ПОЭЗИЯ И ПРОЗА
Татьяна
Вольтская
* * *
Я никак не пойму, что же стало другим —
То ли яблоня, то ли змеящийся дым
Из трубы, то ли розовый рыхлый ковер
Облаков, то ли холод, бегущий, как вор,
Огородами, то ли соседский сарай,
То ли крик электрички, косящий за край
Проводами зачеркнутых белых небес,
То ли перед ларьком кособокий навес,
То ли аист, летящий к гнезду напрямик
Через лес, то ли твой иностранный язык,
Абсолютно понятный, когда к моему
Прижимается, вдруг осветил эту тьму.
* * *
Боже мой, Боже мой, Боже мой, почему
Так по-дурацки устроена жизнь? Уму
Непостижимые черные колокольни
Елок, беззвучный благовест, треугольной
Ветки движенье навстречу душе, скорбящей
О сумасшествии мира. Дыханье чащи,
Полной черники, плесени, мха, болота,
Пение ветра, темная позолота
Сосен, разбросанных вольною колоннадой
Возле поляны. Мне ничего не надо,
Только щекой прижаться к их тонкой коже,
Только брести бесцельно по бездорожью,
Долго потом на небо глядеть во тьму.
Боже мой, Боже мой, Боже мой, почему?
ПАРК КУЛЬТУРЫ
1. Танцы
Парк, почти что Юрский, с чудовищами, на слом
Обреченный — заржавленные качели,
Ярко-красные клумбы, мученица с веслом,
В чьих пустых чертах — не родившийся Боттичелли,
Ядовитой тиной подернутые пруды,
Призрак лодочной стации — остов катамарана,
Голубая будка, разросшиеся кусты,
Старомодная парочка, будто сошла с экрана,
У лотка с мороженым, дети, собаки, смех,
Колесо обозренья, и на большой поляне
Со скелетом бетонной сцены — и смех и грех —
Краснорожий старик наяривает на баяне,
И старухи топчутся — якобы это вальс —
Как привыкли, без мужиков, и над каждой реет
Мутный призрак в скрипучих ремнях — разрешите вас —
И баян, задыхаясь, частит скорее.
2. Девушка с веслом
Все же античные формы в трусах и майке
Требуют осмысления — не азарта,
Не вожделенья, не смеха — поди
поймай-ка
Гипсовый взор блуждающий. Это Спарта:
Запах спортзала, пота, густых подмышек,
Не знакомых с бритвой, посвист военной флейты,
Мальчик с лисенком в лесу парашютных вышек,
«Родина слышит, Родина знает», — чей-то
Голос, почти рыдающий. Не садится
Солнце в империи, крытой сырым брезентом,
В грубом белье сатиновом ягодЕцы
И Казанову сделают импотентом.
Во поле только весло и стояло — вот и
Все и рассыпалось — просто открылся ларчик,
Полный костей, и знамен, и еще
чего-то...
Что тебе надобно там, на трибуне, старче?
3. Колесо обозренья
Колесо обозренья, заполненное на треть,
На котором, кроме пруда и ворот, не
думай
Ничего достойного обозреть,
До сих пор мне кажется колесом Фортуны.
Никогда не знаешь, то ли оно стоит,
То ли тихо плывет, и сидящие в нем счастливцы,
Собеседники ласточек, томно вкушают вид
Измельченный, утратив вдруг голоса и
лица.
Стадион, промзона, серой клешней — проспект,
Неуклюжее облако все
заливает тенью,
Словно чашку вдруг
опрокинули, — где ж разбег,
И внезапный взлет, и
стремительное паденье,
Ради которого,
собственно, весь сыр-бор
Затевался? Смазать бы
ось, да не сыщешь масла.
То карета Золушки
мчалась во весь опор,
Колесо отлетело — и в
лебеде увязло.
4.
Комната смеха
Ой, держите, держите
меня, смешно!
Что за ноги — бочонки и
щеки — блины, а шеи
Нету вовсе, зато богатырские
плечи, но
Шаг налево — и длинное, как траншея,
Протянулось тело — вовсе
без живота,
Но зато с гигантской
шеей, хотя и тощей,
На которой
башка на конце шеста
Воробьем уселась, а
ручки и ножки — мощи.
Шаг направо — тело
волнами пошло, смотри,
Словно в телевизоре, где
помехи.
Руки кренделем, ноги
подковой, а что внутри —
Кто же спросит?
Бухгалтеры, продавцы, морпехи —
Все хохочут, глядя в
зеркало тролля, где
Образ Божий кривится,
корчится и дымится,
Как нагретый за день
асфальт в дожде.
В ливне стекол с
грохотом сыплются наши лица.
5.
Комната ужасов
Ой, боюсь, боюсь
костлявой руки
И утробного хохота:
здесь, во мраке,
Громыхает тележка —
удар, поворот, прыжки
Окровавленных призраков,
саваны, словно флаги,
Задевают лицо, пассажир
от души визжит,
Будто на эшафот
коммунальной кухни
Никогда не всходил и,
как пулю в затылок, «жид!»
Никогда не слыхал, в трамвай залезая. Тухлый
Этот череп, загробный
ассортимент
Разве не отдыхает, когда
вразвалку,
Полосатой палкой играя,
подходит мент —
И не то
что времени там или денег жалко, —
А дрожит под кожей
подлое естество,
Проплывет в подкорке
овчарка, баланда, нары,
А в болотах лежат
солдатики за Невой... —
Что уж там фанерные
призраки и кошмары!
6.
Мороженое
Кто заслужит рай, тот
услышит волшебный хруст
Вафли, свернутой в
трубочку, снизу слегка подмокшей.
Белый конус растает, а потрясенный Пруст
Так в груди и останется — в горле, верней. Итог же —
Вереница детей, просветленных, неспешных пар,
От холодного счастья откусывавших
помалу,
Пронося торжественно, будто нездешний дар,
Ледяные конусы и овалы.
Странно, в мире, где призраки сыра и колбасы,
Презирая явь, не давали покоя спящим,
Где коровье вымя шваркалось на весы
Со свирепостью, — э т о все-таки
настоящим
Оставалось — как будто ангелы в дикий край
Закатили тележку с теткой, стоявшей гордо.
Пенье мелочи. Волны музыки. Этот рай
Никогда не открыл ворота: болело горло.
7. Лодочная станция
Лодка, в жидком стекле скользящая мимо клумб
И увядших фонтанов, стайки пустых скамеек,
На которых расселся шахматный, что
ли, клуб
Или, может, шашки — лодка пристать не смеет
И стремится дальше — вот уже зиккурат
Стадиона — только ступени ведут не к солнцу,
А навыворот, всеми трибунами — аккурат
В преисподнюю; к отроку с горном ладья несется
Мимо чудом не сломанных старых дач,
Все еще хранящих приметы большого
стиля,
Мимо серых толп, направляющихся на матч
По широкой аллее. Что еще упустили?
Заржавелый причал, на который пробраться — риск,
Карусель, жужжащую, будто прялка,
И камыш, и лодку — все заливает Стикс, —
И кафе-стекляшку, и пляж. Ничего не жалко.
