ИЗ ГОРОДА ЭНН

ИРЕНА РОНЕН

Омри

Скончался Омри Ронен, мой муж и соавтор, многолетний сотрудник «Звезды». Жизнь его близких и друзей обеднеет.

Впервые я услышала это иностранно звучащее имя, вернее, прочла его в письме из Израиля. Я, таллинская школьница, не представляла тогда себе, что через несколько лет буду носить эту фамилию.

В одну из первых наших встреч в Иерусалиме Омри, узнав, что я успешно прошла скринтесты и собираюсь на факультет кино, бесцеремонно оглядев меня, сказал: «Для кино надо сбавить вес». Этой обиды семнадцатилетняя девочка долго не могла ему простить, и имя его и рыжие бакенбарды вызывали мое возмущение. Впоследствии, когда он пытался меня подкормить, я ему неизменно отвечала: «Сам виноват, ты же хотел, чтобы я похудела».

Способность моментального ответа, порой шутливого, порой едкого, иногда убийственного, нажила ему много врагов. В пору ухаживания я не без сочувствия к моим славным высоким кавалерам наблюдала, как они под давлением риторики и эрудиции их низкорослого соперника вдруг начинали стремительно уменьшаться и постепенно исчезать. В те годы Омри имел обыкновение носить очень открытые рубашки. Однажды на ироническое замечание своего сослуживца-болгарина по этому поводу он, быстро застегнувшись, ответил: «Простите. Я не знал, что вас это возбуждает». Моя приятельница жаловалась на его манеру смотреть на женщин: «Он раздевает взглядом». Он в самом деле много внимания уделял женщинам и предпочитал женское общество мужскому. Его очерки «Из города Энн» пользовались особым успехом у читательниц, что заставляло меня называть его «автором для дам». Это его скорее радовало, поскольку, несмотря на годы, он сохранил нежность сердца: «Все-таки в моих глазах еще светится нетоварищеское отношение к женщине».

Как-то в дни Пасхи (еврейской) в Иерусалиме, испугавшись интенсивности нашего романа, я не пришла на свидание. Прошла Пасха, и я решила все-таки заглянуть к Омри. Он был разведен и жил отдельно. Никто мне не ответил. Оставив записку, я собралась было уходить, как вдруг меня ослепили фары «фольксвагена» и знакомый голос позвал меня. «Ну и несет же от вас винищем», — было первое, что я смогла сказать. Лоснящийся от пота и попойки Омри, слегка вываливаясь из окна машины, драматически протягивал ко мне руки, повторяя: «Я столько ждал!» Хмельные попутчики энергично подтверждали его слова. Пострадав несколько дней от коварства возлюбленной и доев в одиночестве приготовленный для нее гуляш, Омри отправился к друзьям, а потом на пляж и на вечеринку — утешиться. Однако ж этого несвидания Омри никогда мне не забыл. В течение всей нашей совместной жизни он периодически — на Пасху — возвращался к этой своей обиде: «Я тебе отомстил. Я на тебе женился».

Учась в Иерусалиме на двух факультетах, я слушала лекции нескольких блестящих преподавателей. Омри был, безусловно, в их числе. Он держался очень прямо. Своей высоко закинутой курчавой головой он напоминал Мандельштама. Читал без бумажки, расхаживая, как бы немного в профиль, с эффектными паузами и слегка театральными, ораторски точными жестами. Он завораживал студентов. Во всяком случае, он точно заворожил меня.

Поженившись, мы жили очень бедно в нашей иерусалимской квартире. Когда к нам впервые зашел бывший профессор Омри, специалист по американской литературе, знаток творчества Марка Твена, он, взглянув на просторную пустоту нашего жилья, сказал: «У вас так много воздуха». Помимо воздуха были книги. Одна комната оставалась долго для меня недоступной. Омри, как Синяя Борода, держал ее под замком, опасясь, что я доберусь до его книг и с ними сбегу. Когда заветная дверь все же открылась, я оказалась окруженной бумагами, книгами и пылью.

Вскоре мы стали членами клуба, который возглавлял Николай Дмитриевич Набоков. Кузен Набокова, известный композитор и прекрасный рассказчик, тогда приезжал в Иерусалим со своей очаровательной женой-француженкой. Она была моложе него на сорок лет. Разница в возрасте наших с ними общих иерусалимских друзей, Натана и Ады Штейнберг (автора книги об Андрее Белом и музыке), была тридцать лет, так что мы оказались на третьем месте. Университетские дамы, скандализованные браком профессора и студентки, долго бойкотировали меня, но нам было не до них. Нам хватало друг друга. На одном из светских приемов, уже в Анн Арборе, красивая и статная Э. П., иногда кокетничавшая с Омри, сказала: «А repulsively happy couple» («Отталкивающе счастливая пара»).

У счастливых пар тоже бывают расхождения. Возьмем ситуацию домашней ссоры. Жена в последнем порыве «женской» логики бьет посуду или же пускает ее в направлении неправого мужа. Такие сценки были когда-то очень популярны в кино. У нас все происходило иначе. Омри, как обычно, мыл посуду. Стояла прекрасная осень, дверь на террасу была приоткрыта. Исчерпав последний аргумент спора, Омри заявил, что он сейчас зашвырнет эту тарелку в сад. Заинтригованная, я добавила что-то совсем оскорбительное: «Рука твоя не поднимется разбить свежевымытую тарелку!» Этого мой вспыльчивый муж не смог вынести. Он размахнулся, но, как я заметила, подобно опытному игроку в фрисби, метнул тарелку так, чтобы она никак не могла угодить в дерево. Неделю спустя мы ее подобрали — испачканную, но целую.

Он любил делать не просто подарки, а подарки, которые должны произвести впечатление. Не имея ни одного платья, а только студенческие джинсы и майки, я отправилась с Омри в элегантный иерусалимский магазин. Пока я оглядывалась, Омри уже подобрал мне несколько платьев и женский костюм. Я послушно, хоть и несколько уныло, отправилась мерить. Он с явным удовольствием смотрел на этот показ мод, пока пожилая продавщица не сказала с доброй заботливостью: «Не заставляйте ее выглядеть старше». Мы купили платье по моему выбору.

Частый предмет наших разногласий состоял в том, что я не люблю приезжать заранее ни в аэропорт, ни на вокзал, а Омри — наоборот. Мы летели в Европу через несколько дней после сентябрьского теракта в Нью-Йорке. Наконец были введены кое-какие меры безопасности и предупреждение приезжать за два — два с половиной часа до международного полета. Мы явились за четыре. Я находилась в состоянии тихой, но готовящейся к бурному проявлению ярости, когда, пройдя быстрый контроль, мы оказались перед витринами беспошлинных магазинов, где обычно покупали шоколад и напитки для знакомых. Не знаю, испытывал ли мой муж угрызения совести. Пытаясь меня отвлечь от недобрых мыслей, он бодро привлек мое внимание к витрине «HermЩs». Я смотрела на нее, как смотрят на музейные диковинки — прелестные и недоступные, и попыталась охладить пыл подскочивший к нам продавщицы. Омри, напротив, начал с ней советоваться и настоял на том, чтобы я сделала свой выбор, казавшийся мне чисто беспредметным, так как он был нам совсем не по бюджету. В конце концов мы ушли с браслетом. Омри остался доволен своей супружеской изворотливостью, а я коротала ожидание, любуясь экстравагантным подарком, действительно очаровательным (урок мужьям).

Есть женщины, ожидающие от брака стабильности и безопасности. Брак с таким человеком, как Омри, подобным женщинам был бы противопоказан. Игорь Смирнов, один из самых проницательных и душевно близких его друзей, писал, что Омри с собой приносит ощущение опасности. Быть замужем за Омри значило находиться в состоянии сапера, который может в любой момент сделать ошибку. Требовалось особое хладнокровие, которым, боюсь, я не всегда обладала. Омри любил конфронтацию, столкновение, скандал — не ради скандала, конечно, а потому, что не выносил лжи, интриг, дурных манер и профессионального «рэкета». Ему была свойственна внутренняя свобода, вовсе не исключающая твердых убеждений и этических норм.

Когда родился наш первый ребенок, а у Омри третий по счету, то оказалось, что отец умеет и пеленать, и мыть, и вообще все про младенцев изучил. Моей мамы не было в живых, и опыт моего мужа мне очень пригодился. К сожалению, поглощенность детьми у Омри ослабевала, как только они подрастали, хотя возобновлялась, когда они становились взрослыми.

Мы несколько раз ездили в Англию и всегда застревали в Лондоне. Некоторые из этих приездов Омри описал в рубрике «Из города Энн». В Лондоне я познакомилась с Питером С. В общении с ним и его семьей можно было наблюдать англосаксонскую сторону Омри (хотя Питер, как и мой муж, еврей). Здесь сказывалась традиция Честертона, Саки и Ивлина Во. В послед­ний наш приезд в конце ужина Питер предложил нам попробовать редчайший коньяк бог знает какой давности и гордо продемонстрировал бутылку. Омри, бегло взгянув на нее и понюхав напиток, хладнокровно заметил: «А, ты все еще продолжаешь переливать сюда свой обычный „Rémy Martin“». Когда, опять же в Лондоне, иерусалимский коллега моего мужа сделал неудачную попытку попасть в известный венгерский ресторан, не заказав заранее места, и ему довольно невежливо сказали, что не принимают чеков, то Омри, ловко подтолкнув меня вперед, громко обратился к нашему спутнику: «Что, вы и здесь уже платили чеками без покрытия?» Развеселившиеся официанты нас посадили за лучший столик, причем один из них смутился, не зная, как снять с меня сложное модное пальто, а другой чуть не выронил поднос, увидев сквозь тонкое платье, как взыграл у меня в шестимесячном чреве младенец.

Приведу в заключение несколько записей из моего дневника, в которых звучат голос и юмор Омри. «В наше время не то что Моцарта, Сальери бы отравили». Из нашего разговора о «Митинге» Блока: «Но в революции победили евреи с пыльными бородами»; Омри: «Да, поэтому Блок и умер, от отвращения». О паре соавторов: «Она писать не может, а он не умеет». Корреспондентка из Сербии прислала электронную открытку-поздравление: «Христос воскрес!» Омри ответил: «Спасибо за сообщение». О приятеле-слависте: «Он относится к женщинам, как грузин к помидорам: „Кушать люблю, а так нет“». Жалобы: «Жена не то что не любит, а не пылает огненной страстью»; «Не влюбляться в собственную жену»; «Это молодость проходит, а старость не проходит». Разговор о смерти в связи с невызовом на поединок одного знакомого: «О, если бы я умер на дуэли...» Я: «А Толстой, Достоев­ский?» Омри: «Ну, Толстой ушел от жены. Я не хочу уходить от своей жены». Об известном авторе-нарциссисте: «Самовлюбленность, как и всякую влюбленность, надо скрывать». Незадолго до операции на сердце: «Я, наверное, умру». — «Ты все-таки не умирай, погоди еше». — «Сердцу не прикажешь». О строке «Вставай, кто сердцем кучерявый»: «Это обо мне».

По поводу коллеги и друга, принявшего перед смертью православие, Омри вспоминал, как его отец говорил: «В окопах нет атеистов». О недругах: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись». Прочитав рецензию на себя: «Старик зла не помнит. Приходится записывать». Задумчиво: «Мир как воля и представление... Представление есть, а воли нет».

К прекрасному полу у Омри было особое отношение: «У меня избирательное отношение к прекрасному полу. Он должен быть по возможности прекрасен»; «Не могу понять два типа: красивых мужчин и некрасивых женщин»; «Женщина, когда танцует босая, — это „босоножка“, а мужчина, ко­гда танцует босой, — это „босяк“»; «Любовь уходит, а дети остаются»; «Человек женится по страстной любви, его называют гедонистом. Женится на некрасивой и на деньгах — все нормально». O себе: «Я хотел уметь петь, тацевать и хотел быть военным». Прочитав поздравления к семидесятилетию: «Я интересен не как ученый, а как личность». О себе в третьем лице: «Находил привлекательными заведомо некрасивых женщин, но женился на красивых»; «Его сердечная жизнь была омрачена тайными скорбями. Он умел добиваться расположения женщин, но не их любви»; «Я хотел быть Нарциссом, но внешностью не подошел». Ко мне: «Тебе все прощают. Даже то, что ты за мной замужем. Мне того, что ты за мной замужем, никогда не простят»; «Ты против меня держишь, что я старый и некрасивый, я же против тебя не держу, что ты молодая и красивая». Бывал противоречив: «Не то что ты меня не понимала, ты меня понимала неправильно»; «Другие меня не понимают, ты меня понимаешь слишком хорошо»; «Ты молода и будешь молода, пока я жив». Я: «Веди себя сообразно своему возрасту». Омри: «Я веду себя сообразно не своему возрасту, а твоему». После операции на глаз: «Скоро я смогу тобой любоваться только на ощупь».

Читателей не удивит смелость некоторых суждений автора «Из города Энн». Вот фраза, брошенная в беседе о Маяковском и Д’Аннунцио, который его привлекал: «Маяковский мог из пистолета только застрелиться». О языке романа Тургенева «Отцы и дети»: «Так плохо написаны, как если бы их написал Достоевский». О рассказе Чехова «Невеста»: «Слабый рассказ о сильной женщине». Из разговора по поводу провинциализма и культурного снобизма, которым грешат некоторые «столичные» ученые: «Им не верится, что науки и культура могут рождаться не в многоэтажках. „Разве что хорошее может выйти из Галилеи?“ Они позабыли, откуда что пошло: вся иудейско-христианская культура».

Меня как-то спросили: каково быть замужем за гением? Омри не считал себя гением. Омри: «Якобсон был гений, хоть и ограниченный, как, впрочем, и все гении». Себя считал филологом, И. Смирнова — философом, А. Пятигорского — мистиком.

Школьный знакомый Омри, называвший его в переписке «Маэстро», написал как-то, что он (Омри) «состоялся». Сам Омри так не думал и сказал мне словами культового героя: «Сеанс, может быть, и состоялся, но „сеанс окончен! Маэстро! Урежьте марш!“». В записной книжке, перекочевавшей ко мне, потому что Омри не любил вести регулярных записей, есть такая, сделанная 1 января 2001 года: «Погулял с Аничкой. Пора за уборку книг и за дело. Нельзя терять дни. Надо дорожить каждым днем».