СЕРГЕЮ СТРАТАНОВСКОМУ — 60
АНДРЕЙ АРЬЕВ
ЗЫРЯНИН ТЮТЧЕВ
Сергей Стратановский пишет стихи от
имени зырян, к которым не пришел Тютчев. Он-то знает, какая это потеря. Обидно
за зырян. Поэтому побоку собственную биографию: клуб при
Дворце пионеров, французское отделение филфака, блоковский
семинар Д. Е. Максимова, Всесоюзный музей А. С. Пушкина, Российскую
национальную библиотеку... Поэзия коварна — в своем перманентном отклонении от
того, что данная эпоха канонизирует в качестве «положительного» и«поэтического», услаждающего душу.
Со времен Гюго и Бодлера это отклонение принято называть «новым трепетом».
«Новый трепет» Сергея Стратановского спровоцирован
его избыточным интеллектом, щедро выплескиваемым из высокого
ампирного окна на заплеванную прохожим людом мостовую. Юпитеру
дозволено ровно то же самое, что и быку.
В правильности своего пути Стратановский
уверялся вместе с превознесенным ныне питерским
андеграундом 1970-х. Был его бедным рыцарем, участником
подпольных семинаров, издателем (вместе с Кириллом Бутыриным)
журналов «Диалог» и «Обводный канал», автором «Часов», «37», «Северной почты»…
Понятно, что и первая его публикация тоже отдавала крамолой — парижский
альманах Михаила Шемякина «Аполлон-77»… На родине стихи Стратановского
в подцензурной печати известны с 1985 года: коллективный сборник «Круг»,
компромиссное детище андеграунда и официальных структур. Не скажу, к
поэтической ли биографии, к бытовой ли это отнести, но вскоре после отрадной
публикации на родине, «из тени в свет перелетая», Стратановский неожиданно куда-то канул. Начиная
с 1986 года и до начала 1990-х из-под его пера не появилось, кажется, ни
строчки. Слушал, должно быть, чего это все вдруг так разговорились?
Отличная от бытовой, поэтическая биография
Сергея Стратановского определилась двумя факторами:
бурной «пражской весной» 1968 года и тихим царскосельским
genius loci, в обнимку с
которым эта «весна» переживалась. В юности повеявший вешний ветер в
пустынном Царскосельском саду не ослабевает в его лучших стихах и сегодня:
Обелиски, колонны…
Но тихо в аллеях просторных
Ветер вешний
Сюда не приносит вестей
Из Чечни мятежной
Из ее непокорных ущелий.
Стратановский — автор политически неангажированный. Но суть той политической ситуации, внутри
которой пребывает, он переживает сильнее многих. Последняя его книга называется
«Рядом с Чечней» (2002).
В разных модификациях, но указанная антиномичность
— культурного богатства и исторической нищеты, интеллектуального порыва и
рутинной психологии, высокого мифотворчества и лубочной аляповатости
и тому подобных взаимообусловленных несовместимостей — есть тема, содержание и
порожденная ими эстетика его стихов.
Стратановский далек от
традиционализма, не будучи в то же время, что очень существенно для понимания
природы его поэзии, сторонником авангардистских, тем более пост-постмодернистских, крайностей. Ему чуждо
понимание искусства как иронической игры со знаками культуры. Искусство — и прежде всего поэзия — имеет, полагает он, прямое отношение
к онтологическим ценностям человеческой жизни: к любви, к радости, к горю, к
вере и неверию. Стихотворение представляется Стратановскому
неким цветком в захолустье, диковинной красоты существом, въяве растущим и
крепнущим на глазах читателя. Поэт «обманывает» его привычные ожидания, но
показывает ему не какую-то химеру, не эпатирующую «подробность», а новую,
обжигающую наше сознание, реальность:
Мне цыганка-рябина
Милей хоровода берез
Их славянский наркоз
Снимет боль, но не вылечит сплина
А рябина целит
Зрелой яростью ягод
кровавых
И по селам царит
И цыганит в дубравах.
(1981)
В дальнейшей стихотворной
практике у Стратановского еще сильнее, чем в этом
примере, определенный содержанием, меняется строчечный ритм, то исчезает, то
вновь появляется рифма, зияют пробелы в пунктуации или, наоборот, речь
становится насыщенной графическими символами...
Рассматривать явление Стратановского как плод, непроизвольно сорвавшийся с
какой-либо литературной яблони, затруднительно, ибо его эстетика отрицает
«школу» во имя утверждения творческой индивидуальности поэта. Конечно, всякий
настоящий художник, в конце концов, «школу» преодолевает. Но здесь мы
сталкиваемся с уникальным случаем принципиальной внесистемности
собственно стихотворного метода — при очень явственной чуткости поэта к
культурным явлениям, к истории культуры в целом. Философский мир Григория
Сковороды и Николая Федорова, проза Николая Гоголя и Андрея Платонова, беседы с
близким в молодости по духу Кириллом Бутыриным
повлияли на поэзию Стратановского больше, чем самые
значительные из стихов его предшественников и современников. Разумеется, и
собственно стиховая перекличка Стратановского с
державинским «металла звоном», с лермонтовским
«непроходимых мук собором», с хлебниковской «нагой
свободой» или с мандельштамовской «шестипалой
неправдой» налицо во многих его текстах. Но это в большей степени обычная
культурная рецепция, продиктованная очень культурной памятью поэта, чем
развитие или преодоление чьей-то поэтики.
Бутырин в свое время заметил: Стратановский — «...поэт, мыслящий не метафорами и
символами, а мифами». Метафоры и символы в поэзии Стратановского,
конечно, присутствуют — и в немалой степени. Смысл приведенного суждения в том,
что метафоры эти и символы не служат поэту сокровенным орудием осовременивания стихотворения, насыщения его аллюзивным подтекстом, столь распространенным у авторов,
равно печатавшихся и не печатавшихся во времена «застоя». Так, например, в
самой известной вещи Стратановского советского
периода, поэме «Суворов» (1973), видели чуть ли не
прямое переложение старой истории на новый лад, «подарок» к пятой годовщине
вторжения советских войск в Прагу. Сюжет поэмы на такую трактовку едва ли не
наталкивает: в ней речь идет о взятии русскими войсками Праги, предместья
Варшавы, во время восстания Костюшко. Исключено,
чтобы поэт не понимал: политическая трактовка поэмы неизбежна. Тем эффектнее он
этим обстоятельством пренебрег — демонстративно написав о культе героя и
героического в любой из моментов истории. Так что,
осовременивая поэму, найдешь в ней смысл скорее «мракобесный», чем
«крамольный»: покоритель Праги представлен тут «российским Марсом» и «полнощных
стран героем». Впрочем, самое пылкое воображение вряд ли найдет среди
«водителей масс» 1968 года — Суворова.
Миф рассматривается у Стратановского всегда двуедино — и с точки зрения его
создавших, и с точки зрения от него потерпевших. Эта амбивалентность выражена в
«Суворове» прежде всего. И тут же подытожена:
Суворов спит в могиле бранных снов,
В сиянии покоя,
А дух его парит, преступный дух героя
И кавалера многих орденов.
Из того, что Стратановский
«мыслит мифами», вывода о его собственном «мифотворчестве» не последует.
«Мифологию» он скорее дискредитирует. Во всяком случае «современную мифологию».
Лирический субъект этой поэзии — человек бунтующего сознания. Не
отождествим этого субъекта с автором по одной простой причине: он не ведает об
оборотной стороне чеканящейся медали, не знает, что неповторимость стиху
придают авторские обертоны, а не чужая речь. Хотя именно чья-то безымянная
тирада, как правило, и организует сюжет стихотворения Стратановского
Об иронии говорить также остережемся.
Если она у Стратановского и наличествует, то как способ преодоления иронии же. Как способ защиты
сюжетов и тем, о которых принято говорить с иронией. Очень
ответственное эстетическое кредо Стратановского
сводится к желанию обнаружить неведомое в пошлом, истинное в банальном, к
попытке раскрыть ходульное выражение как лирическое. Это своего рода «остранение остранения»: на мгновение показав привычную вещь с необычной стороны, поэт
все же доказывает, что и в демонстрации примелькавшегося фасада остается свой
немалый смысл.
Особенно после выхода первой книжки в
1993 году лирика Стратановского превращается в
пестрое собрание причудливых изразцов. Их разнообразие подчеркивает их
типологическое сходство. Достаточно двух примеров из последовавшей за первой
книжкой «Тьмы дневной» (2000), чтобы представить въяве, о чем идет речь:
Вот Павка Чичиков —
вчера партаппаратчик
Теперь хозяин фирмы по
продаже
Российских
голых душ
в лимонный Сингапур.
И — не менее характерный образчик:
Вот премьера балета
«Загадочный Логос-Христос»
Пляска голой Марии
с добавкой мистических поз
Вихрь апостолов, поступь Пилата
Взрыв театра в финале,
подготовленный
сектой подпольной
Христиан-террористов.
Вот и последняя книга, «Рядом с Чечней», «действо» в ней
воссоздано пунктиром, по мифу — о Пхармат-Прометее.
Лирическим жанром, стишками, в строфы-гробы заколоченными, Стратановский
пренебрег окончательно. Зачем они ему после «Уединенного», после «Опавших
листьев»? Розанов — вот кто для него поэт метафизики сладкой, поденной, ее
выдумщик и образец. Даром, что все его пряные озарения сегодня и известны, и обмусолены. У Сергея Стратановского «Апокалипсис мимолетный» — получился.
Верим: и он не конец. «Стихи не о любви» не
остановит никто. Можно и «стихами» их не называть, просто — «текстами». Можно и
о самих рифмах вспоминать лишь от случая к случаю. Потому что — нет закона.
Закона нет. Сплошь Поправки. Как и жизнь — слабым не
по плечу.
