ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Ксения Дьяконова

* * *

Нет, разве можно спать, когда войска

Наполеона захватили всю подушку,

где твой горящий лоб, затекшая рука,

и смерть, чужая смерть снимает стружку

с воображенья твоего,

и князь Андрей влюбляется впервые

в тебя, и только это волшебство

страшнее, чем раненья пулевые,

и падаешь лицом в колючий снег,

и просыпаешься, и видишь смутно,

что за окном давно сменился век,

и только жизнь твоя ежеминутна.

* * *

Твой старый секретер, где Мерилин

соседствует с молочницей Вермеера,

где спит абсент, а рядом — аспирин

и синее мерцанье плеера, —

все это так похоже на меня:

такое же безумное смешение

всего на свете, ночь при свете дня

и вывихнутое воображение.

* * *

Теперь у них мальчик, бушующее существо,

чья жизнь поглотила их мысли. Звонят они редко

и ставят веб-камеру так, чтобы только его

мы видели. Да, это черство, я знаю, и едко —

и все же мы раньше могли говорить обо всем:

не только о том, как отчаянно режутся зубы,

о новой рубашке, сегодня блестящей на нем,

о первых словах, посещающих детские губы.

И сотни его фотографий в какой-то момент

наскучили нам. «А вы знаете, осенью Ницца,

где мы побывали...» — но поздно, и выключен свет

в той жизни, где раньше могли вчетвером находиться.

* * *

Одни в нее входят, превозмогая страх:

сперва по колено, потом по пояс;

другие под чей-то неуловимый взмах

под нее бросаются, как под поезд;

для третьих она — свеченье в чужом окне;

четвертые с ней встречаются слишком поздно.

И те и другие видят ее во сне

и знают, что без нее даже ночь беззвездна,

не говоря уже о словах,

перегорающих, словно лампочка в коридоре,

ведущем в прошлое, в комнату, где сперва

жила тревога, надежда, радость и боль, — но вскоре

разбилось, точнее, рухнуло их родство,

словно они соседствовать не умели...

А те, кто как будто любят только Его,

кого они любят на самом деле?

* * *

Как Чарли Паркер, еле стоя на ногах,

на облаке, на гребне героина,

всей кожей чувствуя, что тошнота и страх

его убьют, играл, как если бы пружина

из сердца выстрелила, высыпала тьму

горячих звезд — из каждой жилы саксофона

он выжал счастье и огонь, и мы в дыму

его огня еще стоим ошеломленно —

так жизнь, наверно, выпотрашивает звук

из нас пронзительный, густой и настоящий,

за счет отчаянья, за счет смертельных мук,

раз или два за воплощение, не чаще.

Астор ПьяццолЛа

Самое жаркое время года — это зима

в Буэнос-Айресе, и те, кто боится сойти с ума

от скрежещущей силы сердца или от солнца,

прирастающего к расширенному зрачку,

пусть доверятся этим клавишам и смычку,

и тогда ум точно зайдет за разум и жизнь взорвется!

Потому что она взрывается всегда,

когда прямо в ладони падает звезда,

когда море сбивает с ног и сверкают брызги,

потому что в раю бывает и дождь и снег,

если этого хочет один-единственный человек,

на подставке для нот державший бутылку виски.