БЕГУЩЕЙ СТРОКОЙ
Евгений Мороз. Евреи и Рим. История за Стеной Плача. Издание
подготовила И. А. Левинская. — СПб.: Пушкинский фонд, 2012
Безвременно, говорят, безвременно умер автор. Значит, много
чего еще сумел бы, да не успел. Очень жаль. Такая ясность исторического зрения
— через столетия насквозь. Такой дар излагать сложные мысли как очевидные.
«...Наследие Иерусалима определило
не только общее направление и внешние формы авраамических культур, но повлияло
на их сущность, вплоть до способности чувствовать. Можно проследить линии
преемственности, ведущие от псалмов Давида, возможно даже в большей степени,
нежели от Песни Песней, к истории Ромео
и Джульетты.
...Именно в Иерусалиме впервые любовь была выражена словами,
которые два тысячелетия эхом отражались на огромных пространствах земли,
определяя судьбы множества народов...»
Чем не план прекрасной книжки? Написать, назвать: «История
Любви», издать — и всю оставшуюся жизнь купаться в золоте под пеной славы.
Но жизни не осталось. А книжка написана — нетрудно догадаться
— не про любовь, совсем наоборот.
А чтобы проверить на прямизну один риторический вопрос.
Назовем его условно — вторым еврейским.
Как известно каждому, кто хоть раз употребил средство
информации типа московской газеты «Завтра», или кому случалось в общественном
транспорте разговориться с попутчиком, принявшим внутрь алкоголь, существует
такое недомогание интеллекта — неприязненная тревожная озабоченность
существованием на планете Земля потомков древних Е.
(Тут я пользуюсь официальной советской дефиницией — как
учили: «Евреи, общее этнич. назв. народностей, исторически
восходящих к древним Е.; живут в разл. странах». Советский энциклопедический
словарь. — М.: Советская Энциклопедия, 1980.)
Лично я убежден, что это — инфекция, хотя и распространяемая
необычным путем: вербальным (впрочем, воздушно-капельный и даже — в некоторых
случаях — половой тоже исключить нельзя). И надеюсь, что медицина с нею
разберется, и притом раньше, чем с медициной разберется она.
Покамест приходится довольствоваться
регистрацией наблюдаемых фактов. По-видимому, этот недуг — что-то вроде
мозговой щекотки. Всплывая (обычно по вызову) в мыслительное поле пациента,
термин, обозначающий потомков древних Е., страшно увеличивается в объеме и
трется о наиболее чувствительные края других идей. Доставляя наслаждение
(конечно, несколько мучительное), сопровождаемое вспышкой брутальной речевой
активности. Которая извергается по двум руслам, или
каналам, вместе называемым: «еврейский вопрос». Что отчасти правомерно,
поскольку этот эвфемизм обозначает страстную мечту об аннигиляции одного и того
же объекта. Воображаемого как некое абстрактное
множество.
В действительности (или, во всяком случае, по-моему) вопросов
этих — два. Один практический, с ним все понятно, а другой — чисто для закалки
совести. Которая нет-нет, а и буркнет же что-нибудь
вроде: люди как люди. Все разные, но, в общем, такие же, как все, и не
заслуживают худшей участи, чем все другие.
Ага, как бы не так, — тут же
отзывается пораженный участок мозга. И, ликуя, исторгает упомянутый вопрос второй:
если они такие же, как все, отчего все остальные их ненавидят и ненавидели,
причем всегда, на протяжении буквально всей истории мира?
После чего долго и со смаком
сам себе на него отвечает. Рассказывает, например, какие они бестактные.
Нескромные. Лезут, куда не просят: в политику, в литературу. Книги вот пишут,
не говоря уже о рецензиях, — на русском, между прочим, языке. И т. д.
А возможен, оказывается, ответ
короткий и простой.
Ненависти в истории
действительно было сколько угодно. Древние народы только и делали, что отбирали
друг у друга территории, подвергая чуждые этносы геноциду. Однако пылавшая при
этом взаимная ненависть, по слову Тацита (и по мнению
автора рецензируемой книги), была — odium solitum — ненависть обычная,
неизбежная ненависть соседей к соседям. И цивилизация постепенно научилась ее
регулировать. Римская империя, например, требовала от завоеванных нацменьшинств
только лояльности. Да, Иудею раскатали, как Чечню, и по таким же причинам, но в
дальнейшем Древний Рим обращался с древними Е. более или менее политкорректно;
не намного жестче, чем нынешний Евросоюз абсорбирует мусульман; опасливо, но
без злобы.
Ненависть же нового типа — не
соседская, а как бы дочерняя, — из которой возник современный, вышеописанный
синдром, — разгорелась только в IV—V веках, в Византии. Не решаюсь (не желая
попасть под суд) воспроизвести приводимые автором цитаты из проповедей Иоанна
Златоуста, призывающих к окончательному решению первого вопроса. Примем за
точку отсчета 438 год, в котором Феодосий II объявил Е. «врагами императора и
римского закона».
А вы говорите: все и всегда. Ни
фига подобного. Всего-то шестнадцать столетий, и то
неполных.
Осип Мандельштам. Египетская
марка. Пояснения для читателя. Составители: О. Лекманов, М. Котова, О. Репина,
А. Сергеева-Клятис, С. Синельников. — М.: ОГИ, 2012.
Шикарный фокус. То есть я хотел
сказать: замечательный научный опыт. Берем эту вещь Мандельштама и разбиваем
ровно на 218 кусков. Каждый осколок рассматриваем под лупой и на просвет.
Выявляем потрясающую игру смыслов. Причем читателя не может не восхитить
тщательность составителей (и разбивателей): мельчайшие реалии разъяснены,
сложнейшие метафоры истолкованы, и аллюзии упомянуты, кажется, все.
Лично меня особенно радуют
реалии. Приятно прочитать — и / или припомнить — после фразы О. М. про рубашку,
сверкавшую пикейной грудкой, что пике — «хлопчатобумажная двойная ткань
полотняного переплетения с выпуклым узором». А к абзацу О. М. о керосинках — до
чего превосходная приложена страница. Чистая правда —
уже почти никому не известная: «Через слюдяные окошки можно было рассматривать
пламя и регулировать его, выдвигая и задвигая фитили, делая огонь сильнее или
слабее. Гасить керосинку нужно было поворотом ручки, полностью задвигая фитиль
вовнутрь, лишая его доступа воздуха. Задувать керосинку ни в коем случае было
нельзя».
Кроме шуток — это первоклассная
работа. Она выше моих похвал и не нуждается в них. Но это еще и увлекательная
игра; трудно удержаться от соблазна поучаствовать.
Этаким
непрошеным советчиком. Взглянуть из-за плеча, подсказать ход — очень возможно,
ненужный, тогда простите.
Например, О. М. написал:
«...отметить на плане города крестиками посреди тяжелорунных садов и
картонажных улиц», и в пояснении сказано: «Эпитет „тяжелорунные“, вероятнее
всего, попал в „ЕМ“ из поэтического словаря Фета», а «„картонажными“
петербургские улицы названы в „ЕМ“, вероятно, потому,
что они словно состоят из ровных картонных коробок».
А
по-моему, надо только бросить взгляд на план Петербурга, изданный, скажем, в
1913 году (такой висит у меня в коридоре), — и все станет гораздо проще: сады
обозначены густыми зелеными завитками; ну и о том, как вычерчены улицы, точней
Мандельштама не скажешь.
Или вот фрагмент, начинающийся
словами: «— Выведут тебя когда-нибудь, Парнок, — со страшным скандалом, позорно
выведут — возьмут под руки и фьюить...»
Комментаторы совершенно справедливо замечают, что текст
кивает в сторону Достоевского. И приводят примеры «публичного унизительного и
скандального выведения из общественного места»: в «Игроке», в «Идиоте», в
«Бесах», в «Подростке», в «Братьях Карамазовых», в «Скверном анекдоте» — цитаты
занимают полстраницы.
Поистине загадочно: забыт лишь «Двойник», — а разве не его
интонацию О. М. тут скопировал?
Ну и насчет «айсоров — чистильщиков
сапог». Не то чтобы я сомневался, что они «часто упоминались при описании улиц
Москвы и Петрограда (Ленинграда) вплоть до начала 60-х годов». Но раз уж вы
сообщаете — по Брокгаузу и Ефрону, — откуда они взялись, стоило бы, наверное,
сказать, куда они делись в 1937-м, если не ошибаюсь — в феврале.
Еще раз прошу прощения, больше
не буду, да больше почти ничего у меня и нет, никаких претензий. Говорю же:
отличная книга, драгоценное пособие для переводчиков и для потомков.
Один только нежелательный эффект:
никак теперь из этих 218 частей не склеить в уме прежнюю «Египетскую марку».
Ту, немножко волшебную.
Но это ничего, не страшно.
Должно быть, скоро пройдет.
Самуил
Лурье
