу

Зачем, о роза, так красна,

так сверхъестественно прекрасна

ты королевою одна

цветешь среди растений разных?

Зачем, под солнцем рдея, ты

такое льешь благоуханье,

что все окрестные цветы

стыдятся своего названья?

Зачем царишь среди листвы

в своей стране темно-зеленой?

Ведь скоро алой головы

слетит увядшая корона!

Ее покроет первый снег,

когда зима в саду наступит;

неблагодарный человек

на голову твою наступит.

Твою он не заметит боль,

забыв о пролетевшем лете…

Позволь сорвать тебя, позволь —

пока цветешь и солнце светит!  

ЗИМНЯЯ ВОРОНЬЯ

Холодной, глубокой зимы

каленым морозом упиться,

родиться из утренней тьмы

вороной — январскою птицей,

слоняться средь голых стволов

сосновых пустующих комнат,

из всех восклицаний и слов

проклятье картавое помня,

махнуть на лимонный закат,

напруживши крылья, как лыжи,

прокаркав прощально: «Пока!

Придется лететь, чтобы выжить!»

А после вернуться назад

в потрепанной черной одежде,

вернуться затем, чтоб сказать,

что все остается, как прежде,

держа ориентир по звезде,

дрожащей над рощей знакомой,

держаться мечтой о гнезде —

а там, долетевши до дома,

метаться в морозном дыму,

в отчаянье хрипло ругаясь,

не веря, что в этом дому

давно поселилась другая.