ЭССЕИСТИКА И КРИТИКА
Александр
Мелихов
ГОЛЛАНДЦЫ «МАЛЫЕ» И
ПОДЛИННЫЕ
Идиллические будни «малых голландцев» для многих
заслонили промышленные и колониальные подвиги мировой державы, заклейменные
проклятьем самого Маркса как «бесподобная картина предательств, подкупов,
убийств и подлостей». Зная, что гнев папы Карла всегда был направлен на сильнейших, можно не сомневаться, что тогдашние Нидерланды
были государством-лидером.
Но уж в сказке о
сегодняшней Голландии она предстает царством стерильной чистоты, сыров,
тюльпанов и всеобщей толерантности, отчего погружение в мир «Морских рассказов»
(СПб., 2008) одного из крупнейших голландских прозаиков Маартена Бисхёвела
способно вызвать потрясение, подобное тому, какое испытал мальчик из хорошей
семьи, устроившийся юнгой на танкер «Эссо Роттердам» из любви к морским
путешествиям и приключениям.
«— Что это такое, — спросил я у стоявших рядом.
— Как, ты не знаешь, что это? — сказали они. —
Это отработанное машинное масло, которое уже нельзя использовать. А на дне
нефтяной осадок, ты еще не знаешь, что это такое? Очень интересная штука.
— Еще не знаю, — ответил я, — я никогда раньше
такого не видел, все, что вы здесь так любезно мне показали, для меня
совершенно ново.
— Во-во-во, — заулыбались вокруг меня, — пора
его уже крестить, не так ли?
— Точно, — ответил мой знакомый механик и поднял
меня на вытянутых руках вверх, словно это самое обычное дело, и опустил с
головой в бак, прямо в его вонючее содержимое.
Какое-то время подержал меня так. Когда я уже начал задыхаться, он вытащил меня
на воздух, а потом сунул в бак еще раз. После этого он отпустил меня. Дал мне
напоследок хороший пинок под зад.
— Сейчас без двадцати час, — сказал один из
моряков, — это была так, шутка, сам понимаешь, к рабочим обязанностям никакого
отношения не имеет. Так что, юнга, дуй отсюда живо. Если хоть слово скажешь
капитану, мы тебя вообще запихаем в топку. Чтобы через двадцать минут был
чистенький, как бычок, упавший в соляную кислоту, и чтобы еда ждала нас на
столе. Мы любим, когда стол чистый, понял?»
Бедный
парнишка под хохот механиков выбирается по осклизлым ступенькам, рискуя
свалиться в молотилку исполинских колес, выбрасывает за борт всю одежду вместе
с ботинками, но и через двадцать минут в душе у него только-только начинают
разлипаться глаза, а волосы под смоляной шапочкой так и не обнаруживаются.
Однако два добрых матроса готовы ему помочь: давай уж вымоем поросенка.
«Он
взял щеточку для ногтей и под горяченной водой принялся до крови тереть головку
моего члена. Благодарение богу, на ней не было масляного осадка, я был
счастлив, что я не еврей и не обрезанный: так хоть крайняя плоть уберегла ее от
дегтя».
Затем
его физиономию впечатывают в кружку, в которой обнаруживается малюсенькое
пятнышко налета от кофе, затем расквашивают нос и
почти выбивают два зуба, но зато уже на следующий день благодушно позволяют
расслабиться: мы-де вчера тебя немножко подразнили, зато сегодня делай что
хочешь. Но когда счастливчик ложится в плавках позагорать на шлюпочной палубе,
та же парочка из душа швыряет его за борт с высоты двадцати трех метров. А вода
внизу несется с бешеной скоростью, ибо в этот момент как раз открыли шлюз.
Ничего,
бодрится новичок, «это только посвящение, со временем все станет на свои
места».
«Но
я ошибался. Потому что для этих людей я был не просто юнгой, которому, прежде
чем он станет моряком, надо доходчиво объяснить что к
чему, я был для них чужаком, которому вздумалось месяц-другой понюхать морского
воздуха; они видели во мне олицетворение всех гимназистов, всех студентов, всех
будущих капиталистов и судовладельцев, а не моряка-ученика. Но это я понял
намного позже».
В
книге хватает и поэтичного и безобразного вплоть до изнасилования норвежского
юнги с разрывом сфинктера, но герой, который так и остается домашним песиком
среди морских волков, возникает снова и снова, и
наконец под именем Исаака встречает странника, путешествующего по морю в
одиночку на мопеде, и страшно ему завидует, — а потом начинает бессознательно
повторять движения крыльев летящего альбатроса, умеющего летать и приземляться
где только душе угодно…
Книга
издана при поддержке Посольства Королевства Нидерландов в Москве и Генерального
консульства в Санкт-Петербурге, и если издание задумано с целью сближения наших
народов, то выбор сделан на редкость удачно: изъяны сближают нас надежнее, чем
достоинства. Признание, что все мы не более чем люди и никому не стоит слишком
много о себе воображать, — это, пожалуй, самая гуманистическая из так
называемых общечеловеческих ценностей.
«Морские
истории» начинаются в эпоху нашей оттепели, а в «Сне
льва» Артура Апина (СПб., 2011) звучит эхо сексуальной революции.
«Когда
на улицах Амстердама встречалась молодежь, они бросались друг другу в объятия,
не важно — были они знакомы или нет, и праздновали свободу, скидывая с себя
одежду.
Они
кувыркались голышом на газонах и в парках. Курили, пили и танцевали под
надзором полицейских с яркими тюльпанами на фуражках. Молодые люди занимались любовью как хотели и с кем хотели. <…> В своих песнях
они воспевали свободу и любовь, словно те были нераздельны. Бросали розы
солдатам, а врагов целовали, словно любовь никогда не была причиной войны».
Нам,
не пережившим этой мимолетной сказки — зло побеждено, все дозволено, — быть
может, до конца и не понять, что за отношения связывают главных героев —
Максима и Галу, сначала вынужденных играть любовников в студенческом спектакле,
а затем так увлекшихся, что и в реальности превратились в… Решайте
сами, как это назвать:
«Нет ни одного местечка на их телах, которого бы
за эти годы не коснулись губы другого. Но это ли делает мужчину и женщину
любовниками?
Во время болезни или после пьянки
один убирал за другим рвоту без малейшего отвращения, а потом забирался в
испачканную постель, чтобы остаток ночи вытирать другому лихорадочный пот со лба
и груди. Но что бы они ни делали в этой постели, убежденные, что держат в своих
объятиях самое дорогое, что у них есть, сексом они не занимались.
Вместо этого они шли гораздо дальше. Описывали
друг другу интимные оттенки своих чувств. Как они занимались любовью с другими
или хотели бы заниматься, что они при этом чувствовали и как они могли помочь
друг другу разжигать новые страсти. В этом, казалось, один старался
перещеголять другого, одновременно поглаживая обнаженную спину своего любимого.
От каждого слова и каждой слезы, которыми они делились, они становились и ближе
друг к другу и дальше друг от друга. Пока они
выслушивали трепетные признания другого, сердце таяло, а потом, в мгновение
обостренной ранимости, вдруг сжималось, как будто из каждого откровения на
свежую ссадину капала кислота».
Гала, кроме того, подвержена
эпилептическим припадкам, во время которых Максим вкладывает ей в зубы платок,
но и за ее антисудорожными таблетками приходится следить тоже Максиму: «Ему
достаточно того, что он причастен к ее беспечности, в которой он черпает
надежду». Что черпают в ней остальные, не вполне понятно, но — за одну ее
улыбку «можно простить двойное убийство». «Нос у нее, если присмотреться,
слишком плоский. Голова — слишком квадратная. Она кажется слишком большой для
ее тела, и черты лица неправильные. Но при этом нет ни одного мужчины, которого
бы к ней не влекло».
И вот они — влюбленные? друзья? — уже играют в
голландском кино, но душа их тянется к вершине кинематографического мира — в
Вечный город, где работают крупнейшие режиссеры и даже сам великий Снапораз
(псевдоним Феллини, позаимствованный из «Города женщин»).
Римская кинематографическая тусовка
с прожженными агентами и гомосексуальными эстетами изображена весьма рельефно.
Деньги подходят к концу, а Снапораз остается недоступнее папы римского. И вот наконец — друзья? любовники? — пробиваются к его
величеству через пожарную лестницу. Гений косится в ее декольте и произносит
по-итальянски: «Привет, сиськи!» А красавцу Максиму
выносит безжалостный приговор: «Ты мне не подходишь. Ни сейчас, ни потом».
Теперь Гале нужно сидеть и ждать, когда король о
ней вспомнит, а Максиму как-то устраивать свою судьбу отдельно. На прощанье
«они занимаются любовью, но впервые не как друзья, а как мужчина и женщина».
Чтобы оказаться в боевой готовности в тот миг,
когда божество ее востребует, Гала держит свой светильник зажженным: выполняет
роль элитной проститутки, гордо претерпевает изнасилование сутенером, желающим
убедиться
в качестве поставляемого товара, но в конце концов
становится последней страстью великого маэстро. Притом что его пожизненная
любовь к гениальной «Джельсомине» тоже изображена
местами даже пронзительно. Однако «любовь, которую ты делишь между двумя
людьми, только удваивается».
Да, «Сон льва» — умный и увлекательный роман, и
лишь интонационная и пластическая сдержанность и неторопливость мешают ему
сделаться захватывающим. Впрочем, вероятно, именно такие книги в большей
степени нуждаются в поддержке «Dutch Foundation for Literature».
И в завершение — «Красный дождь» Сейса Нотебоома
(М., 2011). Немолодой писатель на вершине признания перебирает «осколки
прошлого» с редким после «малых голландцев» ощущением, что для художника
мелочей нет. Из неспешной картины нищеты и запущенности испанского острова,
сделавшегося для повествователя своеобразной малой родиной, вырастает наше
понимание, что же его туда влечет — подлинность жизни, скрытая от глаз так
называемыми благами цивилизации. Вот какие чувства вызывает у него наконец-то
проложенный водопровод, сделавший ненужными колодцы: «Мне жаль исчезнувшего
ощущения особой ценности воды, ее Божественного происхождения».
«Era
muy moderno», — говорит его соседка Мария о покончившем с собой брате.
«Как
вам понравится эта эпитафия? „Был чересчур современным“.
Наркотики? Алкоголь? Насилие?»
«Несовременность»
выражается еще и в раздолбайстве. «Люки не покрашены. Дверь не починена.
Засохшее дерево не спилено. Телефон не работает. Свет в доме соседей не горит.
Но Венера появляется в небе, а за нею — все остальные звезды. И ночная птица,
как всегда, заводит вдали свою грустную песенку».
«Ветер
колышет ветви деревьев едва слышно: так ударник шуршит щеточкой по своему
барабану. Потом — в пять — просыпаются петухи, но теперь гораздо дальше, чем
прошлым летом. Так я узнаю, что Мануэль избавился от кур. <…>
Восемь
— Лиза повезла Изабель в школу, после этого можно включать Би-би-си, чтобы
узнать мировые новости: Афганистан, Ирак, Дарфур, Буш, Бангладеш, Израиль,
ФАТХ, ХАМАС — пора приступать к сбору опавших листьев». От жестокой суеты — к
будничным радостям.
«Приготовление
пищи — ручной труд, с ударением на слове „труд“. У большинства людей на это уже
не хватает ни времени, ни желания. Сердце переворачивается, когда видишь в
супермаркете молодую пару, покупающую на обед готовые блюда, чтобы подогреть их
в микроволновке».
Современный
мир очень гордится теми скоростями, с которыми он проносится мимо подлинной
жизни. Сейс Нотебоом вслед за «малыми голландцами» учит нас жить неторопливо,
ощущая драгоценность каждого мгновения.
Но
вот лирический герой, решивший посетить родину поэта Леопарди, выходит из отеля
на улицу под бледное холодное солнце и обнаруживает, что в Реканати родился не
один певец, а целых два: перед ним памятник божественному тенору Бениамино
Гигли. Боже правый, неужто в культурном
издательстве было некому подсказать переводчику, что Беньямино Джильи в России
привыкли называть иначе?
Но
этот ляп в конце концов смывается «Красным дождем», из
которого выходишь, обогатившись новыми оттенками близости уже не к «малой», но
к подлинной Голландии. Жаль, у нас нет ничего подобного щедрому Фонду издания
и перевода нидерландской литературы, а то, глядишь, и голландцы прониклись бы к
нам такой же приязнью.