ВОЙНА И ВРЕМЯ
Георгий
Орлов
Дневник дроздовца
29.
04. 1919. Получили
сведения, что наши части не собираются сдавать Иловайскую и сами перейдут в
наступление. Здесь накопилось много наших сил в сравнении с тем, с чем мы
привыкли удерживать целый участок фронта. Поэтому нужно думать, что если наши
не хотят сдавать Иловайскую, то они ее удержат. Вообще, в связи с последними
известиями, здесь наступило заметное успокоение. Обоз наш остался в Федоровке,
благодаря чему я опять имею возможность остаться здесь, так как в данный момент
я числюсь при обозе.
Часов
около 5-ти вечера над Иловайской появился большевистский аэроплан. Он сделал
круг и сбросил две бомбы, которые вреда не принесли. Через полчаса появился
второй аэроплан, который летел прямо, по направлению к станции. Его встретили
довольно частым ружейным и пулеметным огнем. Стреляли все, у кого в этот момент
были винтовки и кому было не лень. Аэроплан опять
бросил две бомбы и завернул, не долетев до станции. На этот раз какую-то
женщину ранило осколком в живот.
Вечером
после наступления темноты приехал сюда Татарников. Рассказывал, что их сегодня
прилично обстрелял автоброневик противника. У них здесь, по-видимому, не мало
действует таких автомобильчиков. На нашу пехоту и вообще на всех солдат эти
авто действуют довольно сильно. За зиму все отвыкли от этой прелести, но теперь
скоро снова попривыкают. Говорят, что на этот фронт ожидают 10 танков, которые
будто бы 27-го числа в два часа дня вышли из Екатеринодара и будут доставлены
сюда в спешном порядке.
30.
04. 1919. Наши
все время топчутся здесь на этих участках, но вперед не продвигаются, а скорее
отходят в некоторых местах, хотя на очень незначительное расстояние. В районе
Луганска идут успешные для нас бои. Здесь предполагается какая-то операция
генерала Шкуро, но его дела идут как будто не совсем важно.
Впервые
за все это время более подробно прочел относительно Фронта адмирала Колчака. По
прежним сообщениям и слухам казалось, что он значительно ближе, чем это
выясняется теперь. Линия его фронта проходит примерно так: от Зуевки / между
Вяткой и Глазовым / на Елабугу, Чистополь, Бугуруслан, Оренбург / верст 70
западнее его / Уральск, Новоузенск, Александров Гай. Говорят, что англичане
сообщили о том, что уже недели через две у нас с ним будет связь, т. е.,
другими словами, соединимся. Но это едва ли так: две недели все-таки очень
короткий промежуток времени.
Под
Манычем наши основательно встряхнули красных: взято 13
орудий, 60 пулеметов и 3500 пленных. Если судить исключительно по газетным
сведениям, то наши дела блестящи, а на самом деле они, я сказал бы, значительно
хуже, хотя в общем и не скверно.
01.
05. 1919. Среда.
Веселый месяц май. Но не многие в России так скажут. Лишь некоторые посмеются,
а большинство поплачет. Общая разруха сильно затянулась и еще неизвестно когда
и чем она закончится. Хуже всего то, что такое состояние гражданской войны,
когда каждому открывается широкое поле для полного произвола, во фронтовой
полосе страшно пагубно сказывается на всем народе. И нужны
будут нечеловеческие усилия, чтобы потом, при водворении порядка, заставить
всех отстать от своих привычек и считаться с известной законностью и даже
силой. С этой стороны вред, нанесенный России большевиками, будет чрезвычайно
трудно чем-либо загладить. Все нынешнее поколение, которое ведет эту ужасную по
жестокости войну, должно быть останется больным в нравственном отношении до
конца своих дней. А сколько людей окажется с совершенно разбитой нервной
системой. Пока что я не могу еще жаловаться на свои нервы, но несомненно, что
вся эта история и на мне может отразиться. Как хотелось бы увидеть своих и поговорить обо всем. Очень много материала и
переживаний накопилось за это время. Страшно желал бы встретиться с Арнак.
Говорил бы, кажется, не умолкая, с чувством и в этом нашел бы величайшее
удовлетворение и тихую радость. Я думаю, что у многих из нас ощущается такая потребность,
но между собой мы обыкновенно о своих переживаниях совсем не говорим. Да и где
там, если на позиции приходится в любую минуту заботиться главным образом о
какой-либо еде, а иначе совсем пропадешь.
Говорят,
Андрей за это время совсем переменился, мечтает только о соловьях и лунных
вечерах. По всем признакам он завел себе в Армавире какую-то даму сердца. Мне
из канцелярии передали письмо на его имя.
Я думал, что это какое-либо деловое, раскрыл его и, полагая, что у него
секретов нет, а все, что касается его, то отчасти касается и меня, так как у
нас все общее, собирался его прочесть и, конечно, страшно удивился, когда
налетел на любовное письмишко. Дело, как видно, у него заварилось серьезное,
пахнет уже чем-то семейным. Лично я такими пустяками не занимаюсь и веду на
редкость скромную жизнь. Вот вам и Андрей, здорово он меня этим удивил.
Распустилась
сирень и многие другие кусты и цветы. Пахнет хорошо, только немножко стало
холодновато за последние дни.
Некоторое
время тому назад генерал Деникин объявил декларацию, главнейшие пункты которой
следующие:
1)
борьба с большевиками до уничтожения;
2)
созыв всероссийского народного собрания на основах всеобщего, прямого, равного
и тайного избирательного права;
3)
земельная реформа;
4)
освобождение рабочих от эксплуатации их капиталом.
Несколько
запоздала эта декларация, а то многие, не зная все это время истинную
физиономию Добровольческой Армии, оставались совершенно в стороне или даже
совсем не сочувствовали ей, думая, что она преследует реакционные цели. Появись
эта декларация раньше, и у нас было бы значительно больше сторонников из
рабочего класса. Нужно сознаться, что агитация у нас развита слишком слабо,
между тем как большевики на нее обращают самое серьезное внимание и забивают
всем головы своей программой. <…>
03. 05. 1919. Наши офицеры поехали в
Армавир изучать английскую материальную часть и получить пушки. Рассчитывают
вернуться через 2—3 недели. Танки все время едут и никак не могут доехать.
Говорят, что в Ростове их осматривали два дня, теперь они застряли в Таганроге.
Проезжавшая английская миссия знакомилась с этим участком.
Красные все продолжают лезть: 2-го числа они
начали наступать на участке нашей батареи. Это наступление было отбито нашим
артиллерийским огнем. Стреляла батарея очередями. Это первый раз за последнее
время. Татарников рассказывал, что им всыпали должным образом. Я уже почти
совсем поправился. Снял повязку с шеи, постригся под ноль и побрился. Стало
много легче. Хочу завтра помыться и вернуться в батарею.
04. 05. 1919. С утра меня разбудил
прапорщик Егоров и сказал, что где-то очень близко идет сильный бой.
Действительно, была отчетливо слышна ружейная и пулеметная стрельба. Часов в 11
я собрался пойти в баню, но так как стрельба приближалась, то я решил немного
обождать, ведь выскакивать из ванны полуголым и полувымытым в случае нашего
дальнейшего отступления не представляется особенно интересным.
Наступали красные со стороны Моспино. Часов в 12
стрельба как будто бы несколько стихла, и я пошел и вымылся
как следует. Часам к трем бой снова сильно разгорелся. Они заняли Моспино и
отрезали наш бронепоезд «Генерал Алексеев», который двигался по оставшемуся в
его распоряжении небольшому участку пути и отбивался
чуть ли не в упор. Вечером по стрельбе можно было судить, что дела наши не
совсем хороши.
Часов в 8 наши части перешли в наступление,
заняли Моспино, освободили бронепоезд и отогнали красных. Говорят, что человек
200 перешло во время этого боя на нашу сторону.
Приехал из Екатеринодара штабс-капитан Громов.
Говорит, что там война совершенно не чувствуется, военных очень много и все они
одеты с иголочки. Нашим Азовско-Донским фронтом мало интересуются, а главное
внимание обращают на Царицынский.
Много говорят и пишут о большом восстании
казаков в тылу большевиков в Верхне-Донском округе. По сведениям, восставшие
располагают артиллерией и хорошо организованы.
05. 05. 1919. С утра все тихо. В
Иловайской население опять успокоилось. Красные, очевидно, довольно далеко.
Вчера их все-таки встряхнули, надо полагать, довольно основательно.
Сегодня решил отправиться в батарею. У нас в
батарее за последний период боев и отступлений завелись экипажи, на одном из
которых я и отправился. Хозяева ничего не взяли с меня, а кормили так, что и 30
рублей в сутки было бы мало платить за все эти блюда.
Наши стоят верстах в семи от
Иловайской, недалеко от рудника, в который приходят ночевать. Здесь наша
батарея занимает дом с электрическим освещением и прочими удобствами. Спать,
конечно, приходится на полу. Грязь во всем доме держится солидная.
В этот день на наблюдательном пункте убит наш
телефонист, доброволец Шишков, гимназист 5-го класса. Ему гранатой совершенно
оторвало голову. Еще в январе он поступил к нам, тайно удрав от родителей, его
отыскали, приехали и взяли. Затем родные отпустили его из дома и снарядили
вещами. А тут уже такая катастрофа.
06. 05. 1919. <…> Танки наконец прибыли в Иловайскую. Предполагают, что уже
завтра они должны быть на нашем фронте, на участке Моспино, и перейти в
наступление. Уже пора.
07. 05. 1919. С утра предполагалось
наступление слева от нас. Но почему-то все было спокойно с утра и вообще весь
день. По каким-то соображениям наступление было отложено до
завтра.
Холод
стоит адский. На позиции мы устроили шалаш из досок, разводим там костер и
только таким образом слегка согреваемся.
Целый день, не умолкая, по всему участку идет
ружейная перестрелка. Артиллерийского огня очень мало. Мы стреляем только в
крайних случаях, и то очень немного.
К полудню сменилась наша пехота. Пришли сюда
казаки-кубанцы. Говорят о том, что вся третья дивизия будет оттянута на отдых,
а потом придет на Царицынский фронт. Но это остается только слухом. Пехоту нашу
сменили, а артиллерия осталась. У кубанцев все части значительно пополнены. В
пеших сотнях у них насчитывается по 150-200 штыков. Наш участок заняла команда
разведчиков 4-го пластунского батальона. В этой команде более 100 человек.
Несколько неинтересно только то, что эти пластуны еще почти совсем не обучены.
Как ни странно, некоторые из них глохнут от своих собственных выстрелов. Обе
стороны держатся пассивно и основательно окопались.
Вечером для солдат привезли новое английское
обмундирование. Материал очень хороший. Сапоги, например, года за три не
сносить.
Некоторое время тому назад наша батарея получила
несколько английских мулов. Интересно то, что когда орудие подымается
в гору, то солдат обыкновенно покрикивает на единственного мула, который ходит
в запряжке нашего 4-го орудия, «мул тяни, мул тащи». Очень выносливые и почти
не требующие никакого ухода за собой животные. Питается чем угодно, говорят,
что у них не может быть потомства.
08. 05. 1919. Слева началось
наступление. Все время хорошо слышна усиленная стрельба. Говорят, что там пошли
танки. Часа в три дня на нашем участке получилось что-то непонятное. Ни с того
ни с сего вдруг открылся интенсивный огонь и наша пехота начала отступать.
Лошади у нас были разамуничены и паслись в поле. Пришлось
спешно их запрячь. У нас
оставалось только 3 снаряда. Мы выпустили 2 шрапнели для подбодрения пехоты и
решили еще подождать, временно не браться за задки. Из штаба батальона все
повозки уже драпанули назад на рысях. Потом команда
разведчиков остановилась и вновь заняла свои окопы. Положение восстановилось.
Наши подвезли снаряды, и мы начали стрелять по отступающим колоннам красных,
которые, вследствие нажима наших на соседнем левом участке, отходили
параллельно нашему фронту. Та пехота красных, которая была против нас, еще
удерживалась до ночи, а потом тоже оставила свои окопы.
09. 05. 1919. Утром мы слегка продвинулись
вперед. В этот день и наш участок должен был перейти в наступление. Наши
пластуны сегодня встретили довольно серьезное сопротивление со стороны красных,
которые удерживались на буграх за хутором Холодным. Офицеры в этих казачьих
частях какие-то нерешительные, ведь многое можно было бы сделать с этими
солдатами, несмотря на их неопытность.
К вечеру наши части остановились верстах в семи
от города Дмитриевска. Днем купили барана и великолепно подзакусили. На ночь
устроились на хуторе в комнате начальника боевого участка. Тот рассказывал про
страшный разврат и упадок нравов в Екатеринодаре. В этом отношении в
особенности гимназистки, по его словам, представляют собою проституток.
10. 05. 1919. Утром опять пошли
вперед. Продвигались мы с некоторой осторожностью. В хуторе Холодном наблюдал
знакомую картину разграбленного хозяйства. Только здесь большевички были
несколько человечнее, чем у нас. Здания по крайней
мере остались целы и несколько экземпляров домашней птицы, которая испуганно и
уныло бродила по пустому двору. Больше ничего не осталось.
В
этот день я чувствовал какую-то скуку. Все время уходил вперед от пушки и
путешествовал по занятым окопам. Здесь было много китайцев. Они натаскали много
досок и камней из деревни, которыми укрепили свои окопы. Жители жалуются, что
китайцы перерезали почти всех кур. Жалование требуют аккуратно 1-го и 15-го
числа, иначе отказываются воевать. За опоздание в его выдаче третьего дня убили
своего командира и переводчика. Часов с 12 дня китайцы обычно говорят: «Мой кушать
хочет» и идут есть чуть ли не за 5 верст от окопов.
Стреляют они все время не переставая, расстреляв же
все патроны, уходят, говоря: «Мой машинка не работает,
дай патроны». Местные жители передают, что назревает открытая вражда между
китайцами и красноармейцами. <…>
11.
05. 1919. Несмотря
на то что говорили, будто бы эта группа коммунистов
отрезана, они все еще удерживаются. Раза два даже пробовали наступать. Мы
стояли очень близко от пехотных окопов. Целый день пули свистели по батарее.
Несколько штук попало в щит и в лотки с патронами. Они основательно нажали на
наш левый фланг, где участок занимал 8-й пластунский батальон. Оттуда приехал
конный и комично сообщил, что «8-й батальон немножко в беспорядке отступает».
По городу они закатили несколько тяжелых снарядов. Интересно то, что на
поручика Ползичского тяжелые снаряды производят весьма солидное впечатление, у
него ноги начинают подкашиваться. Наша левая группа заняла город Мариуполь и
захватила 2000 пленных. Наступление начинает сказываться. Захвачен бронепоезд
противника «Карл Либкнехт».
12.
05. 1919. Утром
началось наше наступление: 3-е и наше орудие пошли в авангард. Двигались мы
вместе с пехотными частями. Теперь нам стало ясно, что Ясиноватая не была взята и что ее нужно еще брать. Без особых задержек мы вышли
на линию Ясиноватая—Криничная. Слева от нас генерал Шкуро, выйдя в тыл красных,
занял ст. Юзово и Авдеевка. Таким путем в их распоряжении осталась только линия
Ясиноватая—Скотоватая. Наступление наше для них должно быть было несколько неожиданным,
так как начали эвакуировать Ясиноватую несколько поздновато. Мы открыли огонь
по отступающим густым колоннам красных, которые очень поспешно перевалили через
железную дорогу на Скотоватую и побежали дальше. Снарядов у нас, по
обыкновению, было мало и мы почти все выпустили по
отступающим.
Через
некоторое время поезда начали один за другим выходить из Ясиноватой. На всем
протяжении они были нам очень хорошо видны, так как эта дорога проходит
перпендикулярно нашему движению. Как оказалось, наши партизаны к этому моменту
уже успели выйти на эту линию и наложили на рельсы шпалы и целую кучу рельс.
Когда начали обстреливать первый поезд, то он ускорил ход, машинист
должно быть лег на пол и, не видя этой баррикады, налетел на нее. Передние
колеса паровоза перескочили через часть этих шпал и рельс, все это там
перепуталось, и шагов через 200 паровоз остановился, не имея возможности
двигаться ни вперед ни назад. Второй путь тоже
застопорился. Занятно было видеть, как броневики, вышедшие со станции через 10—15
минут и подойдя к этому месту, начали метаться вперед
и назад. Они отстреливались еще часа 2—3, но потом вынуждены были сдаться. Один
матрос до последнего стрелял из пулемета. Его
схватили, и командир 2-го офицерского полка Манштейн собственноручно расстрелял
его. Вся башка у этого прохвоста разлетелась
вдребезги.
Один
из броневиков был «Военных моряков Балтийского флота» № 2. На нем была хорошая,
не совсем подходящая большевикам надпись: «Никто не даст нам избавленья, ни
Бог, ни царь и ни герой. Добьемся мы освобожденья своей лишь собственной
рукой».
Всего
было захвачено 7 составов и 3 бронепоезда. В одном из составов на платформах
были два броневых автомобиля, которые тоже попали в наши руки. Кроме этого была
захвачена богатая хозяйственная добыча. Говорят, что в Ясиноватой чуть ли не в
полном составе попал в плен какой-то большевистский штаб; одним словом,
прилично щелкнули в этот день по красным.
Лично
я думал, что Ясиноватую будет не так легко вернуть, когда мы оставляли ее 23
апреля. Мы прошли правее станции через деревню Ясиновку и к вечеру заняли
деревню Землянки, где и остановились на ночь.
13.
05. 1919. С
утра двинулись дальше. Под Скотоватой они оказали нам небольшое сопротивление,
но мы артиллерийским огнем оказали им вполне достаточный отпор для того, чтобы
они очень скоро убрались. Днем вошли в Скотоватую. Наша пехота сегодня дошла до
полустанка Петруньки. Знаменитый желтый бугор за Скотоватой, который доставил
нам в марте массу неприятностей, теперь был взят очень быстро, без сопротивления.
Нужно
сказать, что наши цепи во время этого наступления поражают своею численностью.
Как-то прямо странно видеть так много своей пехоты, в то время как за все эти
бои привык с 30—40 человеками защищать целый участок против 1000 красных.
Легли
спать сегодня что-то часов в 8 вечера. Это редкий случай за все это время, и
вставать завтра будем часов в 7 утра. Можно будет слегка ожить, а то уже духу
не хватало вставать в 2 с половиной утра и устраиваться на ночлег только часов
в 10.
14.
05. 1919. Двинулись
на полустанок Батманку. Предполагалось сначала, что сегодня будет дан отдых. Но
разведка выяснила, что большевиков вблизи нет, и мы двинулись на Горловку.
Прогнали со станции бронепоезд красных и пошли левее
Горловки, которая была сейчас же занята нашей пехотой, на Никитовку. В
нескольких верстах от станции вступили в бой, который затянулся до ночи.
Коммунисты
задержались у Никитовки, другие части красных, как говорят, отступили дальше.
Бронепоезда их после Ясиноватой ловушки стали много осторожнее и значительно
пугливее, чем раньше. Ночевать пришлось в поле прямо на дороге. Ночью развели
костер и самостоятельно варили уху из мелкой рыбешки, которую наглушили днем
ручными гранатами. Удивительно, что до этого времени здесь так холодно, сыро и
идут все время дожди. Спать было скверно, одному боку от костра было жарко, а
другой замерзал от холода. В таких условиях в два счета можно получить солидную
болезнь.
15.
05. 1919. Утром
пролетало над нашими позициями 3 аэроплана красных. Они сбросили несколько бомб
и целую кипу прокламаций, в которых было обращение к офицерам. Там указывалось
на то, что мы якобы находимся в безнадежном положении, что они нас приперли к морю и окружили со всех сторон. Шутники, право,
говорят это тогда, когда мы наступаем по всему фронту, а их армия бежит.
Заканчивалось это обращение такими словами: «Всякому честному офицеру найдется
достойное место в Красной Армии, и если Вы не потеряли способность, то Вы
должны понять, что Вас обманывают, и т. д.».
Днем
мы вошли в Никитовку. Это большая узловая станция. Тут они взорвали два
порядочных железнодорожных моста, чем преградили на
несколько дней путь нашим бронепоездам. По словам
жителей, красноармейцы под влиянием последних поражений решили отступать до
Харькова. Вообще, как видно, боевой дух у них в данный момент сильно упал и
начинается разложение. Отсюда мы двинулись по направлению на Бахмут и к вечеру
заняли станцию Майорское.
16.
05. 1919. Целый
день пришлось задержаться в Майорской. По
Константиновской ветке все время подходил к нашему расположению большевистский
бронепоезд, который своим огнем приводил в ужас обитателей Майорской. По
Бахмутской линии тоже все время появлялся бронепоезд, но тот вел себя
значительно скромнее. Вечером наша разведка дошла до станции Курдюмовка. Завтра
двигаемся дальше.
17.
05. 1919. Мы
изменили направление и пошли на Константиновку через
станцию Магдалиновка. Наступали мы вдоль железной дороги. Все это расстояние в
25 верст я прошел пешком. К вечеру мы добрались до станции Константиновка.
Интересно то, что жители крайне удивлялись количеству наших войск. Они
говорили, что они привыкли видеть нас самое большее в
количестве 80 человек, а теперь наши цепи по своей густоте начинают
приближаться к большевистским. Действительно, пластунов много, но наступают они
крайне вяло и нерешительно. Артиллерии приходится идти вместе с ними в цепи, а
то они чувствуют себя совсем неуверенно. Так, сами по себе казаки как будто и
ничего себе, но командный состав у них никуда не годится. Скверно то, что они
страшно распущены и грабят всюду, где только можно. Прямо возмущаешься, что их
не могут прибрать к рукам. Наши солдаты в этом смысле держатся очень хорошо, да
и мы постоянно за ними следим. Ночью казаки растащили пиво с завода,
принадлежавшего какому-то еврею.
18.
05. 1919. Командир
предложил мне быть у него, как у начальника артиллерийской группы, адъютантом.
Я отказался и просил оставить меня в боевой части. Взамен себя я нашел
желающего — поручика Ползинского. Вообще, службу в Добровольческой Армии я
понимаю как службу именно на фронте и в боевой части. <…>
20.
05. 1919. Большевики
попробовали было наступать на Константиновку, но их
порыв довольно скоро охладили. Мы двинулись дальше, перешли заветную линию,
дальше которой во время весенних боев не ходили, и заняли Новоселовку и
Кондратьевку. Здесь Добровольческая Армия появляется впервые, если не считать
того, что перед Рождеством, когда мы воевали с Петлюровцами, в этих местах
мимоходом бывали наши разъезды в количестве 5—7 человек, не больше. Жители
как-то с любопытством смотрят на нас всех. Похоже на то, что большевики им
порядком надоели и насолили.
21.
05. 1919. Наступали
на ст. Дружковку. По вине пластунов мы не дошли до станции и вынуждены были
ночевать в открытом поле, остановившись верстах в трех. Почему-то пластуны не
рискнули наступать дальше. Мы, смеясь, говорили, что пластуны не решились ночью
занимать «незнакомую станцию». Скучновато все-таки наступать с пластунами.
Конечно, зарываться не следует, но теперь необходимо как можно быстрее гнать
эту дрянь и все время наносить им, возможно, более
чувствительные удары.
22.
05. 1919. Утром
заняли ст. Дружковка. Большевики еще вчера уверяли жителей, что ими заняты
Ростов и Таганрог и что они нас совершенно окружили. Отходят же они потому, что
мы, находясь в безнадежном состоянии, бросаемся кучками в разные стороны с
целью куда-то прорваться. Эту наглость, ложь и нахальство
у них не так легко вывести. Говорят даже II советский стрелковый полк, который представлял из себя наиболее стойкую боевую часть, предложил
коммунистам самим защищаться, а сам уехал в Краматорскую в эшелонах.
В
местном кооперативе я достал сахару и спичек по дешевой цене.
Этих предметов у нас очень мало и достать их почти невозможно. Через несколько часов двинулись дальше на Краматорскую. Верстах в 6 от станции нас с бугров встретили сильным огнем.
Оказалось, что 11-й и 14-й советские полки решили защищать Краматорскую. Нас
осыпали пулями настолько густо и основательно, что пришлось подумать о рытье
окопов. Большевики вырыли себе окопы во ржи, которая достигла вышины среднего
человеческого роста. Мы выпустили по этим окопам 80 снарядов и доставили им
много неприятностей, так как стреляли на малом прицеле и почти каждым снарядом
мы низким разрывом попадали прямо по окопчикам. После каждого выстрела по нашей
пушке прогуливался пулемет красных.
До
ночи не удалось сбить красных. Наш правый фланг даже немного отступил, но потом
опять выдвинулся. Только ночью красные вынуждены были оставить эти окопы и
отойти.
В
этот день получили сведения, что полковник Якубов-младший, прапорщик Диденко и
поручик Асен-Аймер погибли на танке. Это наши бывшие офицеры, которые в феврале
перевелись в бронедивизион. Казалось бы, что на танке можно быть почти
гарантированным от смерти, а тут оказалось иначе.
23.
05. 1919. Заняли
станцию Краматорскую. Здесь раньше находилась бронебаза противника, а на заводе
строились бронепоезда для советских войск. Отсюда вышли два «Карла Либкнехта»,
которые очень скоро попадали последовательно в наши руки, «Роза Люксембург» и
др. Под Миллерово захвачена «Непобедимая советская площадка» со многими
орудиями.
Наша
левая группа одновременно с занятием нами Краматорской с фланга заняла город
Славянск. Там был захвачен весь Краматорский совдеп, начальник дивизии, 60
паровозов и много другого, в том числе и солидное количество спирта. В
Краматорскую эшелоном пришел наш первый взвод, который перевооружился в
Константиновке. Мы тоже сегодня получили английские пушки, а наши старые
русские мне было приказано отвезти в Горловку в артиллерийский склад.
Перевооружились мы только по той причине, что у нас нет русских снарядов, а
английские нам будут давать в произвольном количестве. Как-то жаль расставаться
с нашими пушками, они намного изящнее и как будто лучше. В час ночи мне
пришлось выехать с эшелоном в Горловку.
24.
05. 1919. Приехал
в Горловку, но оказалось, что огнесклад переехал из Криничной в Бахмут.
Пришлось ехать назад через Никитовку на Бахмут. Хорошо, что я ехал совсем
отдельным эшелоном со своим паровозом. Благодаря этому я довольно быстро
слонялся по всем линиям и станциям, пока наконец
добрался до огнесклада. Если бы мне нужно было прицепляться к другим эшелонам,
то на такое путешествие из Краматорской в Бахмут через Горловку мне пришлось бы
потратить минимум трое суток. Вез я с собой очень много частной публики и в
вагоне со снарядами, и на платформе с пушками. На каждой остановке мирные
обыватели слезно умоляли меня подвезти до той или иной станции, так как
пассажирского движения еще нет и они могли
передвигаться только воинскими эшелонами, если начальники эшелонов разрешали им
садиться. Я впускал почти всех.
25.
05. 1919. Утром
сдал пушки, но выехать не мог почти до вечера. Я воспользовался этим случаем,
походил по городу, довольно плотно поел в столовой и основательно помылся в бане.
<…>
26.
05. 1919. Весь
день пришлось проторчать на вокзале, справляясь о том, когда пойдет эшелон
Самурского полка. Все наши старые Добровольческие полки за это время отдохнули
в резерве и значительно пополнились, доведя свою численность до практически
нормального состава.
Часов
около 9 вечера мне наконец удалось выехать. Устроился
я на тормозе вместе со своими солдатами и под дождичек слегка задремал. Погода
все время отчаянная: почти без перерыва идут дожди. Такого лета я еще в своей
жизни не видел.
Большевичкам
отступать, действительно, не интересно, и они иногда предпочитают уходить
эшелонами, благодаря чему иной раз их бывает довольно трудно догнать.
Из
эшелона, в котором я ехал, под Скотоватой на ходу поезда из вагона выскочила
лошадь, вполне благополучно, вслед за ней принужден был выскочить и ездовой.
Правда, поезд шел не быстро, так как в составе было более 70 вагонов.
27. 05. 1919. От Краматорской до
Славянска ехал в эшелоне «одесситов» бригады Тимановского. Встретил двух
сослуживцев по Гатчине, подпоручиков Гудара и Ольшанского. Посмотрел я на эти
войска и офицеров и сразу увидел, что эти части «неважнец», далеко им все-таки
до наших Добровольческих частей. Они говорили, что чуть было
не решили ехать к Колчаку, так как в прошлом месяце у них были слухи о том, что
наши дела почти безнадежны. Я им сказал, что в конце апреля дела наши были
действительно неважны, но, по-моему, именно поэтому они и должны были придти к
нам, чтобы помочь. Говорят, они перед уходом разделили какие-то экономические
суммы, так что на каждого младшего офицера пришлось по 12 тысяч, и занимались
кутежами. Большого толку из этих войск, как видно, не будет. Я открыто выражал
им свое удивление, что они сдали Одессу 4000 наступавшим большевикам, в то
время как их было около 6000.
Эти дни наш взвод знакомился с английскими
пушками. Приехал я в Славянск как раз вовремя. Взвод уже погрузился, и через
два часа мы двинулись на станцию Гусаровка. Между Гусаровкой и ст. Барвенково
шел небольшой бой.
28. 05. 1919. Пришли в Барвенково.
Интересно то, что эта станция была занята нашей батареей без помощи пехоты.
Пластуны что-то медлили и опять не хотели наступать ночью. Тогда капитан
Слесаревский рассыпал наших разведчиков в цепь, а первому взводу приказал ночью
открыть артиллерийский огонь. На красных навели солидную панику, и они удрали.
Интересно то, что один из снарядов попал в вагон эшелона и тем придал им еще
больше жару.
Побывал я здесь в тех домах, где помещение было
занято «чрезвычайкой», разгром был полный: все перевернуто и валяется на полу; нашел между прочим фотографию всех большевистских заправил,
много прокламаций и агитационной литературы.
29. 05. 1919. Большевики во время
своего отступления оставили много консервов, которые они отравили трупным ядом,
бациллами заразных болезней и прочим. Об этом было официальное сообщение в
газетах. Может же дойти до такой подлости обезумевший народ.
В кооперативе мы достали по дешевым
ценам много неотравленных консервов и с удовольствием поели их во время
похода, хотя они не были особенно хороши. Занятие Барвенково нам очень
понравилось, и наша батарея решила попробовать продвигаться дальше и подловить
бронепоезд без нашей пехоты. Теперь с 10 нашими разведчиками пошел наш взвод.
Мы выдвинулись верст на 7 вперед нашей пехоты и заняли разъезд Языково.
Ночью полковник Самуэлов приказал мне стать в
заставу с двумя пулеметами в одной версте от места расположения пушек.
Интересно то, что мы начали без пехоты воевать и за артиллерию и за пехоту.
Около полуночи я задержал проходившего в Барвенково железнодорожника, который
сообщил, что большевики завтра собираются наступать большими силами при
поддержке двух бронепоездов и наземной батареи. Бороться с бронепоездами и
артиллерией мы сможем, но настоящего наступления с пехотой, конечно, не будем в
состоянии выдержать, так как они могут обойти нас со всех сторон, а наша пехота
к утру еще не сможет подтянуться к нам. В общем, посмотрим.
30. 05. 1919. На рассвете начался бой.
Железнодорожник, действительно, не соврал. Громадные цепи противника начали
появляться на всех буграх. Пока было возможно, мы отгоняли бронепоезда и очень
удачно стреляли по цепям. Но, не рискуя быть обойденными со всех сторон, мы
снялись и, останавливаясь несколько раз во время отхода, чтобы задержать
красных, часов около 6 утра подошли к нашему пехотному расположению.
Наступление такими силами со стороны большевиков
было довольно-таки неожиданным. Пластуны держались как-то вяло и с определенным
намерением отступать. Пока цепи противника были далеки, они еще держались, но
когда те приблизились вплотную и мы начали расстреливать их чуть ли не в упор,
то пластуны перевалили через бугор, сбились какими-то беспорядочными группами,
перестали стрелять и ждали того момента, когда мы снимемся, чтобы им самим
уйти. Работала только наша 4-я пушка (3-е орудие отошло назад, чтобы потом
своим огнем прикрывать наш отход) и наши пулеметы, пехота бездействовала. Я
несколько раз входил в нашу цепь, спрашивал у пластунов, где находятся в данный
момент их офицеры, и старался привести их в порядок. Они все время указывали
мне на левый фланг, где действительно положение было угрожающим. Слева наши
довольно быстро отступили, и громадные цепи красных начали уже входить в
селение Барвенково, а нам между тем приходилось отступать мимо селения.
Вдруг левый фланг сотни, которая была с нами,
побежал, я побежал туда, наорал на казачьего офицера, сказал ему, что такой
пехоты я еще не видел, и потребовал, чтобы он остановил это безобразие. Тот начал останавливать пластунов и даже стрелял в своих, но ничего
не помогло и было уже слишком поздно. Наше орудие не успело еще как следует сняться, как на наших буграх появились цепи
красных и осыпали нас градом пуль. Расстояние было близкое, и, кроме того, у
них должно быть были хорошие стрелки, так как все пули шли на уровне пояса.
Орудие с ящиком пошло рысью. В этот момент был ранен в верхнюю часть ноги наш
наводчик, которого подобрали на нашу пулеметную повозку. Казаков и след
простыл. Красные, не встречая с нашей стороны отпора, спокойно обкладывали нас
пулями.
Я втянул шею в плечи и скорым шагом пошел вслед
за орудием. Одно счастье, что они не зацепили наших лошадей, так как под таким
огнем перепрячь другую лошадь было бы невозможно. Нам
приходилось спускаться в лощину, а потом подыматься
вверх на гору. Под таким огоньком мы шли версты две. Когда мы проходили мимо
окраин селения, нас обкатывали с улицы пулеметным и ружейным огнем те красные,
которые слева заняли Барвенково. Пришлось отходить без задержки, это уже было
похоже на бегство. Мы бывали в солидных переплетах и раньше, но так никогда не
отступали. Тогда были наши полки, а не пластуны.
В тот момент, когда мы выезжали на бугор,
большевики ахнули по самой дороге впереди нас две гранаты. Казалось, что наше
положение стало весьма скверным, но и эту комбинацию мы прошли благополучно.
В Славянске к нам поступило несколько
добровольцев-студентов. Один из них был прямо вне себя. Этот переплет на него
так подействовал, что он от страха не мог даже идти и решил проситься в
нестроевую часть. Да, теперь артиллерия сплошь и рядом попадает в такие
переплеты, которые не снились артиллеристам в германскую войну.
Верстах в пяти от Барвенково привели
наконец в порядок пластунов, и мы остановили красных. Стреляли мы очень много и
очень удачно. Вечером подбили пушку противника, которую они все-таки сумели
вывезти, оставив на этом месте 9 трупов и 32 снаряда. Это наступление им стоило
солидно. У нас кроме Луковникова ранен еще подпоручик Петр Петрович Зиновьев; у
пластунов потери тоже очень невелики. Устали мы солидно, я, кроме того, не спал
эту ночь. Когда бой затих, то буквально все заснули мертвецки, тут же, у наших
орудий. Работали мы, в общем, не за страх, а за совесть. Но с пластунами трудно
становиться в пехотной цепи, так как благодаря их «драпу» мы в один момент
очутились между своими и большевистскими цепями и едва вышли из этой истории с
нашей пушкой. <…>
07.
06. 1919.
Вышел приказ генерала Деникина о том, что он подчиняется генералу Колчаку, как
Верховному Правителю. Как видно, у Колчака в настоящее время военные дела идут
не так гладко, как раньше. В центре он как будто продолжает отступать. Говорят,
что там у него подняли волнение пленные австро-германцы
и, кроме того, взбунтовались пленные красноармейцы в его армии. Теперь эти
восстания уже ликвидированы. Интересно то, что подчинение генерала Деникина
адмиралу Колчаку произошло в то время, когда операции нашей армии, в связи с
нашим успешным продвижением, начали иметь первенствующее значение.
По
Полтавской линии наши части пока не продвигаются и держатся совершенно
пассивно.
Все
время говорили относительно Царицына, но он до сих пор еще не взят. Почти все
бронепоезда пошли туда. Там красные, сосредоточив большие силы и много
артиллерии, упорствуют.
Донцы
за это время тоже очень сильно продвинулись и почти восстановили декабрьское
положение.
Украинцы
тоже где-то слегка продвинулись. Одним словом, советские войска что-то не
совсем хорошо начали себя чувствовать, везде их начали малость
поколачивать. <…>
09.
06. 1919.
Выехали на разъезд Страстной по Полтавской линии верстах в 12 от Лозовой. Дальнейшее продвижение пока не предполагается.
Поставили нас здесь только на случай появления бронепоезда красных.
Расположились мы в деревушке, в половине версты от линии железной дороги.
Жители здесь какие-то удивительно неласковые и страшно скупые. Только по дороге
сюда нас пригласили к себе две старушки-помещицы и угостили простоквашей и
кофе. Основной нашей заботой здесь стало наладить вопрос с питанием, и все
довольно усердно принялись за организацию этого дела.
Хочу,
между прочим, сказать, что уцелевшие имения после прихода наших войск попали не
в совсем интересное положение. Дело в том, что почти во всех усадьбах были
коммуны, благодаря этому весь скот и имущество, оставшиеся в этих имениях,
совершенно ложно рассматривается как коммунистическое и разбирается проходящими
частями. И хозяину, которому действительно все это раньше принадлежало, почти
ничего не остается, даже если красные не успели ничего захватить при своем
паническом отступлении.
Хотел
поспать на вольном воздухе, но дождь помешал. Эти вечные дожди уже страшно
надоели. <…>
11.
06. 1919.
<…> В 10 часов вечера занят Харьков. Подробностей я не знаю, потому что
газет мы уже давно не видели, но говорят, что по официальной телеграмме
количество добычи не поддается учету. Захвачено 3 бронепоезда, броневые
автомобили и даже танк, который попал в руки Красной армии под Одессой.
Говорят, что там французы бросили только подорванные танки, в каком виде был
этот танк — не знаю. Все последнее время большевики кричали о необходимости
защищать красный Харьков. Появилось много статей вроде «Рабочий, подтянись»,
«Рабочий, равняйсь». Тон у них опять очень нескромный: все время ругаются и
угрожают красным террором. Но, как видно, им и это не помогает. При некотором
нажиме они быстро уходят. В Харькове, говорят, были упорные бои в центре
города.
12.
06. 1919.
<…> В Крыму зашевелились наши части. По официальным сведениям, наши
войска перешли в наступление и заняли Феодосию. Говорят, что туда переброшена
конница генерала Покровского. Красные, в связи с нашим наступлением, едва ли
будут в состоянии оказать упорное сопротивление нашей Керченской группе.
Эвакуировать Крым им тоже едва ли удастся.
13.
06. 1919.
Погрузились и двинулись эшелоном дальше, через Орельку на станцию Сахновщина.
Впереди шел бронепоезд с 4-й сотней пластунов. За Сахновщиной, у разъезда
Вольный, он довольно неожиданно подкатил близко к большевистскому бронепоезду
«Гром» и закатил туда 6 гранат, которыми два орудия из 10 были разбиты и
поковерканы пулеметы. Большевики почему-то любят нагромождать на бронепоезда
бесчисленное количество орудий. Интересно то, что с большевистским «Громом»
состязался только что захваченный большевистский бронепоезд «Гром», который у
нас ходит под тем же названием.
Ехал
я до Сахновщины на платформе. Тут панорама делается уже несколько веселее и
разнообразнее, начинают встречаться кусты и деревья, хотя и не особенно часто,
но все-таки приятно ласкают взгляд, уставший от всего этого степного
однообразия, жары и пыли.
14.
06. 1919.
Двинулись дальше, на разъезд Вольный. Совсем небольшой разъезд и вблизи него
нет селения. Здание же очень хорошее и чистое. Объясняется это близостью
нескольких имений, владельцы которых позаботились о своем разъезде. Здесь мы
разгрузились и пошли левее железной дороги с тем, чтобы наступать на
Константиноград «в лоб».
Между
Вольным и станцией Кегичевкой мы ввязались в бой. Сперва
мы подошли к неприятельским цепям на очень близкое расстояние, так что из-за
наименьшего прицела по бугру не могли даже стрелять. Большевики попробовали наступать и вышли на бугор, с которого нас здорово обложили
из винтовок и ручных пулеметов. Нам пришлось отъехать назад сажень на 200, а то
они могли бы перебить нам всех лошадей. Мы стояли у высокой ржи, пули красных
летели и срезали целый ряд колосьев. На новом месте грунт был настолько мягкий,
что пушку было чрезвычайно трудно ворочать, благодаря чему стрельба стала
задерживаться. Было крайне душно и жарко. Все были мокрые, как из воды. Пот
стекал настолько крупными каплями, что они проходили даже сквозь ресницы и
заливали глаза. Тем не менее мы остановили красных и
после 50—60 снарядов заставили их бежать. Как выяснилось, в этом бою с их
стороны кроме обычных красноармейских частей принимали
участие жидки и коммунистическая молодежь (гимназисты, реалисты и пр.).
Троцкий приказал им наступать и во что бы то ни стало занять Лозовую.
Бежали они на этот раз чрезвычайно панически, и, кроме того, мы своим огнем
подгоняли их. Под влиянием жары они побросали винтовки, сапоги, шинели, рубахи,
фуражки и все, что могло помешать их бегству.
В результате они сели на подводы и покатили рысью. Жаль, что у нас не было
конницы. Наша пехота тоже села на подводы и за ними. Мы тоже шли на рысях.
Прошли
мы за этот день больше 33 верст, часам к девяти подошли к деревне Поповка, в
пяти верстах от Константинограда. В этой деревне я имел удовольствие вместе с
лошадью провалиться в полуторасаженную яму, однако выбрался оттуда благополучно
и для себя и для коня.
Подступы
к Константинограду защищали 15 с лишним тысяч советских войск. Нас же справа и
слева наступало не больше двух тысяч. Бежали большевики отменно, все коммуны из
имений едва успевали спасаться за каких-нибудь 15—20
минут до нашего прихода. Они, очевидно, не рассчитывали, что уже сегодня им
придется расстаться с их вольной, беспечной жизнью. В некоторых хуторах
большевики целиком расстреляли всех членов семьи владельца. Вечером они
взорвали железнодорожный мост, который имеет
в длину 40—50 сажень. Пострадал только один пролет.
15.
06. 1919.
В три утра мы снова начали наступление. До Константинограда всего 5—6 верст.
Мы чуть ли не с места ночевки начали обстреливать станцию. У Шахово, в песках,
они, попав под пулеметный огонь, бросили две пушки со всеми онерами, только без
лошадей и амуниции, зарядный ящик и 168 снарядов. Сейчас же нами был открыт
огонь из их же пушек. Одним словом, весело.
Часов
в 8 утра Константиноград уже был в наших руках. Пластуны сразу не решились
войти в город, первыми вошли в Константиноград наши разведчики и офицеры. Одна
дама прямо на улице подошла и предложила пожертвование в 250 рублей. На вокзале
красные оставили 11 трупов заложников, которых они расстреляли этой ночью. Как
и везде, большевики здесь тоже утешали публику тем, что они вернутся не позже
чем через две недели. Под городом они бросили еще одну пушку и зарядные ящики.
Из
Константинограда мы поговорили по прямому проводу с Полтавой. Оттуда красные
сильно ругались и пугали нас тем, что они через два дня выбьют нас, послав на
нас матросов-курсантов, которые нам покажут. Мы предложили им в таком случае
быть более осторожными со своими пушками, так как они им могут пригодиться, и
не бросать их так легко.
По
рассказам жителей, в артиллерии у них появилось много евреев. Как видно,
красные здесь многим сильно надоели. Крестьян загнали в гроб коммуной, которой
они совсем не хотят. Начинает наконец народ приходить в
некоторое сознание. Я почти везде пользуюсь случаем, чтобы поговорить с
населением, разъяснить им положение вещей и узнать их настроение и отношение к
происходящим событиям. <…>
22.
06. 1919.
С утра красные начали нажимать на наш правый фланг. Тут достаточно курьезный и
возмутительный случай получился с офицерской ротой, составленной из местных
мобилизованных офицеров. Они попали в небольшой переплет, смешались и побежали.
Один ухитрился сойти с ума, а остальные сильно подвержены панике. Все-таки эти
застрявшие офицеры большие трусы, которые в большинстве случаев ничего не
стоят. Из 106 человек этой роты к вечеру собрали в городе около 50 человек,
остальных не нашли. Все у нас осталось почти на месте, верстах в восьми от
города, а они, бросив вещи, драпанули в город.
Пришлось из номеров и батарейных пулеметчиков составить собственную «пехотную
цепь» и останавливать красных.
С
4-х часов красные начали крыть артиллерийским огнем по Песчанке, а вскоре и по
Константинограду. Не особенно весело было смотреть, когда от их снарядов начали
загораться дома. К счастью, ветер был очень слабый, а то охватило бы всю левую
часть перепуганной Песчанки. Крыли большевики основательно, до позднего вечера.
Мы уже снялись и легли спать, а они все еще продолжали бить в нашем
направлении. Опять у них появились бризантные снаряды, все это рвалось в
стороне от батареи, не ближе 50—60 сажень. Два раза шрапнелью закатили по
наблюдательному посту около колокольни. Очень эффектно рвались эти «бризантемы»
вечером.
Жители
в Константинограде спешно начали собираться и разъезжаться. Наш обоз тоже ушел.
<…>
24.
06. 1919.
Утром пришло приказание всему отряду вернуться в Константиноград. В Мариановке осталась
только сотня Хоперского полка. На нашем участке наступление почему-то пока не
предполагается.
Когда
мы выезжали оттуда, я поблагодарил крестьянина, у которого ночевал, за
угощение, он в ответ на это сказал: «Спасибо вам, что нас не били». Основательно
вошло им в голову запугивание красных.
Поход
обратно был не из приятных. Восемнадцать верст нам
пришлось тащиться по весьма солидной жаре. Ни кусочка тени, ни деревца на этих
степных дорогах. На мокрое тело в изобилии садилась пыль. Вчера тоже была солидная
жара. Тяжело было наступать, но воображаю, каково было отступать красным. По
всему полю они побросали бочки с водой. У нас за
вчерашний день тоже были случаи солнечных ударов. Урожай везде в этих краях
роскошный. Засеяно очень много полей. В особенности хороши ячмень и пшеница.
Вчера я имел полную возможность не спеша обратить
внимание на поля.
Левый
фланг нашей армии соединился с Крымским корпусом. 17-го числа Крым очистился от
красных войск. Газеты теперь сплошь покрыты жирным шрифтом о занятии городов и
захвате трофеев. При взятии города Балашева нами захвачено 70 орудий. Жаль, что
газеты очень редко попадают к нам, благодаря чему при не сплошном фронте
совершенно не знаешь, что делается на всех прочих его участках. <…>
28.
06. 1919.
За последние дни красные снова начали приходить в себя. То тут, то там они
начинают наступать и в некоторых пунктах потеснили даже наши войска, они опять
заняли Лиски и Балашев. Наше же наступление почему-то приостановилось почти на
всех направлениях. По всем данным, готовится новый удар красным и сейчас идет
перегруппировка войск.
Генерал
Деникин посетил Царицын и Харьков. Везде его встречали очень тепло и
восторженно. В Харькове дамы, по сообщению газет, падали на колени, плакали и
целовали генералу руки. В своей речи два дня назад он сказал, что им отдан приказ южным армиям двинуться на Москву. Я этого
приказа не видел, но говорят, что он состоит из трех слов: «Вперед на Москву».
Это весьма знаменательный и радостный приказ. Нужно
думать, что армия наша уже готова для этого и очищение Великороссии от
большевиков закончится к осени текущего года.
По
сведениям из газет, адмирал Колчак начал общее наступление. Уральские казаки
подходят к Хвалынску. Красным за Волгой скоро придется отходить на север по
длинному и узкому коридору, так как донцы находятся уже в 60 верстах за Волгой.
Рассказывают, что перед Царицыным было 18 рядов
проволочных заграждений и минированные поля, на которых якобы пострадало
несколько наших рот. Говорят, танки сильно помогли в деле взятия Царицына.
29.
06. 1919.
Сегодня открывается сезон охоты. В связи с этим на батарее с утра начались
охотничьи разговоры. Было бы весьма приятно позаниматься охотой, тем более что
здесь в этом отношении богатая местность. Но это пожелание придется отложить до
того времени, когда наша главная «охота» на большевиков закончится.
По
случаю праздника казаки сегодня изрядно напились. Под вечер по всему городу
пошла стрельба ради развлечения и удовольствия, в результате которой один
офицер-казак был ранен в живот. В городе жители были настроены тревожно.
Вообще, казачки ведут себя очень скверно и все время
возбуждают население против себя. Там, где расположены только добровольческие
части, все тихо и спокойно и население действительно отдыхает, а где казаки —
там стоят стон и вой. Они не хотят ни с чем считаться. Этим они сильно вредят
Добровольческой армии в ее деле восстановления в стране правового порядка.
30.
06. 1919.
Почувствовал себя что-то совсем неважно. Днем поднялась температура до 38,1,
страшно заболели и заныли все кости. В этот день дивизионный врач осматривал
всех у нас в батарее. Он осмотрел меня, выслушал, нашел признаки какой-то сыпи
и заявил, что у меня сыпной тиф. Я как-то странно отнесся к этому заявлению,
оно на меня не произвело ровно никакого впечатления. Не то я ему не поверил, не
то мне было все равно. Это я объяснял весьма скверным моим состоянием, в
котором все мне было безразлично. Почти весь день я провалялся и ничего
решительно не ел. В этот день мне страшно захотелось попасть в Москву или
домой, лечь на мягкую, хорошую постель и видеть вокруг себя своих, которые отнеслись бы к моему состоянию с известной
заботливостью. Пришлось же проваляться на разостланном
на полу ковре и совсем одному. От такой твердой постели, которая меня вполне
удовлетворяла в здоровом состоянии, кости еще больше болели и ныли.
01. 07. 1919. Понедельник. Весь день
пролежал в постели. Вечером пошел к частному врачу. Он осмотрел меня, но ничего
определенного сказать не мог. Посоветовал мне беречься и прописал какую-то
микстуру, которой я не смог достать в Константинограде. При таких условиях мою
болезнь придется лечить довольно долго. Когда я хотел заплатить ему за визит,
то он мне сказал: «Со своих защитников денег не беру и лечу их с
удовольствием». Он все время удивлялся, что нас так мало, и боялся, что
большевики могут снова занять Константиноград, сказав при этом, что, по слухам,
красные накапливаются здесь.
02. 07. 1919. Получили приказ, по
которому нашу батарею требуют немедленно, по окончании Полтавской операции, в
свой корпус, в свою дивизию. Уже указан путь для дальнейшего нашего
наступления. Наш 1-й корпус, как самый старый в Добровольческой армии, получает
самое главное направление: Харьков—Курск—Орел—Тула—Москва. Приятно было
услышать это сообщение. При одном только слове «Москва» прямо-таки сердце
останавливается.
03. 07. 1919. На нашем участке все
еще нет оживления. Несколько раз в день подымается
артиллерийская перестрелка, главным образом между бронепоездами. По сведениям
разведки, красные стянули на наш участок значительные силы, которые превышают
30 000 человек, с солидной артиллерией и большим числом конницы.
Вечером опять ходил к тому же врачу. Он выяснил,
что тифа у меня нет, конечно, я с ним разговорился и проболтал часа 2—3.
Довольно симпатичный немец. Приглашал меня завтра зайти поболтать. Температура
у меня все-таки держится около 38 с лишним и состояние довольно паршивое.
<…>
05. 07. 1919. В два ночи мы уже
выехали на позицию, опять на правый участок. Чувствовал себя еще достаточно
скверно, температура была 38, но я решил поехать, так как, по моим
соображениям, сегодня должен быть здоровый бой.
Против нашего небольшого участка наступал 2-й
Золотоношский полк красных с артиллерией и конницей в 1500 всадников. Нас было
2 сотни, две наших пушки и сотня кавалерии. Красные начали очень энергично
наступать, и мы, благодаря этому, попали под приличный огонь и обкладку.
Пластуны быстро отошли, так что перед нашими пушками не осталось ни одного
человека. Пришлось и нам сняться и отойти на северный край Песчанки. В это
время вместо полковника, командовавшего нашим участком, сегодня впервые был
назначен капитан Шарай. Он быстро привел пластунов в порядок, и мы почти тотчас
же снова перешли в наступление, к вечеру большевики уже бежали. Нам оставалось
около четырех верст до Тишинковки. Но в это время разразился страшный ливень.
Такого дождя я еще не встречал. Лило как из ведра. Пришлось из-за погоды
остановить преследование противника. Видно было, как целые полосы воды падали
на землю. Такая история продолжалась все 8—9 верст нашего пути до
Константинограда. Я решил, что теперь уже заболею окончательно и схвачу
воспаление легких, если не хуже. Все промокло насквозь: шинель, верхняя рубаха,
брюки и все белье. Из сапог я вылил по полстакана воды, несмотря на то что все время ехал верхом.
День был в общем неудачный: мы потеряли в бою 3
лошадей, не могли до конца преследовать противника и, кроме того, все промокли.
В Константиноград мы вернулись только в 11 с половиной ночи, а вставать завтра
снова часов около двух-трех. Завтра эта 30 000 группа красных, несомненно,
опять произведет сильный нажим. <…>
12.
07. 1919.
С утра у меня было какое-то паршивое настроение и скверное предчувствие
каких-то роковых событий. Часов около 6 утра неприятельский разъезд
приблизился к Берестовеньке, но его быстро отогнали ружейным огнем. Первые
выстрелы неприятно подействовали на меня, видимо, под влиянием этого
предчувствия. Вскоре мы двинулись дальше и на протяжении нескольких верст не
встречали противника. Вдруг, совершенно неожиданно, мы столкнулись с кавалерией
красных. Наши разведчики съехались с ней шагов на 300—400 и сначала думали, что
это наши, но, когда обнаружилось, что это красные, они повернули и галопом
прискакали на батарею. Лошадь разведчика Скосарева была ранена пулей, упала, и
он остался.
Мы
открыли артиллерийский огонь по кавалерии, причем пушки стреляли не сразу, а
кто как успеет. Пулеметным и нашим огнем мы рассеяли эту кавалерию. Выяснили
обстановку и двинулись дальше. Справа и слева скакали какие-то конные, которые в конце концов оказались нашими. В это время на
повозке привезли тело Скосарева. Красные нанесли ему шашечный удар по шее,
несколько штыковых ран и убили выстрелом в рот, причем подбородок продавили
ударом приклада, срезали погоны (шевроны), обобрали и
сняли с лошади седло и уздечку. Его лошадь намного раньше, шатаясь,
присоединилась к нам. Ее пришлось пристрелить, так как пули пробили
ей заднюю часть крупа и у нее хватило энергии только дойти до нас, после
чего она легла. Этот случай подействовал очень неприятно на всех. День начался
очень неудачно и усугубил этим мое предчувствие. Когда мы узнали, что
нескольких кавалеристов захватили в плен, то потребовали, чтобы их дали нам в
батарею, чтобы показать им дело их рук и сделать с ними то же самое. Но пленных
к этому времени увезли далеко назад, а нам нужно было двигаться вперед.
Случилось это недалеко от хутора Цебиха.
Через
короткое время мы совсем близко столкнулись с пехотой противника. Когда мы
становились на позицию, в это время из-под самой пушки вылетела дрофа, ее можно
было уложить винтовочными выстрелами, но об этом никто не подумал. Первым
артиллерийским выстрелом был оглушен дрофенок, которого мы подобрали. Очень
скоро мы сбили пехоту противника. Но все сегодня как-то не клеилось и выходило
не совсем удачно.
Мы
продвинулись еще вперед, свернули влево и вышли на ту дорогу, по которой
красные наступали на Константиноград и Песчанку. Под Константиноградом шел бой.
По всем данным, красные не собирались его оставлять. Как оказалось потом,
гвардейцы подходили уже к переправе, но их отбили. Мы рысью пошли по этой
дороге, остановились верстах в 4 от Песчанки и закатили по Песчанке 25—33
снарядов. Наша пехота дала несколько залпов, и все смолкло. Большевики увидели,
что мы наседаем на них с тыла, бросились уходить по железной дороге через
опытное поле, на котором стояла наша батарея 6 июля при защите
Константинограда. Наш маневр решил участь боя за Константиноград. Все было
тихо, и я уже было решил, что мое предчувствие меня
обмануло.
Мы
начали въезжать в Песчанку. Поручик Баженов предлагал мне пойти пить чай. Я
думал о том, где бы зажарить дрофенка, — одним словом, начались мирные
разговоры. Батарея проезжала через мост и начала подниматься в гору перед
церковной площадью. Вдруг на улицах, выходящих на эту площадь, показывается
группа красных, которые с красным флагом бросаются направо и налево и открывают
по нам пулеметный огонь. Батарея останавливается, все ездовые, как по команде,
соскакивают. Я хватаю винтовку и начинаю стрелять по тем красным, которые бегут
левее нас по огородам. Поднимается страшнейший пулеметный и ружейный огонь и
крики: «Пулеметы сюда». Тут появляется полковник Самуэлов, командует: «Ездовые,
садись, налево, кругом». Мы рысью отъезжаем шагов 150, снимаемся с передков и
начинаем садить картечью из 4 пушек по трем
направлениям. Скверно было то, что мы все стояли на площади, а красные
перебегали по огородам и стреляли в нас из-за всех углов. Эта схватка
происходила сначала шагов на 40, а потом это расстояние уменьшилось до 15—20
шагов. Красные со всех сторон лезли на батарею. Мы изо всех сил отбивались
пушками, пулеметами, винтовками и даже револьверами. В английской пушке все
шрапнели стоят не на картечь, а на удар. В подобных случаях это страшно
задерживает стрельбу, так как надо срывать колпачок и устанавливать
дистанционное кольцо. На глазах несколько человек от нашей стрельбы были
разорваны на клочки.
Я
все время стрелял из винтовки. Страшно неприятно было видеть, как в 15—20 шагах
из-за угла высовывается морда и начинает в тебя
стрелять. В этих случаях я старался успеть выстрелить раньше, чем противник
успеет это сделать, и даже не интересовался, попал я в него или нет, только
каждый раз видел, как эта морда исчезала.
Часть
красных обошла батарею и начала стрелять в нас сзади. Четвертое орудие,
откатываясь на сажень после каждого выстрела (подрывать хобот, конечно, не было
возможности), подъехало к третьему. В этот момент кто-то крикнул: «Бросай
пушки». Тут раздается еще выстрел 3-го орудия, и нам картечью разбивает колесо.
Пушки, действительно, нужно было оставить и идти в атаку, потому что иначе,
если бы мы еще задержались на этой площади, у нас не осталось бы ни лошадей, ни
людей. Но этот крик подействовал как-то неприятно. Все бросились к церкви. Я
сначала шел, держа лошадь в правой руке, и все-время отстреливался. Потом,
когда увидел, что сзади меня почти никого нет, пробежал шагов 50—60. В этот
момент я видел, как падал с передка поручик Баженов, он упал лицом вниз и
остался неподвижен. Не очень далеко от него лежал солдат нашей батареи, ездовой
2-го орудия, убитый наповал.
Тут
со мной произошел такой случай. Все это время я носил ботинки с обмотками. От
продолжительной езды рысью верхом они ослабли и слегка размотались. Во время
этой истории кто-то наступил мне на ногу и придавил конец обмотки, которая
снизу начала уже совсем разматываться. Заметил я это слишком поздно, поскольку
из-за града летевших пуль не было возможности обратить на это внимание —
приходилось отстреливаться. Я дернул несколько раз и хотел оборвать вверху
шнурок, но мне это не удалось. Я прошел еще шагов 30—40 и запутал вторую ногу
так, что уже не мог двигаться дальше. Товарищи, видя, что мы отходим, открыли
еще более интенсивный огонь. Тут я остановился, отпустил свою лошадь, которую
все время держал за повода в
локтевом сгибе правой руки, поскольку она после каждого моего выстрела прыгала
и вообще сильно волновалась, положил винтовку и начал развязывать и распутывать
обмотки. Я остановился прямо на дороге, по которой немного впереди меня красные
пропустили пулеметную очередь, которая оставила сплошную линию пыли за собой. В
этот момент я перестал обращать внимание на весь этот рой свистевших и
шлепавших по дороге пуль и в первый раз за всю свою жизнь подумал «неужели
из-за простых обмоток я погибну». После этого на меня нашла полная апатия
и безразличие, я наконец распутал свою обмотку, взял
винтовку и, не смотря по сторонам и не стреляя, пошел к церкви. В это время шагах в 70 передо мною выросла цепь наших пластунов. Я
увидел капитана Шарая и нашего командира — полковника Ягубова, который с
винтовкой в руках кричал, чтобы подбодрить пластунов перейти в атаку. Вся эта
цепь начала стрелять: одни — лежа, другие — с колена, третьи — стоя. Я уже не
слышал выстрелов и пуль сзади, потому что передо мной все трещало, пули наших
летели мимо меня и через мою голову. Мне стало жутко, в два счета при такой
стрельбе меня могли уложить своей пулей, но в то же время я решил, что мы, т.
е. батарея, спасены. Пластуны вперемешку с нашими офицерами с криками «ура»
бросились на товарищей, я тоже влился в эту цепь. Красные в момент оставили
Песчанку и начали выскакивать и прятаться во ржи. Как оказалось, это отступал
2-й Золотоношский советский полк. По-моему, он имел полное основание сдаться,
но они почему-то лезли на батарею.
Все за эту схватку, которая продолжалась около
двадцати минут между тремя и тремя с половиной часами дня, основательно устали
и были раздражены. В конце этой передряги я, увидев большевика, шедшего по
дороге без винтовки, остановил его и приказал прапорщику Лернеру расстрелять
его.
Мы отделались очень легко от этой истории,
потеряв двух лошадей и двух человек, у казаков тоже выбыло 2—3 человека.
Золотоношский же полк был совершенно разбит. Около 200 человек остались в
районе этого места, считая убитых и расстрелянных. Те, которые выскочили из
Песчанки, были перехвачены спешившей нам на помощь офицерской ротой и сотней
пластунов. Вообще было свезено более 500 трупов красных, а остальные попали в
плен. Максимум, что могло остаться от полка, — это человек 20, и то едва ли.
Красные, которые с трудом успели выскочить из этого грязного дела, теперь
разведут панику в большевистских частях своими рассказами об этом бое.
Когда стрельба успокоилась, начали делиться
впечатлениями. Почти все офицеры говорили, что за четыре года германской войны
они ни разу не были в такой перепалке. Капитан Гриневич, который не мог бежать,
схватил уже было револьвер и хотел стреляться, но его
удержали. Капитан барон Майдель тоже был близок к мысли о самоубийстве. Один из
вновь поступивших вольноопределяющихся, преподаватель Харьковской гимназии,
бежал и кричал: «Все пропало, мы все погибли». Вольноопределяющийся Петрик
говорил, что у меня было довольно спокойное и хитрое выражение лица с
прищуренным левым глазом, когда я отходил с лошадью и стрелял примерно через
шаг. Откуда он видел хитрое выражение — не знаю, а спокойным я мог быть только
наружно, потому что должен сознаться, что волновался. После я нашел у себя в
кармане около десяти пустых обойм, я зачем-то собирал их, не зная для чего. Из
винтовки я выпустил около 50 патронов. Одно счастье, что у нас у всех были
винтовки, а то пришлось бы лечь костьми. Почти ни одной роже
мы не давали высунуться из-за угла, и они могли стрелять, только перебегая от
хаты к хате. Этим и объясняется, что, несмотря на такой сильный огонь, у нас
так мало потерь.
Вообще нужно сказать, что поведение батареи в
этой схватке более чем удовлетворительное. Нашей ошибкой было то, что мы
повернули на площадь у мельницы, а не сразу проскочили к площади у церкви, но
туда в первый момент не было оснований двигаться, если нас оттуда покрывали из
пулемета. Вначале пластуны открыли огонь из пулеметов, но поскольку мы с
красными перемешались, то они попадали и по нам и по
своим. Хорошо, что капитан Шарай приказал им прекратить эту стрельбу и перейти
в атаку.
Баженов оказался тяжело раненным и, почти не
приходя в сознание, скончался вечером. На таком близком расстоянии пуля делает
страшную рану.
Под вечер через Песчанку вели внушительные
партии пленных. Большевикам основательно обошлось взятие Константинограда. Вся
их группа, насчитывавшая 30 000, бежала. <…>
16. 07. 1919. Ночью была занята
Полтава. Того сопротивления, которого ожидали, мы здесь не встретили. Очевидно,
красные не успели еще оправиться от удара, нанесенного им у Константинограда.
Все бежали оттуда в страшной панике. Большую роль сыграли здесь наши
бронепоезда. Все мосты остались целыми. Начиная от
Константинограда красные не успевали взорвать ни одного моста. Мы
почему-то простояли несколько часов в предместье города, из-за этого не видели
той встречи, которую устроило население нашим войскам. Говорят, что в центре на
улицах дамы целовались с офицерами, плакали и т. д.
В
городе красные бросили или, как я постоянно говорю, забыли случайно 20 орудий,
несколько площадок-пульманов, приспособленных для бронепоездов, 4 эшелона со
снарядами, эшелон с ранеными, очень много автомобилей, склады летних рубах и
палаток, которыми мы разжились, и много другой военной добычи. Всюду на улицах
стояли повозки с патронами, множество кухонь и всего, чего хотите.
За несколько дней до нашего вступления в Полтаву приезжал
Троцкий. Военный комиссар поклялся ему, что Полтаву красные войска не отдадут и что только через его труп мы можем войти в город.
Троцкий устраивал парад войск на шведской могиле, на который, как говорят, все
части опоздали на один час, чем привели его в бешенство.
29.
07. 1919.
Встали в 4 с половиной утра. Сегодня парад, вернее смотр, нашей батареи и
Сводно-Стрелкового полка, с которым, по-видимому, мы будем работать в дальнейшем.
К семи мы уже выстроились в центре города на Павловской площади. <…>
Около восьми уже прибыл командир нашего корпуса генерал Кутепов. Поздоровавшись
с нами, он обратился к батарее с такими словами: «Вы все время были в отделе,
но я следил за вами и радовался, узнавая про ваши дела и подвиги. Спасибо вам
за вашу работу». Командир наш, полковник Ягубов, получил сегодня благодарность
и услышал много лестных отзывов о нашей батарее от высшего начальства. Во время
церемониального марша полил основательный «дождишка».
Говорят, что прошли очень хорошо. Полк был отлично обмундирован и все в касках,
у нас тоже все сияло и горело. Получилось стройное впечатление.
Едва
мы успели приехать к себе и лечь немного поспать, как нас разбудили и сообщили,
что инспектор артиллерии армии, генерал Лахтионов, хочет нас посмотреть и уже
едет на батарею. Едва успели построить батарею, как его превосходительство уже
пожаловал. Он захотел посмотреть работу при орудиях и вообще познакомиться с
английскими пушками, которые ему, как видно, не знакомы. Замечательно, что при
орудиях сегодня в спокойной обстановке работали медленнее, чем на позиции под
огнем. От него командир получил тоже много лестных отзывов о нас и
благодарностей за нашу боевую работу.
После
этого смотра генералу предложили пообедать с нами. Водку командир приказал
давать до тех пор, пока не зашумят на столах во время разговора. Часа через три
генерал ушел, видимо, очень довольный, и тогда мы принялись за наливку. Каждый
принял довольно серьезную порцию. Напрасно солдатам не дали сегодня выпить.
Народ они хороший, и угостить их совсем не мешает.
30.
07. 1919.
<…> В Харькове «случайно» застряло немало советских деятелей. Каждый день
читаешь о вынесении двух-трех и больше смертных приговоров через повешение. В
приговорах очень хорошо сказано, что все эти лица обвиняются в том, что они
«вступили в преступное сообщество, именуемое партией большевиков-коммунистов».
И действительно, разве можно большевиков рассматривать как-либо иначе, чем
преступников.
Вечером
за ужином провожали полковника Самуэлова. Из Люботина на ужин прибыл командир
дивизиона полковник Шеин. Все накачались более чем основательно. Под конец
начали поить командира дивизиона наливкой из рюмки с руки и основательно облили
ему половину френча. Он же в это время блаженно улыбался. Барону Майделю кто-то
случайно, произнося тост, опрокинул стакан наливки на голову. Несколько рюмок
было разбито о голову поручика Никольского. Когда все вышли из собрания на
улицу, чтобы расходиться по домам, то поручик Зиновьев лег на тротуар и уверял
всех, что его положили. Командир дивизиона, увидев каких-то барышень, начал
прыгать перед ними козлом, а командир батареи пустился через улицу бегом
догонять какую-то женщину в белом. Я зашел в соседний двор, сел на ящик
помойной ямы и задремал. Меня разыскали только минут через 20, после чего все с
трудом разбрелись по домам уже почти к полному рассвету. <…>
02.
08. 1919.
Наши заняли гор. Сумы и Херсон. Захвачена приличная
добыча. На всех направлениях фронта дела нашей армии весьма успешны. Каждый
день наши продвигаются: занимают большие пространства и все
новые и новые города.
У
донцов дела идут не совсем хорошо. Они топчутся на одном месте или отходят.
Донской Фронт никак не может перейти через занятую линию
Поворино—Тыловая—Лиски. Красные, должно быть, отчаявшись сделать что-либо с
нами, решили попытать счастья на Донском Фронте и уже начали там слегка
нажимать.
На
Курском направлении у нас идут серьезные и ожесточенные бои, но наши неизменно
продвигаются вперед.
У
адмирала Колчака дела идут не совсем хорошо. Еще в начале июля красные, перейдя
в наступление со значительно превосходящими нас силами, заняли Пермь, Кунгур и
Красноуфимск и продолжают наступать. Теперь они уже практически везде перешли
через Урал. По всему фронту войска адмирала Колчака отошли на весьма
внушительное количество верст. Говорят, что в связи с неудачами Сибирской армии
у нас пока главным направлением будет не северное — на Москву, а на Киев.
Уже
около двух месяцев у нас говорят о разложении советской армии. Я же должен
сказать, что по последним боям этого не видно. Прямо
даже странно, что красные после таких поражений сумели наладить дело обороны и
даже наступать в некоторых местах. По сведениям отдела пропаганды, в Красной
армии появилось много германских офицеров, а во главе генерального штаба стоит
германский генерал Блюхер.
На
фронте генерала Юденича какое-то затишье. Говорят, что у него были трения с
адмиралом Колчаком по поводу взятия Петрограда. Колчак якобы стоит за то, чтобы
Петроград был взят русскими войсками, чтобы в этом деле не принимали участие
шведы, финны и прочие не русские войска. Так до сих пор и не понять, будут
брать столицу северной коммуны или обождут это делать.
Вообще,
сейчас довольно трудно решить, успеют ли в этом году все противобольшевистские
армии покончить все дела с красными. По-видимому, зимней кампании нам избежать
не удастся, уж больно большие расстояния еще остаются, а осень уже начинается.
В Сибири и на севере уже совсем скоро наступит зима. <…>
15.
08. 1919.
На рассвете начала раздаваться какая-то странная стрельба. Во сне казалось, что
это красные пытаются нажать на переправу. Но потом оказалось, что они подошли к
Старице с тыла, со стороны Мурома, и хотят сзади взять нас в оборот.
Пока
всех разбудили и собрали, а на это потребовалось более пятнадцати минут,
красные успели уже вскочить в деревню. Чувство было
неприятное, но паники в боевых частях не было, только обозы немного в
расстройстве потянулись к лесу, в сторону Графского, тоже занятого красными.
Получилось что-то вроде окружения. Нашим огнем, Самурцами и кавалерией примерно
через час красные были выбиты из деревни. Тем не менее
командир запасного батальона говорил, что дорога на Харьков уже отрезана и что
мы теперь будем пробиваться на деревню Муром. Одна пушка осталась защищать
деревню Старицу, а мы пошли брать Муром. После тяжелого боя в лесу к полудню мы
заняли эту деревню, основательно потрепав 107-й полк красных. Разговоры
относительно дороги на Харьков были преждевременны. Из окружения мы, после
занятия Мурома, вышли.
К вечеру подошел 2-й Партизанский конный полк из
Харькова со своей батареей. Наблюдал я стрельбу казачьей батареи и должен
сказать, что она весьма неважная. Вообще их батареи во всех отношениях слабые.
Утром красные в Старице все-таки успели поймать
конных казаков, отрубить им кисти рук и распороть животы. Звери. <…>
29. 08. 1919. Завтра у нас батарейный
праздник. Сегодня как раз год моего пребывания в 3-й батарее. Предполагалось
снять на полтора суток наш 1-й взвод с позиции и временно вместо него поставить
у Крупцов пушку 4-й батареи. Эта пушка пошла было сменить наш взвод, но ее
вернули, так как красные начали наступать у Песчаной и двух
стоявших там пушек 4-й батареи оказалось недостаточно. Если завтра будет
спокойно, то это, может быть, удастся сделать.
Часов в пять вечера отслужили панихиду по
убитым. За все время пребывания батареи на позиции убито около 12 человек,
ранено больше 50 и попало в плен 7. В общем около 70
человек. Принимая во внимание, что боевой состав батареи насчитывает только
75—78 человек, процент потерь получается весьма внушительный. Большинство
ранений происходит от винтовочных пуль. Нужно сказать, что наша батарея здорово
дерется и заслужила себе уже весьма солидную
репутацию.
Вечером слушал, как крестьянские девушки играли
на «кугиклах» — инструмент, состоящий из тростника, в который дуют. Играли они
втроем, причем у каждой два-три разных по величине тростниковых стебля.
<…>
05. 09. 1919. Заняли Большое Солдатское на речке Судже. Сначала предположено
было, что мы простоим здесь до вечера, но потом было получено
приказание продвинуться еще верст на 25 и занять д. Солдатское на Реуте.
Перед нашим выступлением к полковнику Григорьеву
явилась какая-то барышня от командира 63-го советского полка, принесла боевой
приказ и сообщила, что весь полк хочет сдаться со всем оружием, но боится,
чтобы их не расстреляли. Мы им гарантировали жизнь и указали условия сдачи.
Барышню эту отправили на подводе, чтобы она успела им это сообщить, и сами
немного задержались с выступлением. Не встречая противника, мы прошли деревню
Ершанку и начали подходить к деревне Ширково-Немчино. В указанном месте мы не
увидели 63-го полка в сомкнутом строю, как ему было приказано построиться для
сдачи. Быть может, они раздумали сдаваться или, весьма возможно, что им помешала
наша 3-я рота, которая вместе со взводом нашей батареи
наступала левее на деревню Ржава. За Ширково-Немчино мы увидели отходящие цепи
красных, по которым незамедлительно открыли огонь.
В это время прибыл командир батальона капитан
Житкевич и приказал двигаться дальше, несмотря на то
что становилось уже темно. Слева от нас горела деревня Ржава,
подожженная артиллерийским огнем. Двигались мы колонной довольно медленно,
почти ничего не было видно. Перед каждой деревней наши
открывали залповый и пулеметный огонь и кричали: «Кавалерия вперед!» Кавалерии
с нами не было, делалось это для наведения на красных паники. Таким путем мы
заняли хутор Нелидовский, деревню Борщень, Гусино и Ново-Сергиевскую
(иначе Каменец). Там захвачен пулемет и много винтовок, повозки и пленные.
<…>
01.
10. 1919.
Вторник. Ночью стало известно, что в деревню Бородинка и Волчьи Ямы, которые
находятся на одной с нами линии соответственно в трех и двух верстах влево,
прибыли латыши. Полковник утром ходил в штаб батальона, но там после вчерашней
выпивки все только начинали приходить в себя и никаких сведений ни о чем не
имели.
Наш
первый взвод стоял на позиции у д. Толмачево, а мы
стояли пока в Новогнездилово. Надлежащих мер охранения не было выставлено, и
красные свободно подошли к нашей деревне. Хорошо, что полковник сам поехал
посмотреть, что делается слева, и заметил эту историю. Было
отдано приказание спешно запрячь и заамуничить лошадей. Скверно то, что
выезжать нам пришлось по оврагу деревни сначала в сторону противника, а потом
обратно. Пока мы собрались, красные уже начали входить в деревню. На завороте
мы столкнулись с красными и едва выскочили. Минуты на две позже, и вывести
пушку уже было бы нельзя. Спас положение наш батарейный пулемет, который слегка
задержал противника. Во время этого драпа повозка с вещами 3-го орудия перевернулась и почти все вещи вылетели и остались лежать.
Лазаретная линейка нашей батареи не успела выехать и была
брошена. Хорошо, что обоз пошел по другой, более скверной, но прямой
дороге без этих выкручиваний и заездов сначала туда, а потом обратно. Только
благодаря этому он выскочил, а то ни одна повозка не ушла бы. Во время этой
перепалки уже во второй раз был легко ранен наш командир и одна лошадь 3-го
орудия, которое по дороге потеряло кроме вещей 16 снарядов. <…>
За
Гнездилово мы стали на позицию, но очень скоро было приказано отойти за Лубянку
вследствие обхода правого фланга кавалерией противника. 3а Лубянкой мы
остановились и сделали несколько выстрелов, после чего было приказано отходить
без боя. Цепи красных действительно имели внушительную величину и густоту. Без
боя оставили мы Кошелево и ушли в деревню Кузьминки. В
Игнатьево осталась одна рота, а вся пехота ушла с нами. Правый батальон сегодня
тоже должен был отойти. <…>
08.
10. 1919.
По утрам начали появляться приличные морозики. Днем
тоже уже достаточно холодно, а главное, сыро. Боевой день заметно уменьшился.
Встаем в пять и около пяти вечера снимаемся с позиции. Выспаться, если
попадется хорошая хата, можно в достаточной степени. Спать приходится в
большинстве случаев на соломе на земляном полу. Полежать же в поле днем, как
это бывало летом, уже к сожалению нельзя. С утра
начали наступать на село Новогнездилово. Пройдя Лубянки
сразу натолкнулись на занятную историю. Рядом справа от нас шел сильный бой —
это наступал Манштейн, рядом слева и немного назад слышна была сильная
пулеметная и ружейная стрельба, несколько дальше влево и впереди шел сильный
артиллерийский бой, по-видимому это был Туркул. Когда
мы выехали на бугор, то прямо перед собой увидели человек 200 конных верстах в
двух от нас. Они стояли лавой по всему полю фронтом направо и не обращали на
нас внимания. Трудно было решить кто это, тем более что наша кавалерия должна
была работать слева от нас. После пятиминутного размышления наш полковник, не
увидев ни у одного из конных пик, открыл по ним беглый огонь. Все бросились кто
куда, и тогда только выяснилось, что это красные. Тут в этих местах получается
что-то вроде слоеного пирога, и поэтому сразу трудно решить, свои это или
красные. К вечеру мы: заняли Гнездилово и огнем соединились с
Туркулом, т. е. и он и мы крыли по одним и тем же цепям, которые прямо-таки
поражали своей густотой и численностью и, попав под огонь с двух сторон, весьма
стремительно убежали. За этот день латышам прилично всыпали. Полковник Туркул
взял 150 латышей и больше 100 красноармейцев. Наши
Самурцы захватили 21 латыша. Полковник Манштейн днем почти не мог продвинуться
из-за сильного артиллерийского огня, а вечером сам с цепями пошел в атаку и
положил приличное количество латышей у Красной Рощи (правее Старогнездилова) и
захватил пленных. Непосредственно левее нас латыши потеснили 1-й батальон.
Линия фронта здесь имеет очень извилистую форму и все время колеблется. Из
опроса пленных латышей, которых сейчас же всех расстреляли, выяснилось, что они
сняты с северо-западного фронта. Латышских полков здесь 9, а всего на этом
участке у красных до 16 полков. Теперь они нажимают не только правее и прямо на
нас, но и слева от нас. Город Севск снова нами оставлен, на него красные
наступали с севера и с запада. Эти свежие части, по сведениям, высаживались на ст. Зерново. Бои в этом районе, очевидно, затянутся. На
нашем участке все благополучно, мы снова заняли ту линию, на которой были 29
сентября, до нашего отступления, а на остальных участках все еще не совсем
налаживается. Говорят, что сам генерал Май-Маевский приезжает сюда, чтобы лично
руководить операциями. <…>
02.
11. 1919. Сегодня
праздник — двухлетие существования Добровольческой Армии. В этот день в 1917 году
в Новочеркасск прибыл генерал Алексеев и опубликовал
свое обращение к офицерам. Этот день и считается официальной датой зарождения
Добровольческой Армии. Волею истории большевистская годовщина только на несколько дней разнится от нашей. Почти одновременно в
разных местах страны — в центре и на южной окраине — началась великая разрушительная и великая созидательная работа в
обезумевшей России. Обе эти даты: 25 октября 1917 года и 2 ноября 1917 года,
несмотря на всю свою противоположность и непримиримость, войдут в историю
родины. <…>
11.
11. 1919.
Несколько дней тому назад пронеслись слухи о том, что Кубанская рада разогнана,
10 членов рады арестовано, а Калабухов казнен. Говорили о том, что Екатеринодар
был окружен и занят седьмого числа генералом Покровским. Сегодня эти слухи
нашли себе подтверждение в газете. Приказом Главнокомандующего Кубань отныне
включается в армейский район Кавказской армии.
Шестого
числа генерал Врангель издал следующий приказ: «Прикрываясь именем Кубанцев,
горсть предателей, засев в тылу, отреклись от матери России. Своими преступными
действиями они грозили свести на нет все то, что сделано
сынами Кубани для воссоздания России, все то, за что 10 000 кубанцев
пролили свою кровь. Некоторые из них дошли до того, что заключили
преступный договор с враждебными нам горскими народами, договор, предающий в
руки врага младшего брата Кубани — Терек. Пытаясь развалить фронт, сея рознь в
тылу и затрудняя работу атамана и правительства в деле снабжения и пополнения
армии, преступники оказывали содействие врагам России, той красной нечисти, которая год тому назад залила Кубань кровью. Как
командующий армией, я обязан спасти армию и не допустить смуты в ее тылу. Во
исполнение отданного мною приказания командующим войсками тыла армии генералом
Покровским взяты под стражу и преданы военно-полевому суду в первую голову 10
изменников: Калабухов, Макаренко, Манжуко, Омельченко, Балабас, Воронилов,
Фесков, Роговец, Жук и Подтопеный. Пусть запомнят эти имена те, кто попытались
бы идти по их стопам». Приговором военно-полевого суда 6-го
числа Калабухов приговорен к смертной казни через повешение. 7 ноября
состоялась казнь на крепостной площади. К трупу была привешена дощечка с
надписью: «Повешен за измену России и предательство
казачества». <…>
23.
11. 1919.
Если бы кто-либо прочел мои заметки, то, по всей вероятности, сказал, что это
писал разочарованный и отчаявшийся человек. Между тем это совсем не так.
Уныние, отчаяние и разочарование мне даже в это время совсем чужды.
Обстановка же кругом такая, что при всем желании нельзя видеть в ней одно
хорошее. Я сам хочу работать и работаю. Мне три раза предлагали тыловые
должности, но я каждый раз категорически отказывался. Я верю
в это дело и готов на жертвы. Развал нашего тыла не уменьшает у меня энергии,
но вызывает возмущение, презрение и ненависть к преобладающему большинству
нашей широкой публики. Обидно делается, что то, что мы
могли бы сделать скорее, легче и надежнее, благодаря такому отношению делается
с большим трудом и временами терпит неудачи. Лишних же потерь из-за этого
столько, что не сосчитаешь. Тыловой публики до этого нет дела, от своих
привычек они не в состоянии отказаться. Жалкий, презренный, лишний, ненужный
люд. <…>
28.
11. 1919.
По сводке нами оставлены Грайворон, Белгород, Волчанск, Богодухов,
Меркик, последняя станция на линии Харьков—Полтава, т. е. на юго-западе —
западе от Харькова. Говорят, что все последние дни в Харькове среди
населения царила здоровая паника. За возможность достать билет на юг платили
десятки тысяч рублей. Рассказывают, что какой-то спекулянт заплатил даже
400 000 рублей за спальное место. Печально то, что на этих билетах
спекулировали главным образом харьковские офицеры. Воображаю, как разбогатели
там офицеры контрразведки. Какая мерзость, низость и пакость.
С
теплой одеждой на фронте совсем скверно. Говорят, что
чуть ли не 75 % выбывших из строя прибывают с отмороженными конечностями.
Вспоминаю, что во время нашего последнего наступления в Орловской губернии все
жители освобожденных деревень в один голос утверждали, что большевики будут
воевать только до наступления первых морозов, а потом разбегутся. Об этом
говорили им сами красные воины. Такую же историю говорили перед зимой 1918
года, но и тогда и теперь все эти предсказания не
оправдались. Наши же весьма недостаточно подготовились к
зимней кампании. Результаты теперь ощутительно сказываются. В Донской
армии объявлена мобилизация теплой одежды — наконец-то. Решили раздеть тыловую буржуазию и одеть фронт. <…>
02.
12. 1919.
По сводке 29 числа вечером без боя оставлен Харьков. Говорят о том, что Полтаву
постигла та же участь. Офицеры здесь настроены достаточно панически.
Объясняется это тем, что в данный момент на курсах очень мало фронтовиков, а
почти исключительно офицеры запасных частей. Они все время говорят о том, что
дело плохо, и строят планы, куда лучше будет эвакуироваться и бежать в том
случае, если большевики займут то-то или это. Никто ни разу не сказал и не
подумал о том, чтобы пойти на фронт. Хорошо в мирное время быть настроенным
мирно, а в такое время высказывать такие «мирные» мысли, по-моему,
преступление, и не невинного свойства. Позор.
О
перемене ориентации заговорили еще усиленнее. Все сразу заговорили, что мы сами
не сможем справиться (отлично бы могли, если бы все хотели и были бы там, где
им нужно), что только немцы могут дать нам действительную
помощь и что давным-давно нужно было бы бросить союзников и обратиться к
Германии. Тем более что немцы сами нам предлагали эту помощь. Немцы будто бы обещают чуть ли не в две недели выдать всех главарей большевизма
и перебросить к нам пять отлично вооруженных, снаряженных и уже готовых
корпусов. Говорят, что немцы концентрируют Железную дивизию на границе
Восточной Пруссии. В случае нашего согласия они будто бы фланговым движением
идут прямо на Петроград, а оттуда на Москву и т. д. Пока это один разговор, и я
не особенно склонен им сразу и легко верить.
03.
12. 1919.
По сегодняшней газете, много перемен. Командующий
Добровольческой армией генерал-лейтенант Владимир Зиновьевич Май-Маевский
смещен, а вместо него командовать будет генерал-лейтенант барон Петр Николаевич
Врангель, который последнее время командовал под Царицыным Кавказской
Добровольческой армией. На место Врангеля назначается генерал
Покровский. Говорят о том, что Май-Маевский со своим штабом весьма основательно
пристрастился к Бахусу и последнее время его частенько
выносили после попойки «замертво». Разве это не позор для нас всех.
Генерал
Деникин в ближайшем будущем будет пользоваться полной независимостью, как
сообщают из авторитетных источников, вследствие отдаленности ставки адмирала
Колчака от района действий Добровольческой Армии и невозможности ввиду этого
получать своевременные указания в политических вопросах; на будущей неделе
ожидается опубликование акта большой политической важности. Вслед за этим актом
ожидается опубликование новой декларации.
Дела
Колчака обстоят совсем плохо. Относительно ориентации ничего не поймешь, наряду
со статьями, указывающими на то, что союзники своим отказом помогать нам в
дальнейшем развязывают нам руки и предоставляют свободный выбор друзей,
встречаются заметки о том, что Добровольческая Армия будет свято хранить союз с
державами Согласия.
07.
12. 1919.
Киев и Полтава нами оставлены. В сегодняшней сводке
упоминается уже Константиноград, севернее которого
идут бои. На Новооскольевском направлении идут бои в районе Купянска. На
Лискинском нами оставлен город Богучар. Под Царицыным
как будто затишье. Почти вся конница Буденного переброшена красными из-под
Царицына на центральное направление. Генерал Улагай принял на себя командование
конными массами на Харьковском фронте. Очевидно, нашу конницу тоже начали
перебрасывать в центр, до этого отступления там никаких конных масс, кроме
пятого кавалерийского корпуса генерала Юзефовича, не было. Корпус этот был малочисленен,
потрепан и довольно слаб. Он самостоятельно держал участок левее нас и все время то брал, то отдавал город Севск.
В
Севастополе быстро разрастается эпидемия сыпного тифа, больницы переполнены, и
средств для борьбы с ним у города мало. С 10-го числа
закрываются все учебные заведения.
28-го
числа Екатеринослав наконец очищен от банд махновцев
группой генерала Слащова. По сведениям газет город сильно пострадал. <…>
22.
12. 1919.
Вечером наша батарея прибыла в Чалтыр. Материальная часть расхлябана, пушки в
паршивом состоянии, никаких запасных частей нет, лошади с трудом передвигаются.
Жалованья не получали два месяца, ни у батареи, ни у кого их офицеров на руках
нет ни гроша. У всех пропало много вещей и все плохо одеты. Вид невеселый.
Настроение тоже паршивое.
Рассказывают
такой случай: в одной из деревень солдат спросили: «Долго ли мы будем так
отступать?» Те ответили: «Вот проводим своих офицеров, посадим их на пароход и
разойдемся по домам». Сами офицеры виноваты, что в батарее появились такие разговорчики,
потому что сначала шутили при всех в таком духе, а потом некоторые уже серьезно
начали задумываться о теперешнем положении и высказывать подобные
предположения. Никогда не думал, когда выезжал в Севастополь, что застану
батарею в таком виде. Обнищала в полном смысле и настроение паршивое. База наша тоже пропала, много добра было там: тысячи пудов зерна и
сена, обмундирование, амуниция, масса необходимых инструментов и
принадлежностей, 1500 пудов сахара, больше 100 пудов хорошего сала, много меду,
пасека, варенье, повидло, 20 приготовленных к праздникам окороков, много водки,
спирту и пр., прямо не перечесть. База оставлена в районе Юзовки. Сам
командир ездил туда, доставал паровоз, но протолкнуть дальше не мог. Невозможно
представить, что оставлено армией. Большевики отступали во много раз стройнее.
Мы с громадной скоростью очищаем занятые нами места и почти ничего не успеваем
вывезти. В чем дело, никто ничего не понимает. Отходят даже в тех местах, где
можно было бы спокойно бить большевиков. На какой-либо маневр тоже совсем не
похоже.
Почти
во всех городах забрали пожарных лошадей и слегка грабанули население. Все
станции, водокачки и прочие сооружения настолько основательно взорваны, что
нужно очень много времени, чтобы восстановить движение. Кроме того, на всех
станциях уничтожали составы и взрывали вагоны со снарядами, что на целости
станционных сооружений тоже не совсем полезно отзывалось. Говорят, что красные,
заняв Донбасс, из-за этих разрушений не смогут оттуда почти ничего вывезти. В общем,
по-моему, у мирных жителей осталось не совсем приятное воспоминание о нас.
Многое из того, что не имеет значения ни военного, ни железнодорожного, было
разрушено. Говорят, что бронепоезда расстреливали станции практически в упор.
Этим красные могут воспользоваться в качестве пропаганды и спросить население:
«Кто же после этого варвары, мы или они?» Прямо кошмар.
По
приказу генерала Врангеля Добровольческая Армия перестала существовать. Штабы
расформировываются, а нас свели в один Добровольческий корпус, включили в
состав Донской армии и подчинили генералу Сидорину. Наиболее боеспособной
осталась наша Дроздовская дивизия. Поэтому мы остались на фронте, а все
остальное оттягивается в район города Батайска.
23.
12. 1919.
<…> Царицын оставлен без боя. Вообще, на Донском
фронте, как говорят, положение устойчивое, и отойти там пришлось из
стратегических соображений. Что делается слева от нас — сказать трудно. Армия
теперь разрезана на две части. Интересно, успели ли к этому времени достаточно
укрепить Перекоп. Мне один капитан рассказывал, что в начале осени кем-то был
разработан план укрепления Перекопа. По этому поводу обращались в ставку в
Таганрог. Там это предложение встретили смехом и ответом: «Мы подходим к
Москве, а вы тут думаете о защите Крыма». И только в середине ноября было
приказано укреплять этот перешеек и ставить туда морские орудия с подорванных
судов в Севастополе. Ко времени моего отъезда из Крыма еще ни одна пушка из
Севастополя не была туда доставлена. Во всей этой катастрофе (в наличии разгрома
и катастрофы сомневаться не приходится) виноваты исключительно мы сами.
Союзники
по всем данным уже умыли руки и выбираются на родину. Просвета нигде не видно,
несмотря на это, во мне все-таки живет надежда, что наше дело не кончится. Я
все еще жду резкого перелома, но как это получится — сам себе не представляю. В
данное время буквально все подавлены этим головокружительным разгромом.
24.
12. 1919.
Наступили праздники, невеселое для них вышло время. Мне основательно не
повезло: страшнейший понос и почти адская зубная боль. И рад был бы не обращать
теперь внимание на физическое состояние организма, но нельзя.
Красные,
очевидно, поджидают подхода своей пехоты, потому что на нашем участке везде
спокойно. В районе ст. Синявка видны были мелкие разъезды, а больших сведений о
противнике не имеется. Похоже на то, что
в этом районе мы должны или задержаться, или уже, во всяком случае, выдержать
солидный бой. И сил как будто у нас немало, артиллерии достаточно, кроме того,
танки и сплошной уже фронт. Ростовскую публику выгнали рыть окопы в этом
районе. Занятно было видеть в этом селении на работах компанию в буржуазных
пальто. Только слишком поздно привлекли эту публику к общему делу. Все это надо
было проделывать год тому назад и более целесообразно, чтобы всю энергию во
всех ее видах приспособить в этой борьбе.
Вечером
был общий ужин. Была кутья с уваром и выпивка. Публика подвыпила
и некоторые переругались. Во всем видна раздраженность и повышенная
нервозность. Условия жизни и настроение такое, что до ссоры совсем недалеко.
Хотелось быть среди своих, в более чистой, опрятной,
уютной и сердечной обстановке. Вспоминал Рождество и елку у себя в Москве. Как
хорошо тогда было.
25.
12. 1919.
Говорят, генерал Врангель ушел на Кубань формировать кавалерию. Между генералами
солидные интриги, каждый хочет получить кавалерию в свои руки, оспаривают свое
старшинство, ссылаются на свои заслуги и удачи. Что делает Шкуро — не известно.
За какие-то дела, связанные с грабежом, он был отставлен, когда Врангель
получил нашу армию. В такое тяжелое время еще и споры между высшими командными
лицами.
В
семь вечера наши оставили Новочеркасск. Что делается с донцами — не понять.
Говорят, у них основательный развал.
26.
12. 1919.
Поехал в Ростов рвать зуб. Вырвал его безо всяких замораживаний и
приспособлений, с самой настоящей болью. Еврейка-врач расколола мне его на две
части и вытягивала в два приема. Ощущение весьма солидное, не было бы греха,
если бы я начал кричать от боли. Не везет мне с вырыванием.
Настроение
в Ростове такое, что похоже, что он долго не
удержится. На нашем участке красные наступали и заняли село Султан-Сола,
несмотря на то что с нашей стороны работало четыре
танка. Под танками красные в порядке отходили, а между тем в стороне нажимали и
обходили нас. В общем, их кто-то привел в порядок, дерутся они хорошо. Русская
сила — все-таки могучая вещь.
Вечером
у командира дивизиона узнал, что красные надвигаются в направлении на Ростов и
находятся уже в шести верстах от Нахичевани. Правее нас были пластуны-терцы,
они в сегодняшнем бою чуть ли не все целиком сдались, таким образом, наш правый
фланг открыт. В этом районе находился корпус Мамонтова, на который нет надежды,
так как сегодня он в беспорядке отступал. Мамонтов увлекся победой и
преследованием, во время которого подвергся неожиданному нападению.
За
нашей спиной Дон, через который один мост в Ростов в 18 верстах от нас. Таким
путем, мы получаемся в некотором роде в подкове. Ложась спать, я решил, что,
если нас ночью или вечером не оттянут ближе к городу, мы уже не будем в
состоянии благополучно выйти из этой подковы, плюнул и уснул.
27.
12. 1919.
В час с половиной ночи мы выступили из Чалтыря. Нам приказано идти в Батайск.
Вместо нас в восьми верстах от Ростова фронт должна занять Алексеевская
дивизия, которая пришла с побережья. Погода была препаршивая. Было холодно,
сыпалась крупа и шел дождь, все мокло, и вся одежда
покрывалась толстой ледяной корой. Я щеголял в своих
паршивеньких штиблетиках, болела десна и челюсть после удаления зуба, кроме
того, живот не давал покоя.
Мы вышли на ст. Хопры и оттуда вдоль железной дороги
двинулись на Ростов. Всюду, без малейшего промежутка, по всей линии стоят
эшелоны в несколько рядов. На станции их начали уже
уничтожать. Только что мы прошли станцию, там начали взрывать снаряды и
бронепоезда. Дорога была препаршивая, до ст.
Гниловской нам пришлось перебираться через четыре
больших оврага, каждый из которых задерживал нас часа на полтора: лошади
скользили, падали, пушки переворачивались, вытянуть их в гору запряжки
самостоятельно не могли.
Не
доходя до Гниловской, наши солдаты раздобыли из горевшего эшелона
обмундирование, белье, сапоги, сахар, табак. Горели миллионы. К ст. Гниловской (шесть верст от Ростова) мы подошли около
десяти с половиной утра. Тут выяснилось, что Ростов уже занят «товарищами».
Оставалось переправляться через Дон по льду, причем в этом месте три дня тому
назад прошел ледокол. Благодаря морозу это место замерзло, но не основательно.
Сначала переправили обозы и пехоту, а потом уже начали переводить пушки. К счастью,
прошли благополучно, провалилось только четвертое орудие, но и его вытащили.
Все с замиранием сердца смотрели, когда, перекрестив, начали переправлять
первое орудие.
На
ст. Гниловской зажгли нефть и начали взрывать склады со снарядами, порохом,
динамитом, патронами. По всей линии от ст. Хопры до
ст. Гниловской все горело и взрывалось. В особенности сильные взрывы были на
Гниловской, от горевшей нефти шел густой черный дым, все клокотало и трещало от
рвавшихся ружейных патронов, сильнейшие взрывы ежеминутно следовали один за
другим. Несчастные жители бежали из поселка. Они, должно быть, немало
пострадали. Когда сначала зажгли эшелоны, солдаты первого Дроздовского полка
начали разбирать из вагонов вещи, в это время взлетел на воздух вагон с
динамитом и силою взрыва похоронил около 50 человек. Танки, бывшие на нашем
участке, тоже взорвали.
Часа
в четыре вечера мы прибыли в Каусуг, в трех верстах южнее Батайска. Я в этот
день с мокрыми ногами покрыл 25 верст пешком. Хорошо, что получил новые сапоги
из горевшего эшелона, а то прямо пропадай.
28.
12. 1919.
С Ростовом выяснилась такая история. В ночь на 27-е какие-то пулеметные полки и
запасная батарея подняли восстание в городе. Юнкера и кавалерия им здорово
всыпали, но, тем не менее, около 10 часов наши оставили город. Говорят, на
мосту творилось нечто ужасное. Достаточно будет сказать, что Ростов почти
совсем не удалось эвакуировать. Там осталось почти все, в том числе лазареты,
летучки и пр. с ранеными и больными. При этом погибло много бронепоездов. Никто
не ожидал такого быстрого падения Ростова. Это весьма неожиданный, очень
сокрушительный и чувствительный удар.
Третий
Дроздовский полк Манштейна, который вчера шел впереди нас, подходил к окраине
города, где его совершенно неожиданно обстреляли. Манштейн не рискнул занимать
город только для того, чтобы пройти через него, и переправился у Гниловской.
Хорошо еще, что на нас во время переправы не нажали «товарищи», а то многого бы
не вывезли.
Наступают
большевики жестко и последовательнее, чем мы, преобладание живой силы дает им
эту возможность. Говорят, что на наш фронт они перебросили около 400 тысяч. Это
не совсем скромное число прибавлено к тому, что было раньше на фронте; на
участок нашего корпуса, насчитывавшего немногим более 15 000, прибавилось
до 100 000 красных. Достаточно наглядное соотношение сил.
Утром
перешли в село Кушелевку. Весь день страшнейший туман, санная дорога совершенно
пропала, всюду грязь.
29.
12. 1919.
Перешли в деревню Петрогоровку в двух верстах от города Азова. Наша дивизия
занимает фронт от Азова до Батайска. Фронт идет от моря по левому берегу Дона
до Усть-Манычской, а там по озерам. Азов занимал запасной Корниловский полк,
который вчера куда-то драпанул. Сегодня туда поставили
батальон второго Дроздовского полка. Прямо непонятно, что делается. В Азове был
армейский склад Донской армии, в оставленном войсками городе почему-то безо
всякой военной охраны в течение суток оставались большие запасы зерна и очень
много снарядов. Все пришло в расстройство. Уходя из города, Корниловцы взяли всех
лошадей пожарной команды и вообще много чего увезли. Когда сегодня в Азов вошел
батальон нашего полка, жители решили, что это красные, кто-то снял шапку и
сказал: «Здравствуйте, товарищи». Ему за это вкатили нагайкой по голове.
Благодаря
дождю есть надежда, что Дон станет непроходимым, по крайней мере «товарищи» не
будут рисковать перешагнуть через это естественное препятствие. Пока снова
стукнут морозы, пожалуй, удастся привести все в порядок и поднять настроение
армии. Все настолько подавлены этим ударом, что уже близки к отчаянию. Сейчас
небольшие команды и разъезды красных несколькими выстрелами могут сбить и гнать
наши части, что чуть не случилось уже сегодня. Разведка красных подошла к
Батайску, из-за которого благодаря этому драпанул
Корниловский полк. Его остановили только на южной окраине города, завернули и
только тогда восстановили положение. Люди потеряли веру в свои силы.
30.
12. 1919.
Разместились мы в Петрогоровке прескверно. В весьма небольшой комнате нас семь
человек. Везде грязь, спать приходится на полу на сырой, грязной соломе. Весь
день идет дождь, грязь невылазная на дворе и в доме. Кроме того, у нас в доме
больна сыпным тифом дочь хозяина, и все это тут, рядом с нами. Разве в мирное
время или два месяца тому назад остался бы хоть на один час в таком доме, а
теперь уже не обращаешь внимание. В теперешнее время заболеть — это кошмар и
ужас, но об этом не думаешь и совсем не бережешься.
Среди
офицеров батареи все время обострены отношения, вызвано это исключительно
тяжелыми условиями настоящего времени. Все раздоры и ссоры совершенно
необоснованны. Если относиться к положению дел сознательно, то невольно можно
придти к довольно грустным размышлениям. В данном положении можно согласиться с
тем, что чем меньше думают и размышляют люди на военной службе, тем лучше. Я не
отчаиваюсь и все время жду резкого перелома в нашу
сторону. По-моему, в Совдепии должно что-то стрястись, уж больно долго они
хозяйничают.
31.
12. 1919.
Из Азова наши достали пива и вина, начали хлопотать о встрече Нового года. В
восемь часов все собрались за столом, веселого ничего не было, не было и
особенного праздничного настроения, а главным образом, не хватало водки. Вино
оказалось весьма скверного качества, а глинтвейн из него получился уж совсем никуда. Около десяти часов простучали в какой-то таз
12 раз, и мы поздравили друг друга с Новым годом. Командир сказал, что нынешняя
встреча Нового года проходит для нас в исключительно тяжелых условиях, когда
многие уже близки к отчаянию и считают себя обреченными, и пожелал, чтобы в
новом году укрепились наши силы и вера в них. Конец года был гнусный,
и закончили мы его препаршиво.
Многие
предполагали встречать 1920 год в Москве, а тут все так неожиданно и с
поражающей быстротой переменилось. Достаточно было только беглого взгляда на
наш тыл, чтобы сказать, что головокружительный успех красных совсем не является
неожиданным. Если у большинства была установлена такса на
различного рода сделки с властью, то не приходится уже
указывать на страшнейшую кражу, спекуляцию, пьянство, разврат, шкурничество,
подлость и предательство. Все было принесено в жертву личной безопасности,
сытой, развратной жизни и собственному обогащению. Идея, долг, обязанность,
государственность — это было забыто. Забыта была и армия в снегах Орловской губернии,
воюющая без смены и отдыха, без пополнений и одежды. «Храбрость города берет» —
говорит пословица, но одною храбростью не возьмешь целого государства. Дела шли
хорошо, все решили, что и без них обойдутся; стало прескверно — все начали
торопиться уехать подальше. Вот психология тысяч. В Новом году придется
начинать сначала. Силы у нас, как будто большие, чем в январе 1919, но качество
войска и настроение хуже. Тогда фронт был в Донбассе, а теперь на Дону; тогда грезилась Москва, а
теперь по вечерам видишь огни Ростова и думаешь, как бы отойти дальше.
Публикация Олега
Макаренко