ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ

1. ТВ + Бунин

Субботний вечер, в программе канала «Культура» телеспектакль с названием, состоящим из семи простых русских женских имен — «Катя, Соня... Таня». Что-то припоминается из анонсов того же канала: это же Иван Алексеевич Бунин, «Темные аллеи»! Автор солидный, произведение известное, театральное искусство люблю — сажусь смотреть.

Сначала даются три предуведомления.

Серьезная тетя-критик на прекраснейшем русском языке с отличной дикцией (что само по себе ласкает слух, ибо сейчас на телевидении — редкость) говорит о произведении и о самом театре «Мастерская современной пьесы», и любой понимает, что спектакль просто нельзя было не поставить.

Знаменитый, любимый многими и (по-моему) действительно прекрасный актер тоже свидетельствует в пользу спектакля, тем более что он там играет.

Наконец, и режиссер говорит сдержанно и кратко. В основном он поясняет, что главная мизансцена — это разговоры мужчин в некой курительной комнате.

После этого мы видим зрительный зал и сцену театра, и действие начинается.

Далее будут изложены мои зрительские впечатления, которые, вполне вероятно, расходятся с впечатлением и оценками других зрителей.

Сцена, разумеется, открыта (мы же понимаем — мастерская современной пьесы), ряд стульев, осветительные приборы, валяется какой-то скромный реквизит, снуют рабочие сцены, а может, и не рабочие, все в темных тонах; камера показывает последних зрителей, проходящих через контроль в зал, потом окончательно нацеливается на сцену.

Для начала на авансцене господин в костюме бунинских времен (трость, жилетка с цепочкой из кармана) с противоестественными для любых эпох голосом и интонацией просит выключить мобильные телефоны и не производить фото- и киносъемку.

Выключу и снимать не буду! Я в кресле перед телевизором и вся — доброжелательное внимание.

Через несколько минут, а именно когда вынесли длинный черный ящик, как в цирке, в котором оказалась живая лежащая женщина, и ее стали распиливать поперек двуручной пилой, я поняла, что должна буду все досмотреть до конца и тщательно записать. Иначе возможные оценки будут необоснованными.

Итак, вот что я увидела. (На эпизоды я разделила сама, чтобы ничего не забыть.)

Эпизод 1-й

Пока в зал входят последние зрители, чередой появляются мужчины в случайной современной одежде и рассаживаются на стульях в глубине сцены лицом к залу, числом семь или восемь. Следом за ними идут костюмеры и гримеры, каждый со стулом, на котором лежит чемоданчик и висят детали костюма. Слаженно и синхронно все артисты переодеваются в парадные черные пиджаки с белыми манишками, получают шляпы, очки, пенсне, некоторые в белых гетрах (понятно, что это эпоха Бунина — начало прошлого века), затем оперативно гримируются. Все закуривают. Вот она, курилка, о которой предупреждали! Начинается музыка (может, вездесущий сейчас Пъяццола или что-то похожее).

Почти одновременно выносят черный ящик, долго приготовляют пилу (точат, разводят, если кто знает). Ящик на полу, открывают переднюю стенку. Видна лежащая живая женщина в белом платье. Ее распиливают двое мужчин. Она — ничего, воспринимает спокойно, только один раз вскрикнула, глаза моргают — это камера дает крупно. Отодвигают ножную часть ящика, виден натуральный красный цвет, один из пильщиков извлекает из разреза какие-то лоскуты и уносит их.

Все курящие мужчины одновременно кончают курить и бросают окурки на пол. Вдруг одному из них становится плохо. Сначала он как-то корчится и из-за воротника или из уха извлекает новую дымящуюся сигарету. Это повторяется два раза. Потом он вскакивает и с невнятным бормотанием подтанцовывает. Внезапно приходит в себя и произносит выдернутый из бунинского контекста мистический отрывок про встречу с волками зимой. В подтверждение происходят световые эффекты: у волков горят глаза в темноте — пожалуйста вам, вспышка софита. Может, это его, бедного, и успокоило, он возвращается к своему стулу, и все они уходят.

Эпизод 2-й

В это время справа на сцене, оказывается, стоит другой ящик, белый, на возвышении, или это высокая ширма. На мысль о ящике наводят «торчащие из него вверх жен­ские ноги в светлых чулках», иначе как они за ширмой там висеть будут? Потом рядом с ногами появляется женская голова. По прическе и шляпке надо понимать, что это, как говорится, плохая девочка. И впрямь. Начинается монолог проститутки (см. рассказ «Мадрид»). Вернее, диалог, так как реплики другой стороны мы видим беззвучно появляющимися на стене над ней. (Театру не чужды современные технологии!)

Эта актриса, кстати, вполне выразительно играет.

Девушка все про себя рассказывает и про своих подруг тоже, одновременно вылезая из ящика на стоящий возле стул. Это ей трудно, но ничего, справилась.

Далее она стоит на стуле, говорит и раздевается (не бойтесь, не до конца!). Очень натуральны детали туалета — панталончики, корсет, шнуровки всякие. Отрывок довольно длинный, так что зритель хотя и беспокоится невольно, как бы она не упала в процессе вылезания и раздевания, все же успевает составить представление о специфике древнейшей профессии в те времена. В частности, что могут быть очень тесные ботинки (конечно же, высокие, шнурованные и на каблучке). Стягивание их представляет собой отдельный акробатический этюд (просто какая-то «Минута славы» с Первого канала!). Когда она наконец сбрасывает ботинки на пол, они сами отъезжают от стула в никуда. А когда девушка покидает стул и идет босиком по сцене, то и стул сам собой отъезжает (чтобы не мешать), а поодаль обнаруживается третий ящик, вертикально стоящий и раскрашенный веселыми цветочками. А в нем, когда открывается передняя стенка, — труп девушки с косичками и белым воротничком. А вот и не труп, а кукла! Потому и ящик в цветочках!

Потом девушка возвращается на стул и крепко засыпает (в соответствии с текстом Бунина). Видно, что у нее за спиной выросли маленькие, какие-то серенькие крылышки. Музыка в этом эпизоде тоже время от времени звучит (играет на аккордеоне один из мужчин со стульев). На этот раз популярные романсы — «Очи черные» чаще всего.

Эпизод 3-й

Опять приходят мужчины. На этот раз с длинными шестами. Один из них, его играет тот самый знаменитый артист, что предварял показ, прикрывает девушку своим пиджаком. И, обнимая, он тоже обнаруживает у нее крылышки, но относится к этому спокойно.

На сцене преобразуют обстановку. Разбирают ящик с распиленной женщиной, уносят со стула спящую. Уносят длинные шесты. В это время звучит монолог одного из мужчин, из которого зритель узнает, что Бунин очень любил русскую провинцию. Меняют освещение, в центре сцены устанавливают прозрачный ящик с макетом декорации сада уездного города, о котором было в монологе. А может, это вообще все 3D-изображение? Размером порядка метра. В любом случае современные технологии продемонстрированы.

Артист читает большой текст Бунина. По тому, как он грамотно, но как-то равнодушно читает, возникает впечатление, что Бунин здесь не главное, а гораздо важнее режиссерские кунштюки. Так и есть!

Он вынимает из кармана маленькие фигурки и усаживает р\х на скамейку в саду на макете. Все-таки не 3D, понимает зритель. Или 3D?! Чтение еще длится, а макет
тем временем увозят в сторону.

Эпизод 4-й

Снова все сидят на стульях в ряд и курят. На гармони играют мелодии русских песен. Все шесты соединяют горизонтально в длинный поручень и держат его на коленях горизонтально. (Я поняла, кажется, многие режиссерские намеки, а вот эти палки меня ин­тригуют! У Бунина, помнится, есть про пароход. Может, это какие-то поручни?)

Один из мужчин, странный (кокаинист, морфинист?), произносит длинный монолог на французском. Изредка внизу появляется перевод. Попадается слово эльзаска. Он тоже вынимает из-за пазухи куколку, ведет диалог с ней и остервенело душит ее. Гармонь без музыки «дышит», раздвигая мехи.

Дальше у него в руках оказывается отпиленная нога самой первой женщины. Потом кружевной зонтик, потом отдельные предметы женского белья. Он пускает их по рукам сидящих, те их с интересом рассматривают. Ногу он бережно кладет на землю. Сзади из темноты достает и кладет рядом вторую. Все мужчины встают и окружают его, смотря на эти ноги.

Эпизод 5-й

Распиленная женщина восстает из ящика. Она без ног, с опорными колодками в руках, как у инвалидов, в белом платье и шляпе с полями. Перебирается в центр сцены. Закуривает. Монолог с сильным акцентом (грассирует). Перед ней ставят нотный пюпитр, и она на нем раскладывает фотографии, как мы понимаем, из ее прошлой жизни. Она их комментирует (снова Бунин). Придвигается к отрезанным ногам (ведь это ее ноги!), надевает на них чулки.

Мужчины на стульях начинают есть пирожные. Потом быстро вытирают руки. Все это под монолог женщины о том, как ее бросил любовник. Один из мужчин подходит
к ней, заслоняет, и происходит череда фокусов.

Сначала заслоненная им женщина молниеносно оказывается в черном, без шляпы и с целыми ногами! Внезапно — танго «Очи черные». Они танцуют весьма темперамент­но. Щелк! Она уже в коротком платье. Щелк! Платье становится снова длинным, и танго уже — «Утомленное солнце...». Далее он закрывает ее белым плащом и танцует. Щелк — и под плащом никого нет, а только изображение. Некоторое время он танцует один, прижимая к себе плащ.

Эпизод 6-й

Гармонист играет соло «Утомленное солнце...». Мужчины — сидят. Сбоку прохожие бросают гармонисту монеты.

Тем временем оказывается, что женщина, теперь уже в черном, опять лежит в своем привычном ящике.

Из вертикального ящика, разрисованного цветочками, выходит Катя с косами и белым воротничком. Свидание на стуле с одним из мужчин (она садится к нему на колени) под чтение текста из Бунина. На некоторое время они закрыты какой-то одеждой, а когда их становится видно, то она курит, сидя у него на коленях.

Монолог еще одного мужчины. Остальные читают газеты. При словах «Галя отравилась» тот, кто обнимает курящую у него на коленях девушку, проводит рукой по ее лицу, и рука у него оказывается в крови. Он засовывает девушку обратно в вертикальный ящик со стружками и закрывает. Все встают и уходят.

Эпизод 7-й

Выходит женщина в современной одежде, в очках. Зажигает свет, поправляет лежащие на полу отрезанные ноги, открывает гроб с Катей. Входят гурьбой мужчины в современных, слегка клоунских куртках. Оказывается, это музей, зал Бунина. Она — экскурсовод и читает текст-аннотацию, а также отрывок из письма Бунина жене. Экскурсанты выдувают изо ртов пузыри жвачки. Явно, что никого никакой Бунин не трогает. Увлекаясь, экскурсовод подтягивает на себе юбку до крайней «мини». Смех, она спохватывается, опускает юбку. Свет меркнет. На сцене маленький ребенок-кукла (или карлик?) ковыляет к краю сцены. На стене цитата из Бунина.

Конец, свет, камера отъезжает и показывает шеренгу артистов, под вежливые аплодисменты вышедших на поклоны. В центре, как принято, режиссер.

Ну и ну! Как не вспомнить фразу из когдатошнего блестящего сатирического спектакля театра кукол Образцова: «Пятая симфония, мыльный порошок! Ничего не поняли? — Вот и хорошо!»

Возможно, так и надо, чтобы ни эмоции, ни разум, ни эстетическое чувство не были затронуты вовсе? Никого и ничего не жаль, никому не сочувствуешь, ничем и никем не восхищаешься... Выкрутасы режиссера иногда понятны (тому, кто читал Бунина, разумеется), но чаще нет. Вялое любопытство в ответ на известные цирковые трюки — и всё?

Впрочем, нет. Не всё. Обидно за артистов! Право же, занятые в этом спектакле достойны лучшего, особенно женщины, которых, кстати, так любил и так психологически точно описывал Бунин.

Жаль режиссера. Видно, он никогда не испытывал даже малой толики тех чувств, о которых писал Бунин. Что же касается режиссерского ремесла, то он, может, хотел создать рыночный продукт, способный привлечь современную продвинутую молодежь? Тогда тем более жаль... И снова Образцов: «Мадам, поверьте, я это делаю совершенно бесстрастно!»

А зачем, скажите, для всего этого Бунин? Вот, например, Беккет и Ионеско, и другие есть, специально писали для такого театра. Неплохо, надо заметить, получалось. Возможно потому, что за кажущимся абсурдом было глубокое современное (для того времени) содержание.

Сейчас ведь можно заказать современному драматургу современную пьесу, можно, в конце концов, попробовать написать самому. И поставить.

«Ты просто не в курсе, — возразил мне один опытный и знающий зритель, — сейчас это самый писк моды — использовать великие имена как бренд». (Трэш, флэш или мэшап это называется, знаток современного искусства не помнил, но точно знал, что там давно все так делают, иначе товар не продать!) Если на самом деле так, то хоть бы саспенса какого-нибудь подпустили, ведь скучно, не сдавалась я. А если серьезно — то неужели это и есть современное театральное ИСКУССТВО?

Татьяна Дервиз