Алексей Машевский

БРИТАНСКИЙ ГЕРБОВНИК

* * *

Над Виндзором птиц серебристых полет:

Один самолет и второй самолет…

Гремят… как же их королева?

— Никак. Зеленеет английский газон;

Четыреста лет подстригается он

Без спешки и справа, и слева,

И в центре. Монархия здесь, как трава. —

Пускай укорочена, все же жива,

Цела первородства идея.

И можно не править, а царствовать лишь.

А люди, известное дело, — камыш.

Владей им, ничем не владея.

Искрятся залитые солнцем луга.

На то им монархия и дорога,

Что можно, вполне, как французы…

Да только, что с Виндзором делать, с щитом,

Где лев, леопарды? Давай на потом

Оставим! И прочен нетронутый дом,

И крепки фамильные узы.

* * *

Лапки у уток красны, как мундиры

Гвардии Елизаветы Второй.

Наши по Лондону ориентиры —

Готика башен и мальчиков строй

В шапках медвежьих. Развод караула.

Стонут волынки писклявей и злей,

Словно им музыки этой надуло

В уши с седых каледонских полей.

Тут-то на юге — лафа и малина:

Гуси в прудах и в садах цветники.

Нет никаких оснований для сплина

Аглицкого и российской тоски.

Вот с Березовским живет потому-то

Тут Абрамович. Зайдем на Палмел?

Где ты, чукотская вьюга и смута,

Собственности передел, беспредел?

Наше мученье и наше богатство,

Косноязычный, он в «Челси» вложил

В духе российско-британского братства.

Что б я так жил!

В БРИТАНСКОМ МУЗЕЕ

Вы все еще плывете?

— Мы все еще плывем…

  Александр Кушнер

Саргон, Ададнерари, Набонид…

Никто, мой друг, тебя и не винит,

Что ты не помнишь их имен победных,

А на слуху Зидан, Тьерри Анри.

Мы словно бы у времени внутри,

Внутри его сегментов неприметных,

Но герметичных. И не передать

Оттуда нам, как после будут звать

Певцов, царей, героев и пророков.

И только здесь гул голосов, как вал

Морской. Ответь мне, Ашшурбанипал,

Когда настанет исполненье сроков?

На ассирийских барельефах мгла.

Жизнь не прошла, а только замерла,

Но мне дано войти в ее пределы,

Где ловят рыбу, поят лошадей,

Куда-то гонят скованных людей

И прямо в солнце выпускают стрелы.

* * *

У Стоунхенджа, над которым

Парадом правят облака,

То громоздясь, подобно горам,

То растекаясь,

                          как строка

Какой-то неземной поэмы,

Самим себе не веря,

                             где мы,

Стояли, целя объектив

В раскиданные мегалиты.

И непонятно, с ветром слиты,

Бубнили камни свой мотив.

Покой стотонной глыбы прочен,

Вдали зеленые поля.

Пасутся овцы вдоль обочин,

Хвостами вяло шевеля.

Бегут машины пестрой лентой

По трассе мимо монумента.

О! Вот иллюзия, что нет

Забвения, исчезновенья,

И молодые поколенья

Ступают пращурам след в след,

И небо шлет тебе привет,

И вечны каменные звенья.

* * *

В Глобусе над сценой бестиарий:

Рак зодиакальный, Скорпион,

Близнецов тут, как и Рыб, — по паре,

Лев, Овен, Телец, Стрелец-Хирон,

А еще помянем Козерога,

Водолея, Деву и Весы.

Так по кругу, вдумчиво и строго

Время движут звездные часы.

А под них подстроены земные,

Чтобы их легко перевести

На века, обычаи иные.

Женственны актеры-травести.

Все смешалось в доме Капулетти.

Кем, кому платок заветный дан?

И, не отрываясь, смотрят дети

Ста народов, трех десятков стран.

Что там Глобус! Целый город слава

Кормит. И идут с открытым ртом:

Эйвон — слева, дом, где умер, — справа

(То есть место, где стоял тот дом).

То ли был он, то ли не был. С нами

Всех его героев имена.

Потому что снами, снами, снами

Маленькая жизнь окружена.

 * * *

Красномундирный, «оловянный»

Солдатик в шапке меховой,

Герой, наверно, безымянный,

Но, к счастью, все еще живой.

Ведь карнавальные литавры

И театральный реквизит

Важней, чем боевые лавры,

Хоть с Темзы холодом сквозит.

А монументы их Беллонне —

Карикатура, а не страсть:

Несчастный Нельсон на колонне

Стоит, боясь с нее упасть.

И лишь орел в красе и силе

Над Темзой славит на века

Тех мальчиков, что не пустили

В свои люфтваффе облака.

* * *

Шотландских голубей, кочующих в тумане,

Невидимый полет, тяжелые хлопки.

Недвижим Эдинбург, как крейсер в океане —

Далеки берега и воды глубоки.

Суровый ветеран рассеянного флота…

Дождь то затихнет, то неудержимо льет.

И за обрывки мглы цепляясь, Вальтер Скотта

Колючий монумент торжественно плывет.

А рядом-то во всем великолепье строгом

Георгианский стиль, классический мираж,

Афинский Парфенон в обличье многоногом,

Дорическая стать — почти что Росси наш.

Но все-таки ты здесь, за тем туманным краем,

Зеленая страна, которую поэт

Искал в своих стихах, считал, должно быть, раем…

Волшебный Гринок, где теперь твой нежный след?

* * *

Вблизи Уорвика павлины,

Хвосты раскрыв, во все глаза

Глядят на замок, парк старинный,

И пламенеют небеса.

Что мне сказать? Не в том мученье,

Что, изрекая мысли, лгу,

А в том, что чувство или зренье

Внедрить в другого не могу.

Все выразить способно слово,

Но не услышать глухоте,

И бесполезно у слепого

Соседа спрашивать про те

Столь вожделенные красоты

Им посещенных дальних стран,

Которыми ты бредил. Что ты! —

В его сознании — экран.

У стен, петляя, серебрится

Река. До самой темноты

Невозмутимо чудо-птицы

Несут глазастые хвосты.

Как к ночи тяжелеет запах

Цветов, как глохнет звук любой,

И сумерки на мягких лапах

Крадутся тихо за тобой!

Что хочет мне сказать все это,

Какое зрение и слух

Вложить? — И шепчет без ответа…

А запад, выгорев, потух.

* * *

И ты поймешь в провинциальном

                                                             Бате,

Что нас самих едва ли виноватей

Природы ширь, история, враги,

Что от Москвы до Петербурга пусто,

Хоть кое-где картошка да капуста,

Дороги просят каши, сапоги.

А здесь фасадов каменных и пиний

Согласие, невозмутимых линий

Гармония, подстриженной травы.

Плющом увиты стены и карнизы.

Но чтоб увидеть это, надо визы

И паспорта заказывать, увы!

Увы, так плачет соловей о розе.

Гольфстрим свернул левее, на морозе

Остались мы. Хотя чертополох

Вполне хорош и в каледонской стуже.

Но бесполезно спорить, кто тут хуже

Из нас, когда ты знаешь сам, что плох.

Я увезу с собой в Гиперборею,

Которую люблю и где старею,

Виндзорский замок,

                                батских римских бань

Крутые своды, Тауэра стены,

Гортензии, левкои, цикламены…

Ну отбери, попробуй-ка, достань!

* * *

Чайка над дуврскими скалами меловыми,

Ветер с Ла-Манша и очередь на пароме…

Что же, прощай, в тумане своем, как в дыме

Тающий Альбион, я грущу о доме,

Или о том, что здесь сердце свое оставил.

Остров ведь, как кораблик уносит в море

С замками, с прибамбасами левосторонних правил,

С овцами на холмах, с витражами в Йоркском соборе.

Дальше, все дальше печальная кромка белых

Скал, все темнее, лишь чайка парит над нами.

Остров жизнелюбивых, наивно-смелых,

Волнами окруженный, увитый снами.