ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

АЛЕКСАНДР КУШНЕР

* * *

Крапива, например, кому она нужна,

Угрюмая трава, зачем ее так много?

И в роще, и в саду, и вот из-под бревна

Торчит, и даже здесь, у дачного порога,

И жжется, и еще ей нравится цвести —

Цветенье-то зачем ей желтое такое?

Есть чудные слова: наверное, прости,

Мне кажется, пойми, я вас побеспокоил?

Но слишком много зла, и мы не так добры,

Как хочется, мрачны, ревнивы и жестоки.

Должны быть где-то, друг Горацио, миры

Другие, без вражды и страшной подоплеки,

Свобода выбирать — нам сказано — нужна,

Чтоб душу мы свою спасли иль погубили.

Но как с крапивой быть, скажи, зачем она,

Или, не будь ее, мы б еще хуже были?

* * *

Приснилась дева мне с отбитою рукой

И покалеченным затылком, то ли жертва

Дорожно-транспортной беды еще одной,

То ли теракта, или долго под землей

Лежала, или, как надломленная верба,

Принуждена свой ствол клонить полусухой,

Ты кто? — спросил ее и понял, что Эвтерпа.

И что ж досадовать тогда и горевать,

Что еле держится и силы на исходе?

Что всё мучительней на флейте ей играть

И в Аполлоновом кружиться хороводе?

И взор почти потух, ко лбу прилипла прядь…

А мы-то, поутру садясь стихи писать,

Всё к тем же подвигам взываем, в том же роде.

* * *

Кто работает в поте лица на земле:

Тракторист, агроном или овощевод —

Не любуются лесом в заманчивой мгле

Или полем, им не до природных красот.

Им погода нужна, им желанны дожди

Или солнце, им важен большой урожай,

И Толстому сказали б они: «Отойди».

И сказали бы Фету они: «Не мешай».

И туман ни к чему, и томленье смешно,

И к цветам не припали б они полевым.

Это правда. Смотри, как в ладони зерно

Они спелое держат, любуются им.

* * *

Дарвин совершил одну ошибку:

Что б ему сказать, что человек,

Приручивший буйвола и скрипку,

Перенесший в комнату ночлег,

Не от обезьяны низколобой

На ее сомнительной стезе,

А произошел от антилопы

Или льва — довольны были б все.

* * *

Да, это плющ — и он обвил

Сосновый ствол, листва и хвоя

Схватились крепко, что есть сил,

Друг друга мучая и стоя.

Кому больней из них, сосне?

Кому темней? Плющу, пожалуй.

Дымится хвоя в вышине,

Клубится плющ короткопалый.

Я не люблю борьбы любой,

Идейной, классовой, спортивной.

Бог с ним, с плющом! Бог с ней, сосной!

Как все борцы, они противны.

* * *

Кофе пить и курить в голубых тонах

С розоватой подсветкой, дыша прохладой,

И белели бы скатерти на столах,

И сияло бы солнце над балюстрадой.

И рукой иногда отгонять осу.

Ненасытная, надо быть с ней построже.

— Что, оса, ты здесь делаешь? — Ось сосу.

— Любишь сладкое? — Это одно и то же.

Хорошо нам про ужас земной забыть,

Он растаял — осталось стихотворенье.

Надо, надо начитанных ос ценить,

Разрешить им из вазочки брать варенье.

Есть такие слова, как судьба и рок,

Деспотия, история, мрак, морозы —

Или скатерть, волна, голубой дымок…

Кто решает за нас? Неужели осы?

* * *

Сдвоенные иглы южных сосен

Женскую напоминают шпильку,

Но таких больших никто не носит,

Не пристроить сбоку, ни к затылку.

Может быть, они волейболистке

Подошли бы рослой, двухметровой.

Может быть, богине беотийской,

Средиземноморской, златобровой.

Сколько игл сегодня на балконе

Накопилось нашем из-за ветра!

Чудятся кентавры и погони,

Артемида, может быть, Деметра.

Копятся волшебные загадки,

Сором притворяются опавшим.

Мы бы уступили столик шаткий,

Оба стула чудным великаншам.

Мы бы им сказали: посидите,

Посмотрите на море с балкона,

А заколки эти приколите,

Если надо, к прядкам благосклонно.

* * *

Все эти доспехи и копья, щиты и шлемы,

Чугунные ядра, мортиры, единороги,

Которые в детские годы так любим все мы,

Весь этот декор, древнеримские эти боги

И средневековые ангелы, аркебузы

Или арбалеты, еще якоря, бушприты,

Вся сила и слава, надвратные львы, медузы

Затем и понадобились, что они забыты.

И кажется, все эти взрослые украшенья

Рассчитаны втайне на детское восприятье,

Задействовав ум, развивая воображенье,

И как хорошо, что богиня не носит платье,

И весь исторический опыт, и вся культура

Спускаются в детскую комнату понемногу

И лишь понарошку серьезно глядят и хмуро,

В действительности же ничуть не страшны, ей-богу.

* * *

Американские президенты, английские короли,

Уходя, как вечернее солнце, за край земли,

Становились почтовыми марками; мне, ребенку,

И Георг и Виктория скрасили, как могли,

Детство послевоенное: можно уйти в сторонку

И достать из кармашка альбомного, не дыша,

Марку, плоским железным пинцетом ее держа.

Кто мне дал, уступил замечательную такую,

Поменялся со мной? И, как бабочка, хороша.

Не помять бы ее, иностранную, дорогую!

Наши летчики, маршалы, снайперы, моряки

И большие писатели тоже не пустяки,

И высотные зданья, и домны совсем не плохи,

Но есть страны другие, о, как они далеки!

Всё ж от них доставались мне кое-какие крохи.

* * *

Если есть еще зайцы в лесу,

Я давно их не видел, лет сорок,

Заяц зайцу, зарывшись в росу,

Говорит, осторожен и зорок,

Скинув лапкой со щечки слезу:

Скоро кончится весь этот морок.

Скоро трепет забудем и страх.

Ждать, поверь мне, осталось немного.

Зеркала есть и стекла в домах.

Дрожь не вечна, не вечна тревога.

Станешь солнечным зайчиком, ах!

Ты же веришь, я думаю, в Бога.

* * *

Бог — старик. Уж точно, что не мальчик,

И понятно, что не молодой

Человек, берущий чемоданчик

На работу из дому с собой.

И, конечно, коль в антропоморфном

Видеть Бога облике таком,

То не зрелым мужем с шагом твердым,

Достоверней как-то — стариком.

И стареть обидно, но не слишком.

Выйдешь в сад, присядешь на скамью,

Отложив наскучившую книжку, —

Лучше клены в сомкнутом строю.

Есть надежда, как ни огорчают

Все народы, страны и века,

Что друг друга лучше понимают

Два на мир глядящих старика.

* * *

За то, что так на смерть сумел он посмотреть,

Как ни один поэт, бесстрашно и сурово,

И за нее сказал, как будто это смерть

Заговорила вдруг, решающее слово,

За то, что, заглянув в глаза ей, не отвел

Взгляд и увидел в них не рок, а избавленье

От бедствий и надежд, от радостей и зол,

Притом не пожалев себя ни на мгновенье.

За то, что ужас он, тем более надрыв

Ни в жизни, ни в стихах о смерти не позволил

Себе, и не хитрил, и был к ней справедлив,

За то, что и один возможен в поле воин,

За то, что не призвал на помощь ни любовь,

Ни вечную весну, ни листьев шелестенье,

За всё это шепчу ему спасибо вновь,

Читая про себя его стихотворенье.