СЕРГЕЮ СТРАТАНОВСКОМУ — 60

АНДРЕЙ АРЬЕВ

ЗЫРЯНИН ТЮТЧЕВ

Сергей Стратановский пишет стихи от имени зырян, к которым не пришел Тютчев. Он-то знает, какая это потеря. Обидно за зырян. Поэтому побоку собственную биографию: клуб при Дворце пионеров, французское отделение филфака, блоковский семинар Д. Е. Максимова, Всесоюзный музей А. С. Пушкина, Российскую национальную библиотеку... Поэзия коварна — в своем перманентном отклонении от того, что данная эпоха канонизирует в качестве «положительного» и«поэтического», услаждающего душу.

 Со времен Гюго и Бодлера это отклонение принято называть «новым трепетом». «Новый трепет» Сергея Стратановского спровоцирован его избыточным интеллектом, щедро выплескиваемым из высокого ампирного окна на за­плеванную прохожим людом мостовую. Юпитеру дозволено ровно то же самое, что и быку.

В правильности своего пути Стратановский уверялся вместе с превознесенным ныне питерским андеграундом 1970-х. Был его бедным рыцарем, участ­ником подпольных семинаров, издателем (вместе с Кириллом Бутыриным) журналов «Диалог» и «Обводный канал», автором «Часов», «37», «Северной почты»… Понятно, что и первая его публикация тоже отдавала крамолой — парижский альманах Михаила Шемякина «Аполлон-77»… На родине стихи Стратановского в подцензурной печати известны с 1985 года: коллективный сборник «Круг», компромиссное детище андеграунда и официальных структур. Не скажу, к поэтической ли биографии, к бытовой ли это отнести, но вскоре после отрадной публикации на родине, «из тени в свет перелетая», Стратановский неожиданно куда-то канул. Начиная с 1986 года и до начала 1990-х из-под его пера не появилось, кажется, ни строчки. Слушал, должно быть, чего это все вдруг так разговорились?

Отличная от бытовой, поэтическая биография Сергея Стратановского определилась двумя факторами: бурной «пражской весной» 1968 года и тихим царскосельским genius loci, в обнимку с которым эта «весна» переживалась. В юности повеявший вешний ветер в пустынном Царскосельском саду не ослабевает в его лучших стихах и сегодня:

Обелиски, колонны…

Но тихо в аллеях просторных

Ветер вешний

Сюда не приносит вестей

Из Чечни мятежной

Из ее непокорных ущелий.

Стратановский — автор политически неангажированный. Но суть той политической ситуации, внутри которой пребывает, он переживает сильнее многих. Последняя его книга называется «Рядом с Чечней» (2002).

В разных модификациях, но указанная антиномичность — культурного богатства и исторической нищеты, интеллектуального порыва и рутинной психологии, высокого мифотворчества и лубочной аляповатости и тому подобных взаимообусловленных несовместимостей — есть тема, содержание и порожденная ими эстетика его стихов.

Стратановский далек от традиционализма, не будучи в то же время, что очень существенно для понимания природы его поэзии, сторонником авангардистских, тем более пост-постмодернистских, крайностей. Ему чуждо понимание искусства как иронической игры со знаками культуры. Искусство — и прежде всего поэзия — имеет, полагает он, прямое отношение к онтологическим ценностям человеческой жизни: к любви, к радости, к горю, к вере и неверию. Стихотворение представляется Стратановскому неким цветком в захолустье, диковинной красоты существом, въяве растущим и крепнущим на глазах читателя. Поэт «обманывает» его привычные ожидания, но показывает ему не какую-то химеру, не эпатирующую «подробность», а новую, обжигающую наше сознание, реальность:

Мне цыганка-рябина

Милей хоровода берез

Их славянский наркоз

Снимет боль, но не вылечит сплина

А рябина целит

Зрелой яростью ягод кровавых

И по селам царит

И цыганит в дубравах.

                                                     (1981)

 В дальнейшей стихотворной практике у Стратановского еще сильнее, чем в этом примере, определенный содержанием, меняется строчечный ритм, то исчезает, то вновь появляется рифма, зияют пробелы в пунктуации или, наоборот, речь становится насыщенной графическими символами...

 Рассматривать явление Стратановского как плод, непроизвольно сорвавшийся с какой-либо литературной яблони, затруднительно, ибо его эстетика отрицает «школу» во имя утверждения творческой индивидуальности поэта. Конечно, всякий настоящий художник, в конце концов, «школу» преодолевает. Но здесь мы сталкиваемся с уникальным случаем принципиальной внесистемности собственно стихотворного метода — при очень явственной чуткости поэта к культурным явлениям, к истории культуры в целом. Философский мир Григория Сковороды и Николая Федорова, проза Николая Гоголя и Андрея Платонова, беседы с близким в молодости по духу Кириллом Бутыриным повлияли на поэзию Стратановского больше, чем самые значительные из стихов его предшественников и современников. Разумеется, и собственно стиховая перекличка Стратановского с державинским «металла звоном», с лермонтовским «непроходимых мук собором», с хлебниковской «нагой свободой» или с мандельштамовской «шестипалой неправдой» налицо во многих его текстах. Но это в большей степени обычная культурная рецепция, продиктованная очень культурной памятью поэта, чем развитие или преодоление чьей-то поэтики.

Бутырин в свое время заметил: Стратановский — «...поэт, мыслящий не метафорами и символами, а мифами». Метафоры и символы в поэзии Стратанов­ского, конечно, присутствуют — и в немалой степени. Смысл приведенного суждения в том, что метафоры эти и символы не служат поэту сокровенным орудием осовременивания стихотворения, насыщения его аллюзивным подтекстом, столь распространенным у авторов, равно печатавшихся и не печатавшихся во времена «застоя». Так, например, в самой известной вещи Стратановского советского периода, поэме «Суворов» (1973), видели чуть ли не прямое переложение старой истории на новый лад, «подарок» к пятой годовщине вторжения советских войск в Прагу. Сюжет поэмы на такую трактовку едва ли не наталкивает: в ней речь идет о взятии русскими войсками Праги, предместья Варшавы, во время восстания Костюшко. Исключено, чтобы поэт не понимал: политическая трактовка поэмы неизбежна. Тем эффектнее он этим обстоятельством пренебрег — демонстративно написав о культе героя и героического в любой из моментов истории. Так что, осовременивая поэму, найдешь в ней смысл скорее «мракобесный», чем «крамольный»: покоритель Праги представлен тут «российским Марсом» и «полнощных стран героем». Впрочем, самое пылкое воображение вряд ли найдет среди «водителей масс» 1968 года — Суворова.

Миф рассматривается у Стратановского всегда двуедино — и с точки зрения его создавших, и с точки зрения от него потерпевших. Эта амбивалентность выражена в «Суворове» прежде всего. И тут же подытожена:

Суворов спит в могиле бранных снов,

В сиянии покоя,

А дух его парит, преступный дух героя

И кавалера многих орденов.

Из того, что Стратановский «мыслит мифами», вывода о его собственном «мифотворчестве» не последует. «Мифологию» он скорее дискредитирует. Во всяком случае «современную мифологию». Лирический субъект этой поэзии — человек бунтующего сознания. Не отождествим этого субъекта с автором по одной простой причине: он не ведает об оборотной стороне чеканящейся медали, не знает, что неповторимость стиху придают авторские обертоны, а не чужая речь. Хотя именно чья-то безымянная тирада, как правило, и организует сюжет стихотворения Стратановского

Об иронии говорить также остережемся. Если она у Стратановского и наличествует, то как способ преодоления иронии же. Как способ защиты сюжетов и тем, о которых принято говорить с иронией. Очень ответственное эстетическое кредо Стратановского сводится к желанию обнаружить неведомое в пошлом, истинное в банальном, к попытке раскрыть ходульное выражение как лирическое. Это своего рода «остранение остранения»: на мгновение показав привычную вещь с необычной стороны, поэт все же доказывает, что и в демонстрации примелькавшегося фасада остается свой немалый смысл.

Особенно после выхода первой книжки в 1993 году лирика Стратановского превращается в пестрое собрание причудливых изразцов. Их разнообразие подчеркивает их типологическое сходство. Достаточно двух примеров из последовавшей за первой книжкой «Тьмы дневной» (2000), чтобы представить въяве, о чем идет речь:

Вот Павка Чичиков —

вчера партаппаратчик

Теперь хозяин фирмы по продаже

Российских голых душ

в лимонный Сингапур.

И — не менее характерный образчик:

Вот премьера балета

«Загадочный Логос-Христос»

Пляска голой Марии

с добавкой мистических поз

Вихрь апостолов, поступь Пилата

Взрыв театра в финале,

подготовленный сектой подпольной

Христиан-террористов.

Вот и последняя книга, «Рядом с Чечней», «действо» в ней воссоздано пунктиром, по мифу — о Пхармат-Прометее. Лирическим жанром, стишками, в строфы-гробы заколоченными, Стратановский пренебрег окончательно. Зачем они ему после «Уединенного», после «Опавших листьев»? Розанов — вот кто для него поэт метафизики сладкой, поденной, ее выдумщик и образец. Даром, что все его пряные озарения сегодня и известны, и обмусолены. У Сергея Стратановского  «Апокалипсис мимолетный» — получился.

 Верим: и он не конец. «Стихи не о любви» не остановит никто. Можно и «стихами» их не называть, просто — «текстами». Можно и о самих рифмах вспоминать лишь от случая к случаю. Потому что — нет закона. Закона нет. Сплошь Поправки. Как и жизнь — слабым не по плечу.