НОВЫЕ ПЕРЕВОДЫ

Карел Чапек — «ZóON POLITIKON»^*

В январе этого года исполнилось 113 лет со дня рождения Карела Чапека  (1890—1938). В чешском двадцатипятитомном собрании сочинений Чапека его корреспонденция (1333 письма) занимает два тома. Однако 7 из публикуемых здесь текстов в эти тома не вошли и публикуются по архивным и иным источникам. Несколько писем Чапека было обнаружено уже после выхода этих томов. Кроме того, множество отрывков из пропавших писем рассыпано в тексте «Чешского романа» (1946) его жены — актрисы и писательницы Ольги Шайнпфлюговой (1902—1968). В одной из своих чешских статей я попытался их реконструировать. Дело в том, что работу над этой автобиографической книгой Шайнпфлюгова начала вскоре после смерти мужа (25 декабря 1938 года), а 15 марта 1939 года в Прагу вошли гитлеровские войска. В тот же день гестаповцы явились арестовать мертвого писателя. Тогда они ушли ни с чем, но Шайнпфлюгова опасалась обысков и часть писем отдала на сохранение знакомым, часть зарыла в саду загородной виллы Стржь. Некоторые письма не были возвращены, другие, видимо, не удалось найти и откопать, третьи просто пропали (в мае 1945 года в вилле поселились советские солдаты, и только благодаря вмешательству Константина Симонова она была ими вскоре освобождена).

В эту подборку включены в основном письма, освещающие общественно-политиче­скую позицию выдающегося чешского писателя. Учитывалась также историческая значимость адресатов. Эта подборка служит дополнением к книге Чапека «О делах общественных, или „Z\on politikon“» (1932), в значительной мере доступной русскому читателю по переводам.

Олег Малевич

 

1. С. К. Нейману¹ 

<После 6 июня 1914 года>

<…> Моя подпись в «Пршегледе»²  не должна вызывать у Вас неудовольствия; Вы знаете, что с моей стороны это не было политическим актом, поскольку всякое участие в политике мне сейчас чуждо. Я поставил под этим обращением свою подпись потому, что оно было направлено против всех политических партий и, главное, против всех газет. Не знаю, читаете ли Вы все ежедневники хотя бы через день, как я; если бы вы их читали, Вас бы наверняка тошнило. Если бы Вы их сличали, то увидели бы, что все они лгут
и делают их плохие люди. Чешский политический журналист — страшная фигура, будь он из «Часа»³, или из газеты «Народни листы»⁴, или откуда угодно.

Вот почему я подписал этот манифест и рад, что остался столь же политически независимым, как и до того. Тянули меня к себе молодые младочехи и звали к себе молодые реалисты, но я надеюсь, что мне удастся оставаться вне какой бы то ни было группировки, пока у меня не появятся совершенно серьезные и твердые основания выбрать какую-то программу. Поэтому я думаю, что между нами не будет ни малейшего политического несогласия. <…>

 

---

¹ Станислав Костка Нейман (1875—1947) — выдающийся чешский поэт. Братья Чапеки познакомились с ним в 1907 г. в селе Биловице близ г. Брно во время летних каникул. С. К. Нейман в канун и в начале Первой мировой войны жил в Биловице постоянно,
а братья регулярно приезжали к сестре Гелене в Биловице, где она снимала дачу.

² Чапек подписал обращение «К чешской общественности!», опубликованное 20 марта 1914 г. в журнале «Пршеглед».

³ «Час» («Время») — чешская газета, орган Прогрессивной (реалистической) партии, возглавлявшейся Т. Г. Масариком.

⁴ «Народни листы» — чешская газета, с 1874 г. орган Национальной партии свободомыслящих (младочехов).

 

 

 

 

2

<После 25 сентября 1914 года>

<…> Вся пролитая кровь не смоет грязи, которая затопила мир, хлынув со страниц газет, из уст продажных борзописцев и «патриотов». И после этого чуть ли не каждый осмеливается утверждать, что война будет способствовать возрождению культуры, искусства и т. д. Скорее я готов поверить, что люди и особенно представители искусства будут после войны грустны и еще более замкнуты, ибо им придется пережить самое большое унижение народов, какое когда-либо имело место. Мы обещали писать Вам о новостях, но трудно судить, насколько правдиво то, что говорится, — многие из этих слухов не подтвердились. Мы не знаем, читали ли Вы в газетах такие вот красноречивые подробности… В Германии военное командование за­претило населению оказывать какую-либо помощь пленным; их-де кормят, а всякое проявление сочувствия к чужеземному солдату нетерпимо. В Брюсселе немецким солдатам был отдан приказ никому не уступать дорогу на тротуаре, а на оскорбляющий их достоинство смех отвечать пощечинами. Брюссельцы, разумеется, не могут защищаться. И вот это Демели и Гауптманы¹ собираются прославлять в своих стихах! Это называется триумфом войны! Подумать только, что при определенном повороте событий этот дух мог бы господствовать и у нас! <…>

 

---

¹ Рихард Демель (1863—1920) — немецкий поэт. Герхарт Гауптман (1862—1946) — немецкий драматург, лауреат Нобелевской премии.

 

 

 

 

3

<7 декабря 1914 года>

<…> Сегодня утром мне сказали, что я untauglich¹. Меня отпустили, как и при последнем очередном призыве, из-за того, что у меня разбита переносица и поэтому я не могу дышать носом; мальчишкой я расквасил себе нос о яблоню; то, что я не был тихим ребенком, приносит теперь выгоду. <…> Нынешняя великая эпоха мне вовсе не подрезала крылья. Наоборот; вот отчего я не стесняюсь своей эгоистической радости, что буду сохранен для гражданской жизни, что останусь частным лицом, к чему имею величайшую склонность. У меня отлегло от сердца, и я с удовольствием думаю о предстоящей работе. Главное, о том, что снова смогу заниматься искусством. Само искусство требует мужества, а иное мужество и иная сила мне не импонируют. Отсюда и моя приватность, и моя гражданственность. Но все же я думаю, что из этой войны мне уже не выйти таким молодым, каким я был до нее, и что навсегда во мне останется меньше размаха и желаний. Возможно, вы ощущали это, когда вышли сами знаете откуда.² Поэтому я не строю больших планов; я рад, что существую, и не думаю о том, что настанет. Мною овладела горькая меланхолия. И мне почти противно, что в конце концов триумф будет праздновать сила. Мне сила не нравится — ни военная, ни электрическая. И искусство не должно служить силе. Человек имеет цену сам по себе, а не потому, что он помогает какой-то силе… Вот почему «Жаворонок» лучше «Песен проводов».³ Но это, разумеется, довольно скромный итог Великой Эпохи. Пожалуй, я в какой-то мере анархист, однако это лишь другое название для моей точки зрения частного лица, и думаю, Вы правильно поймете мое отрицательное отношение к коллективизму. В Ваших лучших вещах это есть, так же как в картинах Сезанна и т. д. Чем зрелее современное искусство, тем больше в нем этого, и в этом его абсолютность: как раз в самых тихих и глубоко личных произведениях. <…>

 

---

¹ Непригоден (нем.).

² В 1893—1895 гг. С. К. Нейман провел 14 месяцев в тюрьме Боры в г. Пльзень за участие в радикальном молодежном движении.

³ «Жаворонок», «Песни проводов» — стихотворения С. К. Неймана, вошедшие в его сборник «Новые песни» (1918).

 

 

 

 

4

<4 января 1915 года>

<…> в одном Вы сильно ошибаетесь: что, мол, война является физиологической необходимостью в жизни народов. <…> Война необходима, пока существуют государства, но я совершенно не верю, что государства необходимы. Я думаю, когда-нибудь с государствами будет как с церковью; они останутся как пережиток, который некогда был всемогущим, но больше уже не может посягать на жизнь людей, а лишь ведет записи в метриках. Вы понимаете, насколько для меня (точно так же, как для Кодичека!¹) абсурден русский царизм или английская капиталистическо-империалистическая горячка, овладевающая людьми и превращающая их в «нацию позора»! Но об этом мы ведь уже говорили, когда ели с Вами те замечательные булочки, и мне больше не нужно на сей счет распространяться. Но именно потому война так страшно меня гнетет, что я считаю ее бессмысленной, чем-то таким, что несовместимо со мной, и так же, как Вы, — наказанием, которое навлекли на себя сами люди. Впрочем, всякое теоретизирование сейчас выглядит глупо, хотя возможно, что, когда человек размышляет под воздействием боли, лишенный надежды и гордости, он всего ближе к истине. <…>

 

---

¹ Йозеф Кодичек (1892—1954) — чешский журналист, режиссер, драматург.

 

 

 

 

5

<Июль—август 1917 года>

Дорогой господин Нейман!

Я уже так давно не писал Вам, что мне, право же, стыдно, хотя в моем положении, вероятно, никому не захотелось бы писать. Я все еще в господском услужении¹, на этот раз в замке; и Вы, вероятно, догадываетесь — при таких обстоятельствах в душе накапливается столько горечи и унижения, что как только пробуешь взяться за перо, письмо превращается в стенание, а я не хотел бы обременять этим даже друзей. Слава Богу, через два месяца все это кончится, и я снова буду чувствовать себя человеком. Порой я думаю, что такие же вот страдания приходится переносить на военной службе. Разумеется, в литературном плане я не способен здесь выжать из себя и двух строчек. В скором времени должна выйти моя книжка («Распятие». — О. М.), и я тешу себя надеждой послать Вам ее и узнать Ваше мнение. Для меня она достаточно много значит, почти все рассказы написаны во время войны. Сгораю от любопытства узнать, что Вы о ней скажете. — Ваше последнее стихотворение в «Люмире» (название у меня выпало из памяти, про хлеба²) мне понравилось, оно столь же сильно и колоритно, как Ваши биловицкие вещи, но не так гармонично, в нем не так чувствуешь аромат края, — об этом трудно говорить без громких фраз, но Вы были поэтом отчего края и родной земли, и чувствуется, что Вас от них оторвали³. — Вы не написали мне ни слова о том, в какой мере Вас удовлетворила побывка на родине, что Вы по возвращении нашли хорошего или плохого в людях и в нашей культурной и политической жизни. Только отказались сотрудничать в «Народе».⁴ Я приглашал Вас туда не как в политическую партию, — я сам не принадлежу ни к одной из них, в том числе — и к реорганизованным младочехам. Речь шла лишь о том, чтобы своим участием Вы продемонстрировали со­гласие с тем межпартийным, всеобщим чешским радикализмом, единственным органом которого является именно «Народ». <...> «Манифест писателей»⁵, о котором Вы столько слышали и чита­ли, тоже вышел оттуда. Я хотел послать его Вам, чтобы и Вы мог­ли поставить свою подпись, но мне отсоветовали, поскольку ли­тераторам-солдатам это грозит преследованиями. <...>

О нашей жизни мало что могу написать — я живу здесь в чисто немецком крае, отрезанный от мира так же, как Вы. <…> В целом мое существование таково, что скоро я отучусь любить жизнь. <…> Завтра у нас в гостях будет архиепископ; я вообще узнал этот высший свет и не дождусь, когда выберусь из него, я бы спятил, если бы мне пришлось здесь остаться.

Итак, прошу Вас, напишите мне поскорей и не ограничивай­тесь открыткой. Я никогда не предрекал конца войны, но теперь уже и впрямь думаю, что в ближайшие десять месяцев наступит славный конец.

Будьте здоровы и переносите свои мучения терпеливей, чем я.

С сердечным приветом

Ваш  Карел Чапек

 

---

¹ С 1 марта по 30 сентября 1917 г. Чапек был домашним учителем в семье графа Владимира Лажанского в его замке Хише в Западной Чехии.

² Стихотворение «Кукурузный хлеб» (журнал «Люмир», 1917).

³ В 1915—1917 гг. С. К. Нейман был призван на военную службу и находился на фронте в Македонии и Албании в качестве санитара.

⁴ «Народ» («Нация») — чешский еженедельный журнал, выходил с марта 1917 г.; Чапек был в составе его редколлегии.

⁵ «Манифест писателей» — манифест 222 чешских писателей, опубликованный 17 мая 1917 г. и обращенный к чешским депутатам рейхсрата. В этом обращении, подписанном и братьями Чапеками, выдвигалось требование самостоятельности для чехов и словаков.

 

 

 

 

6. Ярославу Дуриху¹ 

<Декабрь 1924 года>

Дорогой господин Дурих,

Пероутка² дал мне прочесть Вашу антикоммунистическую статью — что, мол, я о ней скажу; уж если о ней что-то говорить, то лучше я скажу все напрямик Вам. Меня возмутило не то, что коммунизм Вам симпатичен, а то, почему, как Вы говорите, он Вам симпатичен. Или в том, что Вы воодушевлены его известными методами, скорее скрыта какая-то сублимированная ирония, но она недоступна моему пониманию. Вам, вероятно, хочется вновь стать мучеником своей иронии, хочется, чтобы люди Вас ругали; это дело вкуса, но боюсь, что на сей раз Вы отрезали бы себя от остальных людей больше, чем смогли бы снести. Просто страшно и недопустимо, чтобы поэт с серьезным видом утвер­ждал, будто ему нравятся массовые расправы; я убежден, что Вы так не думаете, но при нашей умственной неповоротливости каждый понял бы Вашу статью именно так. Не знаю, согласует­ся ли с католической верой воодушевленное одобрение насиль­ственной смерти других, в том числе и беззащитных; знаю только, что это не по-христиански.

 Впрочем, об этом мы все-таки не будем спорить; я пытался расшифровать истинный смысл Вашей статьи, но мне это не удалось. Я прошу Пероутку, чтобы он не печатал Вашу статью; я не мешал бы Вам, если бы Вы захотели сунуть голову в львиную клетку, но меня не радовало бы слышать при этом богохульства.

Я надеялся, что Вы скажете нечто столь же прекрасное и трогательное о бедных людях, как то, что Вы написали недавно в «Цесте»³; вместо этого Вы словно бы ударили меня по лицу. Я знаю, что у Вас для этого вопиющего высказывания были какие-то темные причины; решительно Вы не писали это с ясной головой и в лучшую минуту; Вам захотелось растоптать самого себя. Потому что, каковы бы Вы ни были, в Вас нет бесчувственной безжалостности к обыкновенному человеку, которому Вы приносите вред уже даже не столько тем, что готовы сделать из него пушечное мясо по той или иной стороне баррикад, сколько тем, что говорите ему в глаза такие бесчеловечные слова.

Прошу Вас, объясните мне, почему Вы все это писали. (Здесь и в других публикуемых письмах курсив автора. — О. М.)

Желаю Вам счастливых праздников и лучшего расположения духа.

Остаюсь искренне Ваш

К. Чапек

 

---

¹ Ярослав Дурих (1886—1962) — чешский писатель, был одним из первых гостей чапековских «пятниц»; впоследствии как истовый католик, оказался на крайне правом политическом фланге и не раз полемизировал с Чапеком.

² Фердинанд Пероутка (1895—1978) — чешский публицист, прозаик, драматург; главный редактор журнала «Пршитомност» («Настоящее»), на страницах которого в 1924 г. были опубликованы ответы деятелей политики и культуры на вопрос «Почему я не коммунист?». Ответ Я. Дуриха не был напечатан.

³ «Цеста» («Дорога») — пражский общественно-литературный журнал, выходил с 1918 г. Имеется в виду статья Я. Дуриха «Эстетика пролетариата» («Цеста», 1924—1925,  № 10—12).

 

 

 

 

7. Герберту Уэллсу¹

 

Прага, 19 июня 1925 года

Дорогой мистер Уэллс,

мой лондонский издатель мистер Джефри Блес² прочел английский перевод моего романа «Кракатит», идея которого, возможно, заинтересовала бы Вас; и для меня было бы большой удачей, если бы Вы были так любезны и написали к нему маленькое предисловие. Признаюсь, это было бы великолепно; но я не уверен, прав ли мистер Блес в главном, т. е. в том, что роман действительно Вас заинтересует. Это роман о взрывчатых веществах и мечтах, о человеческих страстях и Боге; но Бог только в конце всего — это его естественное место. Я не осмеливаюсь просить Вас о том, что предлагал мистер Блес; но я был бы счастлив, если бы Вы снисходительно прочли перевод; и только в том невероятном случае, если он Вам понравится, я набрался бы дерзости и попросил бы Вас предпослать моей темной книге несколько светлых слов. Пожалуйста, мистер Уэллс, позвольте мне узнать, не очень ли затруднило бы Вас прочтение моей чепухи.           

Искренне Ваш     

Карел Чапек

 

---

¹ Герберт Джордж Уэллс (1866—1946) — английский писатель. Чапек познакомился с ним 3 июня 1924 г. на обеде в ПЕН-клубе и провел у него в поместье Истон-Глиб в графстве Эссекс уик-энд от субботы 21 июня до понедельника. В свою очередь Уэллс бывал гостем Чапека в Праге.

² Джеффри Блес — английский издатель, выпустивший переводы книги Чапека «Письма из Англии» (1924) и его романа «Кракатит» (1924); собирался издать серию книг чешских писателей.

 

 

 

 

8. Т. Г. Масарику¹

Прага, 5 июня 1928 года

Господин президент,

позвольте мне, пожалуйста, упомянуть о том, что во время Вашего пребывания в Жидлоховицах Вы легко могли бы пригла­сить к себе или как-то иначе встретиться с Отокаром Бржезиной² (Яромержице); если бы Вы изволили послать за ним автомобиль, это было бы для старого поэта еще бЛльшим событием, потому что до сих пор он никогда в автомобиле не ездил. Я считаю, что эта встреча произвела бы на многих людей хорошее впечатление уже потому, что Бржезина и политически скорее принадлежит к другому лагерю. И потом, слушать его — редкое и неповтори­мое удовольствие. <…>

 

---

¹ Томаш Гарриг Масарик (1850—1937) — политический деятель и ученый, первый президент независимой Чехословакии.

² Отокар Бржезина (наст. имя и фамилия — Вацлав Ебави) (1868—1929) — чешский поэт-символист, многолетний кандидат на Нобелевскую премию от Чехословакии.

 

 

 

 

9

Прага, 4. IХ. 1928

Господин президент,     

посылаю Вам один набросок; думаю, он немногого стоит, а то и вообще никуда не годится, но все же я бы хотел подчеркнуть кое-какие вещи, которые, очевидно, не слишком хорошо выражены, но, пожалуй, заслуживают внимания.

1) Было бы лучше, если бы эта речь была по возможности короткой; появится много речей и статей, в которых будет постоянно повторяться одно и то же. Лучше всего было бы найти какое-то крылатое слово, но это умеете только Вы.

2) Было бы хорошо связать 28 октября¹ с историей, начиная с будителей²; синтез сопротивления на родине и за границей подготовлен вековыми усилиями нации.

3) 28 октября необходимо интерпретировать как событие не только национальное, но и нравственное; раз в наше государство входят и немцы, нельзя превращать его возникновение в дело чисто чешское.

4) От Вас с полным основанием будет ожидаться оптимизм, призыв к доверию и радости; я, пожалуй, сказал бы, что это означает выступить с посланием скорее человеческим, чем поли­тическим.

5) Я бы постарался от слова «государство» прийти к слову «от­чизна», оно теплее, семейнее, поэтичнее; оно напоминает о со­дружестве и любви.

6) Думаю, что главное внимание следует уделить будущему, поскольку минувшее десятилетие все же завершается диссонан­сом.

Вот что приходило мне в голову, когда я размышлял о том, что можно было бы сказать; но, как я писал Вам вчера, можно было бы размышлять и более конкретно, если бы я знал отдель­ные пункты, на которых Вы хотите остановиться. Кроме того, я набросал тезисы для более развернутого и ретроспективно-описательного выступления на случай, если бы понадобилось более конкретно и всесторонне проанализировать переворот³ и наше первое десятилетие; это нечто вроде лесов или удобная для обозрения классификация материала — если бы Вам это было в какой-то мере полезно, я бы доработал текст и послал Вам. <…>

«Мы отмечаем десятую годовщину нашего государственного возрождения. Прошло десять лет с тех пор, как народ, многими жертвами искупивший освобождение, взял в свои руки управле­ние собственными делами; прошло десять лет с тех пор, как за­вершился период сопротивления отнюдь не четырехлетнего, а более чем столетнего, — сопротивления чужой и враж­дебной власти, порабощения; то была борьба не только наша, ибо она являлась составной частью общей борьбы за луч­шее, более свободное, более демократичное мироустройство. Сегодня мы не можем не вспомнить всех, кто еще до нас пробу­ждал нашу нацию к жизни, поддерживал ее силы и вел к самоопределению; мы с уважением вспоминаем тех, кто пал невольной жертвой или погиб с оружием в руках, сражаясь с Габсбургской монархией; вспоминаем об упорном и гневном сопротивлении беззащитного народа, завершившемся бескровной и радостной революцией в тот прекрасный день 28 октября, десять лет назад. Эта столетняя программа действий чехов и словаков была чем-то большим, чем борьбой за самосохранение; это было великое устремление к справедливости и праву. Прошло десять лет с тех пор, как усилиями стольких поколений был восстановлен нару­шенный нравственный миропорядок.

Десять лет мало для истории, но много для человеческой жи­зни. Когда я десять лет назад возвращался домой⁴, в освобожденную республику, я воспользовался словами, которые буквально просились на язык: все это как чудо. Когда я сегодня оглядываюсь назад, на эти первые десять лет, я опять бы сказал: чудо. Мы начинали с пустыми руками, без армии, без опыта строительства собственного государства, с катящимся вниз валютным курсом, в условиях экономической разрухи, при общем упадке дисциплины, с наследием политического дуализма⁵, с сепаратистскими движениями внутри страны, в окружении государств, сотрясаемых справа и слева; мы — ограниченные скромными средствами, не привыкшие властвовать, не склонные к послушанию, почти неизвестные миру. И все-таки мы удержались, удержались без потрясений; мы на голом месте создавали конституцию, администрацию, армию, мы с успехом противились социальному брожению, экономической нужде, национальной вражде и международным конфликтам. Перед нами стояли задачи более трудные, чем мы предполагали; и все же мы держались и удержались, все же мы построили государство, пользующееся доверием за границей и — что еще важнее — доверием у нас самих, у всех нас; после этого десятилетнего испытания мы можем сказать, что мы удержим это государство и впредь. Мы совершили огромный скачок, но вы знаете, сколько терпеливого труда он стоил, и мы должны с благодарностью вспомнить всех, кто проделал эту работу и нес эту ответственность.

Сейчас государство уже не ощущается нами как нечто нам чуждое; это наш родной очаг, мы в нем чувствуем себя дома, на своей земле; уже ничто не мешает нам обустроить его для себя как можно лучше. У нас есть страна, которую сделали прекрасной природа и человеческий труд; у нас есть талантливые и полные сил нации, которые могут многому друг от друга научиться; у нас есть история, обязывающая нас к дальнейшему подъему. Десять лет спокойного и интенсивного развития показали, что эта территория обладает всем необходимым для самостоятельности, что ее население способно к независимой жизни, что на­ше государство заняло подобающее место на всемирном пути к прогрессу и место это удержит. Совершенное нами дано нам для сохранения и дальнейшего совершенствования; еще не осуществленное дано нам для завершения. Давайте учиться на собственных ошибках; кто забывает дурной опыт, тот теряет опыт добрый. А опытом эти десять лет тоже были богаты.

Основание демократического государства — акт великой веры: веры в право и справедливость, веры в свою историческую миссию, веры в будущее. Эта вера у нас есть, и мы с полным ос­нованием можем сегодня ее обновить, можем оживить и дух радости и любви, с которыми мы десять лет назад стояли на пороге отчизны, долгое время лишь грезившейся нам. Тогда среди нас было больше единомыслия; зато сегодня нас больше. Тогда мы видели перед собой рай на земле; вместо рая нас ожидали труд и заботы.
И все же рай на земле возможен: мы никогда не дождемся его в готовом виде, но он в нас, в наших сердцах — это добрая воля, взаимная поддержка, жажда справедливости и прежде всего любовь, подлинная и действенная любовь к людям. Отчизна дана нам для того, чтобы мы стремились к лучшему жизнеустройству на ее земле, я бы сказал — к установлению Царства Божия на земле; я верю, что, даже сами того не ведая, мы ведомы к этой цели. Да будет ниспослана удача нашей республике, поблагодарим же всех, кто творил для нее добро».

<Карел Чапек>

 

---

¹ 28 октября 1918 г. — день образования Чехословацкой республики и провозглашения ее независимости.

² Так в Чехии называли деятелей эпохи Просвещения, стремившихся пробудить национальное сознание народа.

³ То есть провозглашение независимости и республиканского строя.

⁴ Т. Г. Масарик, избранный 11 ноября 1918 г. заочно президентом Чехословацкой республики, вернулся на родину из эмиграции 23 декабря 1918 г.

⁵ Речь идет о политическом наследии Австро-Венгрии как двуединой монархии.

 

 

 

10

Прага, 18 октября 1928 года

Господин президент,

разрешите послать Вам идеи и предложения завсегдатаев пятниц, о чем Вы упомянули в Топольчанках. Если я получу еще какие-нибудь, то позволю себе переслать их Вам. Многие из этих идей повторяют друг друга, некоторые уже стали объектом общественных дискуссий; в целом видно, что предполагаемых дорог и дорожек для выхода из кризиса много и кое-какие из них можно было бы опробовать.

Я часто думаю о Вас: у Вас сейчас трудные дни. Было бы жаль, если бы смена лиц в кабинете не оказалась одновременно сменой методов. Теперь огромные надежды возлагаются на Вас, и это факт, что Вы единственный, кто мог бы побудить господ политиков к более эффективной работе: только Вас они и боятся. Один из них (д-р Клоуда¹) сказал, что все они зашли в тупик и ждут лишь от Вас, что Вы наведете порядок. Тяжкая задача!

Я заканчиваю просматривать последнюю редакцию своего романа² и вскоре опять примусь за «Беседы»³ независимо от того, будет ли у Вас в обозримом будущем возможность взглянуть на них.

«Лидовки»⁴ настоятельно просят разрешения опубликовать 28 октября отрывок из «Бесед». Если у Вас, господин президент, вообще будет время и желание просмотреть несколько страниц, я думаю, наиболее подходила бы (как относительно цельная) вторая половина главы III (Религия), страницы 9—16. С этим отрывком было бы меньше всего работы, поскольку он остался почти без изменений. Но если у Вас нет времени, прошу сказать об этом, чтобы я поставил в известность «Лидовки». Еще раз благодарю за прекрасные дни в Топольчанках, же­лаю Вам полного успеха в нынешних переговорах и хотя бы не­много искреннего удовлетворения от них.

Всегда искренне и почтительно преданный Вам

Карел Чапек

 

---

¹ Антонин Клоуда (1871—1954) — чешский юрист и политик.

² Имеется в виду роман «Кракатит», пятое издание которого вышло в декабре 1928 г.

³ «Беседы» — «Беседы с Т. Г. Масариком» (Т. 1—3, 1928—1935).

⁴ «Лидовки» — обиходное название газеты «Лидове новины» (1892—1945), членом редакции которой Чапек состоял с 1921 г. до конца жизни.

 

 

 

 

11

Прага, 6 сентября 1930 года

Господин президент,

против писателя, майора, доктора Ярослава Дуриха начато дисциплинарное расследование, потому что в своем журнале «Аккорд»¹ он обратился к Вам, как к президенту, с открытым письмом, требуя, чтобы Вы вновь изложили свое (возможно, изменившееся) отношение к католицизму. Поводом для этого дисциплинарного расследования послужила заметка в «Лидовых новинах»², подписанная шифром G., в которой доктору Дуриху указывалось на бестактность такого обращения к главе государства, особенно со стороны офицера, состоящего на действительной службе.

Эту заметку написал я, когда меня попросил об этом д-р Шамал³ и когда обращение Дуриха некрасивым образом стала размазывать и использовать во зло Вам клерикальная пресса. Но мне было бы крайне неприятно, если бы газетная полемика <…> доставила Дуриху служебные или материальные трудности. Дурих — майор с четырьмя или бог весть сколькими детьми — постоянно испыты­вает материальные затруднения; как воинствующий католик он во всем, что с ним происходит, подозревает умышленные при­теснения; это в значительной мере неврастеник и большой брюзга, но по-своему человек чести и заслуживающий уважения поэт. Я убежден, господин президент, что если это зависит от Вас, то у Вас не может быть ни малейшей заинтересованности в том, чтобы Дурих получил дисциплинарное взыскание за неловкое и бестактное обращение к Вам. Если каким-то образом можно приостановить это никому не нужное дисциплинарное расследование, то Вы совершили бы поступок в высшей степени желательный, человечный и к тому же разумный с политической точ­ки зрения, ибо за историю с Дурихом ухватится группа Дыка⁴  и др., с которой у Дуриха дружеские отношения. Лично я хотел бы в высшей степени почтительно и настоятельно просить за доктора Дуриха, потому что я невольно дал повод к его преследованию и в особенности потому, что по языку и по форме он многими страницами своего творчества принадлежит к числу больших поэтов, каких у нас мало. <…>

 

---

¹ «Аккорд» (1928—1933) — литературный журнал с ярко выраженной католической тенденцией; одним из двух соредакторов его был Ярослав Дурих.

² «Такого, пожалуй, быть не должно» («Лидове новины», 22 мая 1930 г.).

³ Пршемысл Шамал (1867—1941) — чешский юрист и политик, в 1919—1938 гг. возглавлял Канцелярию президента республики.

⁴ Виктор Дык (1877—1931) — чешский поэт, прозаик, драматург националистической ориентации.

 

 

 

 

12. Неустановленному адресату

1920—1930

Dear Sir¹,

я внимательно прочел документы, которые Вы мне прислали, так же как изучал множество других источников, касающихся юридических проблем в Советской России; не могу сомневаться в свидетельствах, которые там нахожу, но не осмеливаюсь судить о вещах, не подвластных моему контролю. Если я не могу осуждать, то по крайней мере могу просить; просьбой я не совершу несправедливости ни в отношении жертв, ни в отношении их преследователей. Я сознаю, что весь свет в какой-то мере несет ответственность за то, что жизнь человека, закон и гуманность значат так мало для представителей нового русского абсолютизма; позади война, унесшая миллионы невинных жизней, и десять, или сто, или тысяча новых жертв могут показаться лишь новой каплей крови в море страдания, через которое мы прошли. Настало время вновь воскрешать веру в человека; настало время видеть в человеке человека, а отнюдь не врага. Смерть не так уж страшна; тысячи людей ежедневно умирают от рака или туберкулеза, вовсе не испытывая сомнений в ценности жизни. Ужасна лишь несправедливость и ненависть, которая убивает живых без милосердия и уважения к человеку. Верят ли вообще те, кто направляет или совершает террористические действия, способствующие уничтожению чужих жизней, в ценность человека, в душу, в сознание, в нечто удивительно доброе в человеке? Если не верите, Вы не имеете права управлять людьми; если же верите во что-то нормальное и все же действуете так, как о том говорят тяжкие и продиктованные отчаянием свидетельства замученных людей, — горе Вам; ибо Вы предали человека в его исторической схватке с жестоким атавизмом. Вы уверяете, что против Вас буржуазия мира; но против вас нечто большее, против Вас совесть мира. А совесть остается и все более будет фактором политическим и международньм; Вы глубоко виновны, если лишились этого союзника. Однако я не могу осуждать, могу только просить. Я прошу за жизнь людей.

<Карел Чапек>

 

---

¹ Дорогой господин (англ.).

 

13. Т. Г. Масарику и Эдуарду Бенешу¹

<1932 год>

Заметки к вопросу о разоружении² 

А. Если без гарантии нельзя осуществить разоружение, нельзя ли было бы пока добиваться экономических гарантий? Я не думаю, что экономиче­ских гарантий вполне достаточно, но

а)   было бы хоть что-то для начала;

б)   эти гарантии наверняка превратятся в крупный актив межгосударственных отношений.

Я представляю себе это таким образом: каждое государство, являющееся членом Лиги Наций, будет перечислять Лиге Наций определенную часть (5 %, 10 % или что-то в этом ро­де) своего военного бюджета в качестве «страхового взноса за мир». Взять как основу военный бюджет справедливо: пусть государства участвуют в деле обеспечения мира в той же мере, в какой они способствуют всеобщей гонке вооружений.

Из созданного таким способом фонда (который за несколько лет, несомненно, стал бы финансовой сверхдержавой) можно было бы оказать финансовую поддержку государству, подвергшемуся агрессии, и его союзникам: т. е. государству, которое подверглось агрессии, было бы легче найти союзников. Это было бы нечто вроде выплаты репараций авансом, страхового фонда на возмещение урона от военных действий и т. д. Это была бы военная казна, находящаяся в распоряжении Лиги Наций.

Б. Если бы Лига Наций владела таким капиталом, она обрела бы ipso facto³ такой авторитет и такую власть, что уже одним этим могла бы предотвратить военные действия. Экономиче­ский вес придал бы ей и вес политический. Кроме того, она имела бы почти неограниченные средства для собственных административных функций, для Гаагского суда⁴  и т. д. — de fаcto⁵ для создания международного исполнительного аппа­рата.

В. Разумеется, созданный таким способом и постоянно растущий фонд не может целиком храниться, как клад в подземельях. Очевидно, его следовало бы также как-то экономически использовать:

1) фонд на случай стихийных бедствий (землетрясения, наводнения, массовый голод) — короче, для международной помощи;

2) международные мирные капиталовложения (а-ля Панамский канал), крупные мелиорации, каналы между морями, использование силы морских течений и рек и т. д.; фонд для медицинских исследований и т. д.;

3) приобретение и организация средств международной связи (авиалинии и аэродромы, broadcasting⁶ во всех государствах);

4) приобретение колоний, спорных земель и нейтральных полос (почему бы Лига Наций не могла прямо управлять определенными территориями?);

5) ссуды государствам за политические (мирные) гарантии;

6) приобретение военных патентов;

7) приобретение некоторых монополий (радий, взрывчатые вещества).

(Может быть, некоторые из этих идей — бессмыслица, но есть люди поумнее меня, которые придумают более практичные меры.)

Короче говоря, эти деньги можно было бы вложить в «мирные реальные ценности», которые со временем все более затрудняли бы нарушение мира.

Свои заметки я позволяю себе предложить вниманию господина президента и господина министра Бенеша и прошу удостоить их благосклонного прочтения.

Карел Чапек

 

 

---

¹ Эдуард Бенеш (1884—1948) — министр иностранных дел Чехословакии в 1918—1937 гг.; президент — в 1935—1938, 1940—1948 гг.

² Чапек предложил свои заметки Т. Г. Масарику и Э. Бенешу в связи с началом работы Международной конференции по разоружению, 1932 г.

³ В силу самого этого факта (лат.).

⁴ Гаагский суд — постоянная палата международного правосудия, третейский суд, арбитраж; существовал в 1921—1940 гг. при Лиге Наций, находился в Гааге.

⁵ Фактически (лат.).

⁶ Радиовещание (англ.).

 

14. Йозефу Грегору-Тайовскому¹

<Начало 1933 года>

Дорогие друзья,

прежде всего сердечно благодарю за ваше милое приглашение. Я был бы счастлив провести нынешний вечер в вашем обществе, но, к сожалению, попал в руки докторов, которые на какое-то время запретили мне участвовать в разных экстравагантных выходках и особенно в застолье с такими гостеприимными компаньонами, как вы. Надеюсь вознаградить себя в другой раз, если вы еще захотите увидеть меня в своей среде.

Поскольку мне отказано в удовольствии посидеть с вами, позвольте по крайней мере написать вам кое-что из того, о чем я охотнее бы с вами поговорил. Сегодня вечером вы начинаете деятельность словацкого филиала ПЕН-клуба. Как председа­тель клуба, я с особенной радостью приветствую вас в качестве новых членов и сотрудников. Тем самым вы вступаете в международную организацию ПЕН-клубов, цель которой известна: это стремление устанавливать отношения солидарности и братства между писателями всех народов. Вы будете оказывать гостеприимство зарубежным поэтам и публицистам, которые посетят Братиславу и Словакию; а когда вы поедете за границу, то сможете в тамошних ПЕН-клубах установить контакты с зарубежными литераторами. Мне нет надобности напоминать, сколь важными могут быть эти личные контакты с иностранны­ми писателями и журналистами также и с государственно-политической точки зрения.

Но этим назначение ПЕН-клуба еще не исчерпывается. Я пожелал бы вам, чтобы ваша клубная жизнь развивалась в том же направлении, в каком это удалось нам в Праге: чтобы ваш клуб был нейтральной почвой, на которой охотно и дружески будут встречаться люди пера независимо от различий в политических взглядах, возрасте... и национальной принадлежности. У нас в Праге членами клуба стали немецкие писатели, и мы нашли в них добрых товарищей; у нас встречаются старые с молодыми, правые с левыми, и уверяю вас — всем в нашем клубе хорошо. Сближать творческие умы и узнавать людей — это уже само по себе программа, и программа — культурная. Вы, друзья, несомненно, помните об особой просветительской традиции старой Братиславы — традиции будительства, просвещения и веротерпимости. Уже по своему географическому положению на рубеже, разделяющем три народа, на реке, издавна служившей интересам культуры, на перекрестке культурных путей Братислава предназначена стать пристанью и перевалочной базой духовных богатств; и вы, друзья, сможете зажечь один из ярких пограничных маяков.

И наконец, третий момент, о котором я говорю с особенной радостью: вы, поэты и писатели, пишущие по-словацки, теперь будете с нами в более тесном личном контакте. Мы заранее радуемся этому контакту: чем больше вы будете словаками, тем больше мы обретем. Кое в чем вы отличаетесь от нас уже по своей натуре; тем лучше для нас и для вас — нам есть чем обогатить друг друга. Мы, писатели, противники всякой унификации, жизнь открывается нам во всем богатстве и разнообразии своих проявлений; поэтому мы можем достичь взаимопонимания лучше, чем кто бы то ни было другой. Нас не разделяют языки и наречия, потому что нас объединяет интерес к живым духовным ценностям, передаваемым посредством языка. Мы не будем клубом чехов и словаков, немцев и венгров — мы будем клубом писателей.

Итак, до свиданья, друзья, и чаще извещайте о себе. Я под­нимаю за ваше здоровье свой диетический стакан чая, но вы можете наполнить поднятые для тоста рюмки добрым вином.

Искренне ваш       Карел Чапек

 

---

¹ Йозеф Грегор-Тайовский (1874—1940) — словацкий драматург, прозаик, публицист; председатель словацкого ПЕН-клуба.

 

 

 

15. Т. Г. Масарику

Прага, 24. III. 33

Господин президент,

господин начальник отдела Шисл¹  передал мне Ваше пожела­ние, чтобы я не настаивал на своей отставке с поста председателя ПЕН-клуба. Я полагаю, пока Вы были информированы о положении вещей только со стороны ПЕН-клуба, который всеми силами старается удержать меня от упомянутого шага; вот почему прошу позволить мне дать Вам короткое разъяснение.

1) На ПЕН-клубе и его деятельности мой уход с поста председателя никак не отразится. Я остаюсь его членом и в качестве такового буду иметь столько же возможностей встречаться с иностранными гостями, в такой же мере считая это своим долгом, как и до сих пор; причем большая часть подобных контактов осуществляется помимо ПЕН-клуба, зарубежные литераторы отыскивают меня дома или в редакции, и это свое служение на поприще контактов и пропаганды в клубе и вне его я, естественно, буду продолжать так же, как и прежде. Кстати, деятельность председателя не столь уж значима, и я в большом долгу по отношению к своим обязанностям, поскольку не езжу на конгрессы и вообще как черт от ладана бегаю от всякого так называемого представительства. С точки зрения служения обществу моя отставка, откровенно говоря, вещь малозаметная, и ее не следует переоценивать; я сожалею, что друзья из ПЕН-клуба, руководствуясь лучшими побуждениями, посвятили Вас в дело сугубо внутреннее и практически не столь важное, как они первоначально предполагали. К тому же председательницей после меня должна стать госпожа А. М. Тилынова² , так что и в плане, ска­жем, известного политического равновесия существенного изменения не произойдет.

2) Позитивные доводы в пользу моей отставки носят не личный, вернее не только личный, характер. В течение нескольких лет я замечаю, что между мною и нашей литературной средой, особенно между мною и младшим поколением, возникло определенное отчуждение. Меня считают официальным представителем чешской литературы, а, как Вы сами знаете, официальность — особенно у нас — своего рода проклятье. Что я ни напишу, что ни сделаю, это воспринимается как нечто «официальное» и уже по одному тому как бы утрачивает значение. <…> Многое связано и с обыкновенной завистью — в особенности из-за моих так называемых успехов за рубежом; стало привычкой приписывать их не моему творчеству, а как раз этому официальному положению. Тут против меня настроены все, и старые и молодые, и правые и левые; и я дорого расплачиваюсь за это — все, что бы я ни написал, не находит отклика у общественности. Мой отказ от всех литературных постов — только часть моего стремления стряхнуть с себя ту литературную репрезентативность, которая рго domo nostra³ связывает мне руки. Я уверен, если мне еще есть что сказать, я должен сказать это скорее как фрондер, как писатель, который сражается за себя и за свою веру; думаю, это будет в интересах тех истин и той веры, философской и политической, которые я отстаиваю. Уже то, что я смогу вступить в борьбу, стоит многого, а я в том возрасте, когда нельзя сидеть сложа руки. <…>

Господин посол (Ян Масарик, сын Т. Г. Масарика, посол в Англии. — О. М.) говорил мне, что Вы работаете над «Беседами»; это меня очень радует, потому что этот том «Бесед» будет весьма способствовать прояснению взглядов у нас. Это крайне необходимо как в политике, так и в культуре.

Глубоко и почтительно преданный Вам           Карел Чапек

 

---

¹ Йозеф Шисл (1876—1970) — чешский юрист, публицист, политический деятель; в 1920—1938 гг. начальник одного из отделов Канцелярии президента республики.

² Анна Мария Тильшова (1873—1957) — чешская писательница, сменила Чапека на посту председателя чешского ПЕН-клуба.

³ Для нашего дома (лат.).

 

 

 

16. Гермону Аульду¹

Крал. Винограды 1853, Прага, 6 октября 1935 года

Дорогой Гермон Аульд,

извините меня, пожалуйста, за некоторое опоздание с ответом на Ваше письмо, но

а)   я был за границей,

б)   я женился,

в)   я дописывал новый роман («Война с саламандрами». — О. М.).

Что касается поста председателя Международного ПЕН-клуба, то для меня это слишком большая честь, но, если мистер Уэллс желает этого, я не могу ему отказать — при двух условиях: что будет согласен Международный комитет и что мы подождем, пока мистер Уэллс еще остается председателем. За это время многое может измениться.

Надеюсь, Вы здоровы (если не счастливы, но в нынешние времена это нелегко), и передайте, пожалуйста, привет мистеру Г. Дж. Уэллсу.

Искренне Ваш      Карел Чапек

 

---

¹ Гермон Аульд (1885—1951) — английский драматург, с 1927 г. генеральный секретарь Международного ПЕН-клуба. В июне 1935 г. на съезде ПЕН-клубов в Барселоне Уэллс предложил, чтобы его преемником на посту председателя этой организации стал Чапек. Аульд 4 июля 1935 г. сообщил Чапеку об этом предложении письменно.

 

 

 

17. Неизвестному адресату¹

Прага, 5. 11. 1936

Дорогой господин доктор,

благодарю за предложение; но поймите, что не могу этого сделать, я выглядел бы как официальный прославитель чехосл<овацких> президентов, а таковым, несмотря на свое уважение и любовь к Э<дуарду> Б<енешу>, быть не хочу.

Впрочем, думаю, что с этой публикацией можно было бы еще повременить... по крайней мере лет шесть.

Дружески Вам преданный         

Карел Чапек

 

---

¹ Судя по воспоминаниям Ю. Фирта, этим адресатом мог быть Ян Гаек, начальник отдела печати Министерства иностранных дел Чехословакии, который подготовил в издательстве «Орбис» книгу «Бенеш в фотографии» и предложил Чапеку написать предисловие к ней.

 

 

 

 

18. Редакции журнала «Лидова культура»¹

<1936 год>

Пожелание, которое я положил бы в колыбель всякого нового и тем более народного журнала: чтобы он не был по своим интересам, по своей культурной ориентации и симпатиям слишком связан партийными и классовыми оглядками. Культурой для народа должна быть вся культура. Познанием для народа должно быть все познание. Так что желаю набрать того и другого как мо­жно больше — полную охапку.

Карел Чапек

 

---

¹ «Лидова культура» («Народная культура») — пражский журнал левой ориентации, выходивший в 1936—1937 гг. под редакцией издателя Павла Прокопа (1904—1940), погибшего в гитлеровском концлагере.

 

 

 

 

19. В. Колачному¹

Прага, 2 июля <37>

Дорогой господин,

наверняка Вы не ожидаете от меня какой-то проповеди. Вы говорите, что для Вашей души социализма мало. Понимаю. Впрочем, социализм существует не для того, чтобы спасать Вашу душу, а чтобы постепенно одолеть нищету и заботы, которые Вашу душу закабаляют. Свою душу Вы должны спасать сами; как — на это я Вам рецепта не выпишу. Я пытаюсь сделать это, любя людей и стараясь проявить к ним доверие и доброту; я стремлюсь к этому и как писатель, но думаю, что и при иной профессии, будь то профессия рабочего или кого угодно, это также возможно...

С приветом,         Ваш Карел Чапек

 

---

¹ Вилем Колачный — скромный кондитер из чешского города Угерске Градиште, получивший письма от А. Эйнштейна, А. Адлера, К. Чапека, которые сочли его вопросы заслуживающими ответа.

 

 

 

 

20. Рождественское обращение по радио
к РабиНдранату Тагору¹ 

 

<24 декабря 1937 года, 23 часа 00 минут>

Маэстро Тагор,

гармонический голос Востока, приветствуем Вас в Вашем Шантиникетоне²; приветствуем Вас из Чехословакии, где сейчас идет снег, из Европы, где нам тоскливо, из пределов западного мира, где даже самые развитые народы не умеют подать друг другу руку как родные братья. И все же через всю даль стран и культур мы по-братски протягиваем руку Вам, поэту сладкой мудрости, Вашему мирному Шантиникетону, Вашей великой Индии, Вашей бескрайней Азии, в том числе и той, что ныне опустошена оружием, которое изобрел Запад. В минуту, когда на самом западном и самом восточном крае нашего общего континента грохочут пушки, к Вам взывает на грани года слабый голос западной демократии: да здравствует мир, но да будет это мир равных и свободных людей!

 

---

¹ Рабиндранат Тагор (1861—1941) — индийский писатель, лауреат Нобелевской премии. Познакомился с Чапеком в Праге в 1921 г. 24 декабря 1937 г. обменялся с ним рождественскими посланиями в радиопередаче «Приветствия людям доброй воли».

² Шантиникетон — центр по изучению индийской культуры, созданный Тагором в Бенгалии.

 

 

 

 

21. Паулю Эйслеру¹

Прага, 6. 11. 38

Мой дорогой господин,

примерно лет 12 назад я написал статью «Почему я не коммунист?».² И в ней я как раз признаюсь: по­скольку мой путь к социализму — это гуманизм, с точки зрения коммунизма я «буржуа». В этой моей вере я и теперь ничего не собираюсь менять. Демократически-гуманистические идеалы длительное время идут рядом с социализмом, а затем их пути расходятся: с одной стороны, в положениях о классовой борьбе, диктатуре пролетариата и т. д., с другой — гуманизм идет дальше, чем социализм, так сказать, в сфере идеалов. Но это лишь теория; практически же (по крайней мере у нас) тесное сотрудничество демократического гуманизма с конструктивным социа­лизмом — непреложный факт. Разве Вы не замечали, что и со­циализм у нас (я говорю не о коммунизме, направляемом извне) выглядит иначе, чем во многих других странах?

Я убежден, что синтез социализма и демократических идеалов, который Вы считаете своей целью, у нас произойдет сам собой; это необходимо ясно высказать и сделать программой.

Преданный Вам   Карел Чапек

 

---

¹ Пауль Эйслер — восемнадцатилетний немецкий коммунист, живший в Праге, в феврале 1938 г. послал К. Чапеку письмо, в котором просил разъяснить ему и «многим другим» соотношение гуманизма Масарика и героя пьесы «Белая болезнь» Галена и коммунизма. Копии письма П. Эйслера (он умер в 1966 г. в Праге) и ответа К. Чапека, написанных по-немецки, получены автором публикации от вдовы П. Эйслера Анны Эйслер.

² Журнал «Пршитомност», 1924, № 47; русский перевод см.: Чапек К. Письма из будущего. СПб., 2005. С. 291—300.

 

 

 

 

 

22. Общине чехословацких писателей¹

22. 1Х. 38

Дорогие друзья,

когда смогу, появлюсь среди вас, но сейчас у меня столько дел, что не знаю, за что раньше браться. В любом случае прошу вас иметь в виду следующее: большая часть членов Общины является членами Круга писателей при Военном научном институте; поэтому наша обязанность сотрудничать с военными и придерживаться линии, которую они выдвигают. Далее я советую, чтобы вы предложили свое сотрудничество министру Вавречке² и постарались с ним договориться о том, что теперь всего нужнее. Очень прошу вас принять это сотрудничество близко к сердцу.

Искренне ваш

Карел Чапек

 

---

¹ Община чехословацких писателей — объединение чешских и словацких писателей, стоявших на антифашистских позициях; возникло при активном участии Чапека в ноябре 1934 г.

² Гуго Вавречка (1880—1952) — журналист и дипломат, с 16 по 22 сентября и с 4 октября по 1 декабря 1938 г. министр пропаганды чехословацкого правительства.

 

 

 

 

23

На Стржи, 10 октября, <19>38

Дорогие друзья,

я думаю, что в настоящее время единственная вполне определенная и ясная задача писателей вообще, а следовательно, и Общины — защищать свободу художественного выражения, свободу мышления и совести. Мы не должны каждый раз высказывать свое особое мнение по поводу того, что будет для нас гражданским долгом или проклятой необходимостью; мы также не будем, вероятно, выступать от имени Общины таким образом, какой мог бы сделать нежелательным само ее существование, и вместе с тем не будем обязывать себя к большему послушанию, чем это пока необходимо. Короче говоря, я думаю, что миссия Общины (внутренняя, а не манифестационная!) должна быть сформулирована как можно лаконичней: служение народу и его извечным идеалам, тому, что для него жизненно необходимо, его единству и духовной свободе. Итак, лучше широкие рамки, чем то, что вы называете духовным содержанием. Чтобы не нужно было позднее ни уступать, ни увиливать.

Впрочем, не забудьте, что рго fоrо ехtеrnо¹ писателям отво­дится сегодня куда более скромная роль, чем вы себе представляете. Каждый из нас тем, что он будет писать, должен сам показать, каков он. И нам уже пора писать книги: это, вероятно, будет самым главным.

Сердечно ваш      Карел Чапек

Далее предлагаю изменение названия: Община чешских и словацких писателей.

 

---

¹ Для внешней аудитории (лат.).

 

 

 

 

24. Гермону Аульду

<Осень 1938 года>

Мой дорогой Аульд,

вероятно, Вы уже знаете, что в вопросе о деньгах, о которых Вы упоминали в своем письме, произошло какое-то недоразумение. Наш ПЕН-клуб не просил никаких денег и ни в каких де­ньгах не нуждается. <…> Община писателей стремилась установить контакты с группами интеллигенции во всем мире, чтобы заручиться симпатиями и нравственной поддержкой; это были тщетные усилия. <…>

Так вот, что теперь делать с деньгами, которые Вы собрали в Лондоне. Мы здесь в них не нуждаемся (хотя у нас не делается никаких «финансовых фокусов»). Ни один чешский писатель не понес пока ущерба в своем очень скромном материальном положении и не намерен ничего ни от кого принимать. Но многие немецко-еврейские и демократические авторы из Судет действительно полностью утратили возможность оставаться там, где они жили, и зарабатывать себе на пропитание. В нашей стране уже почти не осталось немецкой читающей публики; немецким писателям не для кого издавать книги или журналы. Вероятно, некоторые из них попытаются эмигрировать в другие страны; в этом случае было бы очень полезно, если бы Вы оставили у себя собранные Вами деньги и помогли непосредственно лицам, рекомендованным нами или другим ПЕН-центром. Вы совершенно правы, им приятнее было бы получить помощь по приезде в страну, в которую они хотят направиться, и это лучше было бы осуществить через Ваш офис.

Я хотел бы потолковать с Вами еще об одной вещи, а именно о злополучной или скорее шокирующей речи, которую произнес председатель Международного ПЕН-клуба господин Жюль Ромен.¹ Если то, что я читал, точно воспроизводит текст выступления и если господин Жюль Ромен не может соответственным образом исправить его необычайно гнетущее воздействие на на­ших писателей и наше общество, то я сочту немыслимым для себя по-прежнему оставаться членом международной организации, председатель которой одобрил то, что для нас означает худшее унижение и обиду. Мой дорогой Аульд, утрачена не толь­ко большая доля земли, но и большая доля свободы, демократии и многих иных нравственных ценностей. Может показаться, что нет иного выхода, кроме самоотреченного смирения, но одобрять происшедшее и поздравлять с этим мир — ни в коем случае; мои лондонские друзья, это не то, что мы или кто-либо иной ожидал от людей, объединенных в ПЕН-клубе. Полагаю, лично Вы полностью поймете мои чувства и мое решение.

Сожалею, что вынужден затруднять Вас этим делом, но мне хочется подвести черту. Благодарю Вас за благорасположение и истинную дружбу.

Сердечно Ваш

Карел Чапек

 

---

¹ Жюль Ромен (наст. имя и фамилия — Луи Фаригуль) (1885—1972) — французский писатель, с 1937 г. был председателем Международного ПЕН-клуба.