ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Борис Белкин

Бешенство

Прошло несколько дней, прежде чем Машин папа понял, что Маня заболела.

Собака перестала есть и проситься на прогулку. Она подолгу лежала около дачного домика, то ли греясь на солнце, то ли, как былинный богатырь, пытаясь набраться от земли силы. А затем Маня и вовсе уползла под кровать, и никакие уговоры не могли заставить ее вылезти на свет божий.

Ночью Машин папа проснулся от странного шороха. Он не сразу понял, что это собака медленно выползает из-под кровати. Скребя по полу когтями, она с трудом залезла на кровать и примостилась у него в ногах. Машин папа привстал, протянул руку и почувствовал горячий шершавый язык. Собака истово лизала руку. Ему показалось, что собака плачет. «Маня, ты что?» Он наклонился. Собака прижалась к его лицу мокрой мордой, а затем отстранилась
и поползла обратно под диван. Машин папа подумал, что собака с ним прощается. Еще он подумал, что она просит прощения перед последней разлукой.

Наутро Машин папа сел на велосипед и поехал в Тучково. Пункт ветеринарной помощи был закрыт без каких бы то ни было объяснений причины. Зато в районной библиотеке он быстро нашел пособие по собаководству. «Чума... — читал Машин папа, — бешенство...» Серьезность симптомов не оставляла надежды на что-то легкое и безобидное. По всему выходило, что у Мани чума. Собака была привита, но Машин папа знал цену отечественной медицине. Никаких причин к тому, чтобы качество врачебной помощи животным выгодно отличалась от помощи людям, не было.

В библиотеке ему посоветовали обратиться к какому-то заслуженному ветеринару на пенсии. Дома ветеринара не оказалось, но жена ветеринара объяснила, как его найти. На пустыре за домом ветеринар пас козу. Машин папа увидел крупного красномордого человека в вылинявшей потной майке, обвисших шароварах и резиновых галошах на босу ногу. Рядом с початой бутылкой водки на газетке лежал огурец и плавленый сырок. Бесцветные глаза пенсионера смотрели с пьяным озлоблением. На просьбу осмотреть больную собаку заслуженный ветеринар отвечал так, словно посягали на его жизнь, честь, достоинство и имущество.

А вот на обратной дороге пункт ветеринарной помощи оказался открыт. Машин пала зашел, уже готовый к худшему. Он начал было рассказывать историю болезни, но молодая женщина в белом сразу же его перебила, она спросила, сколько лет собаке. Мане было девять. «Чума исключается, — сказала как отрезала женщина, — остается бешенство». — «Что?» — подумал, что ослышался, Машин папа. «Что слышали», — грубо сказала женщина. «Да нет, — начал Машин папа, — ведь в книге написано...» — «Написано, написано, — с неожиданной злобой передразнила его женщина, — на заборе тоже написано...» Машин папа растерялся. Поэтому он не нашел лучшего, как спросить, откуда у собаки могло взяться бешенство. «А это вам лучше знать, — резонно заметила врач и добавила: — Бешеная лиса ее не кусала? Гуляла у вас собака по лесу?» По лесу собака гуляла каждый день. Пока Машины родители гуляли с Машей, Маня убегала в чащу, как они шутили, на охоту. И действительно, иногда из зарослей доносились звуки, похожие на шум погони. Может быть, Маня действительно гоняла лису? Машин папа сказал, что он все-таки надеется, что это не бешенство, но что, если все же, не дай бог, это так, то можно ли спасти собаку и что для этого... «Да при чем тут собака? — вдруг закричала женщина в белом. — О вас речь идет, о вас! Были у вас контакты с заболевшим животным, трогали вы ее, прикасался к ней кто-нибудь?» Машин папа сказал, что, конечно же, контакты были: собаку все любят, жалеют, трогают, гладят... «А ребенок, — еще громче закричала женщина, — тоже трогал?» Машин папа подтвердил: да, ребенок тоже трогал. «Ну, тогда я и не знаю, чем вам помочь», — неожиданно тихо сказала женщина. Еще она сказала что, когда «животное сдохнет» (от этих слов Машиного папу передернуло), надо будет отрезать ему голову и в герметичном полиэтиленовом мешке отвезти в Наро-Фоминск на экспертизу. «А сейчас, что же, — поразился Машин папа, — никак нельзя определить?» — «Никак!» — с непонятным торжеством подтвердила женщина. «Да, — обескураженно сказал Машин папа, — а если, опять же, не дай бог, окажется худшее, с нами тогда что, уколы, да?» — «Уколы, — издевательски повторила женщина, — какие вам еще уколы? Только если для облегчения страданий». — «Не понимаю, — мучительно проговорил Машин папа, начиная ощущать раздвоение между попытками понять смысл слов странной женщины и растущим желанием послать ее к чертовой матери, — мне, почему-то казалось сорок уколов, нет?» — «Да вы что, — прямо-таки завизжала женщина, — совсем идиот или притворяетесь? Какие уколы? Тогда всё — понимаете вы это или нет? Всё! Всё! Уже ничего нельзя сделать!»

Машиного папу прошиб холодный пот. Он вдруг понял, почему пряталась Маня и за что просила прощения.

«Может, все-таки съездите со мной посмотреть собаку?» — обреченно спросил он. «Да чего там смотреть, — с раздражением сказала женщина, — теперь уж как будет, так будет. В общем, если к понедельнику собака не подохнет, подходите — расскажете».

Домой Машин папа шел пешком, велосипед он вел рядом. Он шел, чуть покачиваясь, время от времени как бы отключаясь от действительности. Не то чтобы он поверил... Но чудовищная реальность уже коснулась его и что-то непоправимо изменила в нем. Он никак не мог подумать, что к последней пропасти можно подъехать с этой стороны. Так неожиданно. Да еще всем вместе.

Когда он вернулся домой, Маша уже спала. Машина мама рассказала, что весь день Маша не отходила от калитки — она ждала, что придет доктор — лечить Маню. А еще Маша то и дело хотела залезть к собаке под диван
с яблоком, виноградом или клубникой — она знала, что больным нужны витамины.

Боясь лишним словом повлиять на будущее, Машин папа осторожно пересказал Машиной маме результаты посещения библиотеки и ветеринара. Ему показалось, что Машина мама не поняла всей серьезности положения. И это было скорее хорошо.

Упала темнота. Вдруг ударил гром, хлынул ливень. Казалось, что дом вот-вот оторвется от земли, всплывет и унесется бурным потоком в неведомые дали. Дом то и дело встряхивало, ветер бил ставнями, вибрировали стекла.

Машин папа не сразу понял, что в оконное стекло стучат. Темнота и ливень рука об руку стеной стояли за порогом. Молнии, вспыхивая, разрезали небо. Сжимая в руке газовый баллончик, Машин папа пошел к двери. На всякий случай посмотрел — на месте ли топор. Распахнул дверь. На пороге, словно вынырнув из озера, стояла Машина бабушка. Под слоем воды не было видно слез.

Когда Машина бабушка переоделась, выпила чаю и немного успокоилась, она рассказала следующее. Она собиралась приехать восьмичасовым автобусом. Автобус отменили, Машина бабушка села на другой автобус, отправлявшийся позже и немного по другому маршруту. За советом Машина бабушка обратилась к какой-то девушке. По счастливой случайности им оказалось по дороге, и благородная девушка пообещала бабушке свою помощь. В дороге автобус часто ломался, останавливался, и, когда все-таки добрался до конечной, уже начало темнеть. Благородная девушка повела Машину бабушку через лес. Они долго шли лесом, удаляясь от дороги и жилья. Еще не успело полностью стемнеть, когда они вдруг заметили, что сзади, словно из-под земли, выросли две фигуры и стремительно их догоняют. «Бежим», — скомандовала благородная девушка, и Машина бабушка побежала. Бегать она никогда не умела, да последние лет тридцать-сорок уже и не бегала. Спасаясь от погони, они свернули в чащу. И тут ударила гроза. Удары грома заглушали крики преследователей. Давно Машина бабушка не ощущала такой полноты жизни. Они долго бежали по лесу. Ветки били их по лицу, рвали одежду. Было скользко, и иногда Машина бабушка падала. Преследователи отстали. Благородная девушка действительно хорошо знала местность, потому что через некоторое время они вышли к поселку. Девушка вывела бабушку на центральную улицу, сказала, что дальше бабушка найдет сама, и ушла. Машиной бабушке тоже почему-то казалось, что теперь она найдет дорогу и сама. Гроза не стихала. Окна в домах почему-то не горели. Вскоре Машина бабушка поняла, что она не может найти ни дом, ни улицу. На ней давно уже не было ни одного сухого места. Машина бабушка села на землю, обняла колени и закрыла глаза. Дождь не лил, не хлестал, а падал стеной, валом, цунами, опрокидывал на землю, захлестывал и не давал дышать. Машина бабушка подумала, что она прожила нелегкую, но счастливую жизнь.

Как она оказалась на пороге дома, Машина бабушка не помнила.

После того как Машина бабушка переоделась, выпила сладкого чаю и немного пришла в себя, ей сказали, что, к сожалению, утром они все вместе отправятся обратно в Москву, потому что Маня тяжело заболела. Сделав паузу, Машин папа безразличным тоном добавил, что хотя, конечно, вряд ли, но, может быть, у Мани — бешенство и поэтому бабушке лучше к собаке не прикасаться. Хотя, с другой стороны, это, наверное, теперь уже все равно, потому что все не то что трогали собаку, а разве что только из одной миски с ней не ели. Окрепшая духом в последних испытаниях бабушка сказала, что в бешенство собаки она не верит, но в случае чего разделит общую судьбу.

Маша утром сказала, что до станции она пойдет пешком, а свою колясочку отдаст Мане. Машин папа почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Вся боль и несправедливость мира, все страдание и тяжесть утрат вдруг сошлись для него в этой умирающей собаке. Он оглянулся и вдруг перекрестил собаку.

Прохожие невольно оборачивались на странную процессию, двигающуюся по направлению к станции: Машин папа нес огромный рюкзак со всеми вещами; Машина мама толкала колясочку с Маней; последними, поддерживая друг друга, шли Маша с бабушкой.

Вагон пришлось брать штурмом. Машин папа шел последним. С собачьим билетом в кармане, непомерным рюкзаком за спиной и собакой на руках он прорывался к вагону сквозь пьяную толпу на перроне. Двери, попытавшиеся закрыться, натолкнулись на чьи-то головы и плечи и поехали обратно. Машин папа услышал, как в глубине тамбура закричала Машина мама и заплакала Маша. Прикрывая собаку телом, он прыгнул на подножку. Он успел заметить, как бабушка пытается сорвать стоп-кран. Собака на руках не давала ему ни схватиться за поручень, ни отбиться от озверелой толпы. Чужие руки потянулись к нему со всех сторон; вздрогнули и опять поехали, пытаясь сомкнуться, двери. «У собаки — бешенство!» — вдруг отчаянно за­кричала Машина бабушка; толпа словно разом споткнулась и скатилась со ступенек на перрон, и Машин папа оказался в вагоне.

В поезде собаке неожиданно стало лучше. Приближение к Москве странным образом благотворно сказывалось на ней. Она заметно оживилась, вылезла из-под лавки и устроилась между Машей и Машиным папой, а ко­гда поезд остановился на вокзале, сама спрыгнула на перрон и пошла рядом как ни в чем не бывало.

В тот же день они успели в районную ветеринарную клинику. Молодой ветеринар, обращаясь на «вы» и исключительно к собаке, называя самого себя в третьем лице «дядей Сашей», а свою юную очаровательную медсе­стру «тетей Ксюшей», с недоумением уставился на Машиного папу, когда тот передал им диагноз их подмосковных коллег. «Тетя Ксюша» удивилась не меньше. По ее словам выходило, что коллеги объелись ухи. Манино заболевание было безоговорочно квалифицировано как запоздалая чума, Маня была названа героиней, самостоятельно справившейся с кризисом; для дальнейшего выздоровления ей были прописаны таблетки, уколы, а также еще какое-то удивительное средство — «чтобы шерсть росла еще лучше» и Маня к зиме стала «как настоящий медведь».

Домой они шли, как победители, — Маня бежала, задрав хвост, Машин папа громко пел по-французски «Марсельезу».

Дома их встретили Машина мама и Маша. Стуча хвостом по всему, что ей попадалось на пути в тесной квартире, стремительно поправляющаяся собака по очереди бросалась на шею то Маше, то Машиной маме. Радостная собака визжала, Машина мама плакала, Маша смеялась и то и дело падала.

Продолжая находиться во власти счастливого возбуждения, Машин папа быстро прошел на кухню. Там он достал из холодильника бутылку водки и стал быстро пить, наливая за рюмкой рюмку. Ощущение счастья ушло, но возбуждение не проходило.

С улицы раздались крики. Сосед Валера гонял по двору беременную жену.

Машин папа вспомнил врачиху, красномордого ветеринара, пьяную толпу на перроне и вдруг почувствовал, как на него неодолимо накатывает холодное тяжелое бешенство.