ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Валерий Сосновский

ВТОРЧЕРМЕТ

Старенький двор в нехорошем районе —

Те же старухи и те же качели.

 Борис Рыжий

1

Только плакала ты у меня на плече

О дебилах, убийцах, зэка и вообще

О безжалостном мире, о хрупкой судьбе

Нашей проданной юности, и о себе,

Об обманутых детях, которых с пелен

Убеждали в беспечности наших времен,

И в безгрешности слов на отцовских устах,

И в бессмертии истин на книжных листах.

2

На окраине мира, под небом седым,

Где туманом является пасмурный дым

Из фабричной трубы, где столетья подряд

Прямо в душу смердит жировой комбинат,

Где ютится в домах ровно в пять этажей

Племя полубандитов и полубомжей,

Ты стояла у бездны, разъятой вверху,

Как серебряный ангел на черном ветру.

3

И, сорвавшись, летели в воронку времен

Старый двор и сугробы, объятые сном,

Сумрак ночи на фоне дымящей трубы,

Три скамейки, разбитых качелей столбы,

И подъезд, обветшавший, как древняя ложь,

Подоконник в окурках, соседский дебош,

Звон разбитых бутылок, с ухмылкою шмон

И тлетворная сладость чужих похорон.

4

Ты прощалась с печалью и болью своей,

И январский мороз пробирал до костей,

И высокий фонарь темноту удлинял,

И твой голос в ладонях дрожал у меня,

И застывшие льдинками тени в земле

Обретали прощенье в нездешнем тепле

И сгорали, как искры, свободны навек,

Там, где слезы упали на выжженный снег.

ОДИННАДЦАТЫЙ КОРПУС

Хвала конструктивизму! Всю мощь его основ

Воочию представил нам зодчий Соколов.

Мы в Городке чекистов пьем пиво дотемна,

Но полная восходит над Городком луна,

И проступает зыбко сквозь несказанный свет

Одиннадцатый корпус — его на карте нет.

Одиннадцатый корпус — там в кожаных плащах

Угрюмые скитальцы с глухим огнем в очах.

Они читают книги, вскрывают, хмуря лбы,

В трагедиях Эсхила смысл классовой борьбы,

Толкутся в кабинетах, черкаются в делах,

И воздух заменяет им человечий страх.

Но только опасайся, господь тебя прости,

В одиннадцатый корпус в такую ночь войти.

Пройдешь по коридорам, где говорит «Солги!»

Суровый век, чеканя тяжелые шаги,

Потом тебя учтиво проводят в кабинет,

Где над столом пустынным Дзержинского портрет.

Глядит Дзержинский зорко, глядит в грядущий век,

Прошу, прошу, присядьте, товарищ имярек.

Вы с кем вчера беседу вели про Амстердам?

И свет стоваттной лампы ударит по глазам.

Глупец, ты думал, пытки легко перенести?

Раздроблены фаланги, теснится боль в горсти.

Продашь друзей, и близких, и самого себя

И в ужасе отпрянешь от самого себя!

Ты думал схорониться в свой виртуальный мир?

Каюк врагам народа! Эй, кто там, конвоир!

И вот в глухом подвале длиною в тыщу лет

Тебе глядит в затылок холодный пистолет,

И конвоир устало стирает пот со лба:

«Тяжелая работа. Полночная пальба».

Но в холоде предсмертном ты напрягаешь слух:

Не закричит ли где-то поблизости петух?

Заголосил, родимый! Пришла его пора!

Испуганные тени метнутся со двора,

Одиннадцатый корпус растает, словно дым,

И ты во двор выходишь разбитым и седым,

Достанешь сигарету здоровою рукой,

Затянешься, присядешь и обретешь покой,

Вполголоса затянешь про матушку-тюрьму,

А что ты в жизни понял — не скажешь никому.