ИСТОРИЧЕСКИЕ ЧТЕНИЯ

ВАРВАРА Вовина-Лебедева

«...ОткудУ есть пошла Руская земля…»

Неюбилейные заметки

Вопрос о начале русской истории традиционно связывается в нашем сознании с рассказом о «призвании варягов». Пожалуй, в русской историографии мало текстов, которые бы исследовались чаще и больше, чем этот маленький сюжет, известный большинству читателей в варианте «Повести временных лет» начала XII в. В широком смысле рассказом или легендой о призвании варягов называют весь сюжет о приходе варяжских князей, утверждении их на северо-западе, а затем завоевании ими Киева. Но здесь речь пойдет о «призвании варягов» в узком смысле — только об обстоятельствах появления в одном из северных городов князя Рюрика с братьями.

«Повесть временных лет» начинается космографическим введением о происхождении народов, в том числе славян, и славянского языка. Затем там рассказывается о том, где проживали славяне до образования Древнерусского государства и как они именовались. В этом описании присутствуют топонимические легенды. В частности там сообщается об основании Киева в земле полян братьями Кием, Щеком и Хоривом (от которых пошло наименование города и гор Щековицы и Хоревицы), а также о происхождении радимичей и вятичей от братьев Радима и Вятко. Упоминаются соседи славян, например хазары, которые на юге брали с некоторых из них дань. После сообщения о том, что «варяги изъ заморья» на севере также брали дань с чуди, словен, мери и кривичей (то есть со славянского населения — словен и кривичей, а также с мери и чуди, принадлежащих к финно-угорской языковой группе), под 862 г. читаем:

«В лето 6370. Изъгнаша варяги за море, и не даша имъ дани, и почаша сами в собе володети, и не бе в них правды, и въста родъ на родъ, и быша в них усобице, и воевати почаша сами на ся. И реша сами в себе: „Поищем собе князя, иже бы володелъ нами и судилъ по праву“. И идоша за море къ варягомъ, к руси. Сице бо ся зваху тьи варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гъте, тако и си. Реша русь, чюдь, словени и кривичи и вси: «Земля наша велика и обилна, а наряда в ней нетъ. Да поидете княжить и володети нами». И изъбрашася 3 братья с роды своими, пояша по собе всю русь, и придоша; старейший, Рюрикъ, седе Новегороде¹, а другий, Синеусъ, на Беле-озере, а третий Изборьсте, Труворъ. И от техъ варягъ прозвася Руская земля, новугородьци, ти суть людье ноугородьци от рода варяжьска, преже бо беша словени».²

Далее сообщается, что по смерти братьев Рюрик раздал своим мужам «грады» Полоцк, Ростов и Белоозеро. Так этот сюжет читается в древнейшей редакции — в редакции Лаврентьевской летописи, так как «Повесть временных лет» сохранилась только в составе более поздних летописей. Рукопись Лаврентьевской летописи была изготовлена для нижегородско-суздальского князя Дмитрия Константиновича писцом Лаврентием в 1377 г. Текст в ней начинается «Повестью временных лет» и продолжается до 1305 г.

Другую редакцию этого рассказа «Повести временных лет» читаем в Ипатьевской летописи, древнейший список которой датируется XV в. Рассказ о призвании варягов в Ипатьевской летописи имеет некоторые важные отличия: там сказано, что «придоша къ словеномъ первее и срубиша город Ладогу и седе стареишии в Ладозе Рюрикъ», затем, видимо, чтобы объяснить эту фразу, добавлено, что позже Рюрик «пришед къ Ильмерю и сруби город надъ Волховом и прозваша и Новъгород и седе ту княжа». Ипатьев­ская летопись нарочито подчеркивает, таким образом, что Ладога имеет первенство перед Новгородом, отсутствует также фраза «людье ноугородьци от рода варяжьска, преже бо беша словени».³ Кроме того в Ипатьевской летописи сообщается о дальнейшей раздаче мужам Рюрика не «градов», а «волостей», в которых те «рубили» города Полоцк, Ростов и Белоозеро. Стилистически это сходно с другими отличительными чтениями этого рассказа в Ипатьевской летописи («срубиша» Ладогу, «сруби» Новгород). Такое же чтение с Ладогой как первым городом Рюрика мы находим в знаменитой иллюстрированной Радзивиловской летописи, также датирующейся XV в., хотя там текст как раз в этом месте имеет следы порчи и поздних вставок.

Если говорить о том, какое чтение первично, нужно признать, что, вероятно, первично чтение с приходом Рюрика в Новгород. Версия Ипатьевской летописи о Ладоге воспринимается как реакция, возражение на тот вариант, где первым городом Рюрика назван Новгород.

Сторонники первичности варианта с Ладогой придают особое значение тому, что в самой рукописи Лаврентьевской летописи слова «седе Новегороде» отсутствуют, в этом месте оставлен пропуск. Поэтому традиционно данное место в Лаврентьевской восполняется по Троицкой летописи, в которой текст «Повести временных лет» в целом, как показывают исследования, совпадал с Лаврентьевской. Пергаменный список Троицкой летописи датировался началом XV в. Хотя Троицкая летопись и сгорела во время пожара Москвы в 1812 г., ссылки на нее сохранились в «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. Кроме того, начало ее (включая рассказ о «призвании варягов») успели воспроизвести в примечаниях к первому, незавершенному изданию Лаврентьевской летописи профессора Московского университета Х. А. Чеботарев и Н. Е. Черепанов. Правда, пометки издателей были не всегда ясными. Так, относительно интересующего нас места они указали, что в Троицкой «прибавлено… седе Новегороде». «Прибавлено в отношении текста лаврентьевского или в отношении текста самой Троицкой летописи (то есть добавлено там позднейшею рукою)?» — задавался вопро­сом М. Д. Приселков, автор реконструкции Троицкой летописи.⁴ Ясность вносит комментарий Н. М. Карамзина, указавшего, что название места, где княжил Рюрик, в Троицкой было также пропущено, но вверху над именем Рюрика было приписано «Новг.».⁵ Когда и кем это было приписано, мы уже узнать не сможем.

Таким образом, мы лишены возможности уверенно судить о том, в чем причина пропуска названия города в Лаврентьевской летописи и какое название там предполагалось поставить. Очевидно, что это была не Ладога, так как другие отличия рассказа с Ладогой в тексте Лаврентьевской летописи отсутствуют (например, упоминание о более позднем основании Рюриком Новгорода).

Но дело заключается не только в чтении Лаврентьевской летописи и вообще «Повести временных лет». Гораздо важнее то обстоятельство, что вариант с Новгородом читается в Новгородской первой летописи Младшей редакции (наиболее древние списки датируются XV в.).

Крупнейший филолог начала XX в. А. А. Шахматов сто лет назад предложил совершенно новый тогда, сравнительный метод исследования русских летописей. На основании этого метода он сделал вывод, что «Повесть временных лет» и Новгородская первая летопись Младшей редакции восходят к одному общему предку (протографу) — Начальному своду 1090-х гг., составленному в Киево-Печерском монастыре (как немного позднее и сама «Повесть временных лет»).

Но и Начальный свод, по Шахматову, был не первым летописным произведением. Исследователь гипотетически предполагал еще более древние этапы летописной работы в Киеве и Новгороде в первой половине — середине XI в. Его идеи насчет этих первоначальных летописных памятников были в целом оспорены последующими учеными. Но гипотеза о Начальном своде как о единой основе Новгородской первой летописи Младшей редакции и «Повести временных лет», хотя и критиковалась неоднократно, все же не исчезла, более того — она нашла себе новые подтверждения со стороны современных исследователей.⁶ Поэтому текст Новгородской первой летописи Младшей редакции (в тексте той же летописи Старшей редакции просто отсутствует начало) — такой же важный источник по древней русской истории, как и «Повесть временных лет».

Рассказ о «призвании варягов» в Новгородской первой летописи Младшей редакции читается следующим образом:

«Въ времена же Кыева и Щека и Хорива новгородстии людие, рекомии словени, и кривицы и меря: словене свою волость имели, а кривици свою, а мере свою; кождо своим родом владяше; а чюдь своимъ родом; и дань даяху варягомъ от мужа по белеи веверици; а иже бяху у них, то ти насилье деяху словеномъ, кривичемъ и мерямъ и чюди. И восташа словене и кривици и меря и чюдь на варягы, и изгнаша я за море; и начаша владети сами собе и городы ставити. И восташа сами на ся воевать, и бысть межи ими рать велика и усобица, и восташа град на град, и не бяше в нихъ правды. И реша к себе: „князя поищемъ, иже бы владелъ нами и рядилъ ны по праву“. Идоша за море к варягомъ и ркоша: „земля наша велика и обилна, а наряда у нас нету; да поидете к намъ княжить и владеть нами“. Избрашася 3 брата с роды своими, и пояша со собою дружину многу и предивну, и приидоша к Новугороду. И седе старейшии в Новегороде, бе имя ему Рюрикъ; а другыи седе на Белеозере, Синеусъ; а третеи въ Изборьске, имя ему Труворъ. И от тех варягъ, находникъ техъ, прозвашася русь, и от тех словет Русская земля; и суть новгородстии людие до днешняго дни от рода варяжьска».⁷ 

В этом варианте рассказа не говорится о руси как особом племени Рюрика и братьев, тождественном варягам. Сообщается только о прозвании руси и Русской земли от варягов. Зато упомянуто, что причиной первого изгнания варягов было творимое с их стороны «насилье», о чем не сообщает «Повесть временных лет». Изгнавшее варягов население стало «городы ставити» и друг на друга восстали затем «град на град», тогда как по «Повести временных лет» — «род на род», а о поставлении городов в этот период совсем не говорится. И, наоборот, в Новгородской первой летописи нет фразы о раздаче Рюриком городов своим мужам.

А. А. Шахматов считал, что рассказ «Повести временных лет», по сравнению с Новгородской первой летописью, производит впечатление непервоначального. Из текста «Повести временных лет» неясно, кто был призван — варяги или русь. «Повесть временных лет» отождествляет их, но делает это «неловко», так как получается, что новгородцы от варягов прозвались почему-то русью.⁸ Наконец, непонятно, почему призвать Рюрика с братьями «реша русь, чюдь, словени и кривичи» (то есть почему сюда включена и русь). Исследователи полагают, что текст в этом месте испорчен и нужно читать «реша руси».

Для А. А. Шахматова такие «неловкости» текста всегда были основанием предполагать тут искажение первоначального чтения. Он считал, что изначально текст должен быть непротиворечивым, логичным. Слова «Повести временных лет» («Сице бо ся зваху тьи варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гъте, тако и си»), которых нет в Новгородской первой летописи, Шахматов считал вставкой в текст Начального свода. В изначальном тексте, по его мнению, речь шла только о варягах. Вот как реконструировал А. А. Шахматов первоначальный вид заключительной фразы этого отрывка в «Повести временных лет»: «И от тех варягъ, находникъ тех, прозвашася варягы, и суть новъгородьстии людие до дьньшьняго дьне отъ рода варяжьска». Таким образом, противоречие (варяги или русь?) снималось, но для этого Шахматову понадобилось прибегнуть к многочисленным перестановкам в тексте.

Еще более гипотетичным было исследование этого же сюжета в книге А. А. Шахматова 1908 г.⁹ Дело в том, что А. А. Шахматов не боялся пересматривать свои старые научные построения, если ему в голову приходили новые идеи. В этой наиболее знаменитой своей работе Шахматов предложил разделить весь рассказ о «призвании варягов» на два слоя и считать упоминание Рюрика с братьями новгородской легендой, тогда как сам перечень племен («словени, кривичи, меря»), как и дальнейшее повествование о князе Олеге, об Аскольде и Дире — возводить к легенде киевской. Распутывание переплетенных в одном тексте нескольких рассказов было излюбленным методом Шахматова, который он сам сравнивал с распутыванием ниток. Он верил в почти неограниченные возможности сравнительного метода и в приложении к работе дал полные реконструкции двух древнейших летописных сводов — киевского и новгородского, переплетенных в Начальном своде.

Современные исследователи считают, что Шахматов усложнил историю складывания первоначального летописного рассказа. Они предлагают (за исключением некоторых вставок) в основном видеть Начальный свод в тексте Новгородской первой летописи, не «расслаивая» его и не прибегая к сложным допущениям.

Но в этом случае остается много вопросов. Есть общие неясности, которые находим и в «Повести временных лет», и в Новгородской первой летописи. Не совсем понятна (и толкуется по-разному) фраза о том, что новгородцы и до времен летописца продолжают быть «от рода варяжска», хотя раньше были словенами. Еще одна загадка, на которую обратил внимание Шахматов, — это несоответствие призвавших «племен» городам, которые получили братья-варяги. Шахматов предположил, что «чуди» первоначально в этом рассказе не было, что это — вставка. Современные исследователи, как правило, это принимают. Но даже если вычесть чудь, Новгород можно считать городом в местах обитания словен, тогда как Белоозеро, например, уже существовавшее во времена летописца, находилось в местах обитания не мери, а веси. Последующие авторы также пытались решить эту задачу, предлагались разные варианты объяснения хода мыслей летописца. Все они, как правило, основываются на представлении о том, что летописец должен быть последовательным, рассуждать логически, не противоречить себе и хорошо знать то, о чем писал.

В Новгородской первой летописи, в отличие от «Повести временных лет», не указан год «призвания варягов»¹⁰, но этот год и в «Повести временных лет» появился случайно. В бесписьменной языческой среде, какую представляли первые русские князья и их дружины, никто не мыслил годами «от сотворения мира» по Библии. Известие о появлении первых князей на Руси даже теоретически могло быть записано только после крещения Руси, то есть не ранее конца X в., а скорее всего, это произошло гораздо позднее. Специалисты по летописанию сходятся на том, что какое-то самое первое историческое повествование, более раннее, чем Начальный свод, и еще не разделенное на годы, появилось только в княжение Ярослава Мудрого, примерно в 1030-х гг. Причем многие относят его к гораздо более позднему времени (к 1070-м или 1090-м гг.).

Поэтому 862 год — это фикция, логическая конструкция составителя «Повести временных лет», которому нужно было как-то разбросать по временной сетке известия своих письменных источников и сохранившиеся в памяти его современников предания о начале Руси. В результате летописец просто приурочил это начало к определенному году правления византийского императора Михаила (к тому же начало его правления определил неверно). Поэтому князь Олег по «Повести временных лет» правит 33 года (со смерти Рюрика, умершего по «Повести временных лет» в 879 г.), и столько же правит Игорь.

Всю первоначальную хронологию летописей можно принимать лишь условно. Так, по «Повести временных лет» Олег завоевал Киев в 882 г., взяв с собой маленького Игоря. Игорь погиб во время полюдья в 945 г., и в этом случае мы должны считать, что ему было более 65 лет (если полагать, что он — сын Рюрика). Согласно же Новгородской первой летописи, Игорь пошел завоевывать Киев, будучи уже взрослым князем, хотя не указана дата. Если при этом использовать дату завоевания Киева по «Повести временных лет», придется считать, что в момент смерти Игорю было под сто лет, что вряд ли возможно, тем более что, по сообщению и той и другой летописи, его сын Святослав был тогда еще «детеск», то есть мал.

Материала по началу Руси первым летописцам явно не хватало (даже при том что кроме преданий они использовали письменные источники — византийские хроники). С этим связано появление многочисленных так называемых «пустых годов» в «Повести временных лет».

Фактически мы имеем очень немногие точные даты по началу Руси. Это 860 г., когда, согласно византийским известиям, произошло нападение «руси» на Царьград (которое обычно относят к походу Аскольда и Дира). Это и даты походов Олега и Игоря в Константинополь, так как они, вероятно, содержались в договорах с Византией 911 г. и 944 г. Хотя договоры дошли только в составе текста «Повести временных лет», но имеют все признаки подлинных переводов с греческого оригинала и не противоречат текстам других сохранившихся договоров Византии с варварами.

Сомнения в точности остальных древнейших дат по летописи возникает при сопоставлении их с датами по другим источникам. Сохранилось несколько документов по истории Хазарии на древнееврейском языке. Два из них были найдены в каирской генизе (кладбище рукописей), в том числе — называемый по месту своего последующего хранения Кембриджский документ. Это отрывок неизвестного письма, повествующего о войне предпоследнего кагана Хазарии по имени Аарон с аланами, русскими и византийцами.
В частности, там идет речь о неудачном походе на Хазарию русского правителя по имени Хлга. Предполагают, что речь идет о князе Олеге. Но тогда это известие не совпадает с летописными данными о времени жизни этого князя. Сторонники традиционных взглядов на датировки думают, что был какой-то другой князь Олег, и речь идет о нем. Поэтому вокруг Кембриджского документа многие десятилетия идет спор.

Вернемся к рассказам «Повести временных лет» и Новгородской первой летописи Младшего извода о призвании варягов. К какому бы выводу мы ни пришли относительно их соотношения, нужно помнить, что запись эта, в любом случае, отстоит от самого события на двести лет, если не более. Поэтому бЛльшая первоначальность чтения одной из летописей по сравнению с другой еще не говорит о бЛльшей достоверности самого известия. Видимо, нужно признать, что тут летопись передает то, что сохранилось в устной традиции, другими словами, — это легенда (как и многие другие летописные рассказы). Летопись — это не документ. Это — то, что противоположно документу, то есть — нарратив, рассказ, повествование, субъективное по своей природе. А. А. Шахматов, между прочим, вообще не рассматривал летопись как исторический источник. Он понимал достоверность только как достоверность истории складывания летописного текста, как достоверность воссоздания мысли летописца, пользующегося легендами разного происхождения и с определенной целью изменяющего тексты своих предшественников.

Это возвращает нас к проблеме Новгорода и Ладоги. Несмотря на то что рассказ Ипатьевской летописи вторичен, он использовал, по-видимому, какую-то другую, чем рассказ Лаврентьевской летописи, — не киевскую, а ладожскую легенду. Под 1114 г. как в Лаврентьевской, так и в Ипатьевской летописях содержится одинаковый рассказ о том, что составитель летописи посетил Ладогу, слышал рассказы ладожан о разных чудесных явлениях, знал о закладке ладожской крепости. Наиболее поразительно упоминание им «глазков стеклянных» — просверленных бусин, которые находили дети на берегу Волхова и которые набрал для себя сам автор повествования. Археологи утверждают, что в Ладоге в начальный период ее существования, в VIII в., «варились» такие стеклянные бусины, игравшие затем роль денег. Фанта­стические объяснения их появления, даваемые летописцем под 1114 г., говорят о том, что реальные знания об этом к началу XII в. были прочно утрачены. Можно предположить, как это часто делается, что и легенда о приходе Рюрика в Ладогу относится к этому же слою ладожских известий.

Но здесь все не так просто. А. А. Шахматов считал, что было составлено несколько редакций «Повести временных лет»: одна в 1116 г., другая в 1118 г., и рассказ летописца о посещении Ладоги относится к редакции 1118 г.. Сложность состоит в том, что в чистом виде, по Шахматову, ни предыдущая редакция 1116 г. (редакция Сильвестра), ни редакция 1118 г. не сохранились. Как в Лаврентьевской, так и в Ипатьевской летописях обе эти редакции отразились, по Шахматову, в переплетенном виде: в Лаврентьевской в большей степени отразилась редакция Сильвестра, а в Ипатьевской — редакция 1118 г. Если так, то, действительно, рассказ о посещении Ладоги в обеих летописях можно отнести к творчеству составителя редакции 1118 г., считая, что в Лаврентьевской летописи именно этот момент был дан по тексту редакции 1116 г., а другие ладожские известия — по тексту редакции 1118 г.

Но эта гипотеза Шахматова — довольно сложное построение, изобилующее гипотетическими звеньями, и его не принимает ряд современных исследователей.^{11  Н}а основе таких предположительных заключений стараются не строить новых гипотез: они могут даже условно приниматься, но как основание для новых предположений — шатки.

Между тем в данном случае важно, кто и когда услышал легенду и вставил в летопись. Если она попала туда в результате посещения летописцем Ладоги, о котором сказано под 1114 г., то нам предстоит выбирать между легендой киевского (или новгородского) происхождения о первоначальном приходе Рюрика в Новгород и ладожской легендой о приходе в Ладогу, записанной или на 20 лет позднее (Начальный свод), или на 70 лет позднее (если считать, что Новгород был упомянут уже в каком-то изначальном тексте времен Ярослава Мудрого). Действительно, кажется (особенно в первом случае), что временная разница не так уже велика. И можно предпочесть легенду местную, северную — легенде южной, киевской (или новгородской, но в изложении киевского книжника). Кажется правдоподобным, что в Киеве конца XI (время составления Начального свода) Ладогу могли заменить Новгородом, так как о древности Ладоги там мало кто помнил, тем более что, судя по исландским сагам, после женитьбы Ярослава Мудрого на дочери шведского короля Ингегерде, Ладога была получена ею в приданое и надолго отдана в управление ее родственнику Регнвальду.

Но если мы не принимаем гипотезу Шахматова о переплетенных в сохранившихся текстах «Повести временных лет» двух редакциях и считаем, что в Лаврентьевской и Ипатьевской летописях сохранилась одна и та же редакция «Повести временных лет», просто переданная с некоторыми изменениями, то сразу возникает вопрос: почему другие «ладожские» известия читаются во всех списках «Повести временных лет», а легенда о Ладоге как первом городе Рюрика отразилась не во всех? Единственный ответ тогда — рассказ о приходе Рюрика в Ладогу не связан с остальными «ладожскими» известиями «Повести временных лет». Значит, он мог попасть в летопись гораздо позднее. И тогда ценность этого рассказа оказывается существенно иной. Очевидно, что вопрос этот не имеет однозначного решения, то есть могут предлагаться лишь гипотетические варианты ответов на него. Видимо, вариант рассказа Ипатьевской и Радзивиловской летописей появился тогда, когда о первоначальном расположении Новгорода (Рюрикова Городища) на низменном острове уже забыли. Поэтому Новгород оказывается городом, который Рюрик срубил «над Волховом». Можно, конечно, предположить и иное: это версия киевского летописца, который полагал (по аналогии с Киевом), что города ставятся на высоких берегах рек.

Но в любом случае большинство исследователей соглашается, что рассказ о приходе Рюрика в Ладогу — это отражение какой-то местной легенды. Легенда же может содержать воспоминание о реальных событиях, пусть и искаженное. И здесь мы подходим к вопросу о том, как подтвердить или опровергнуть текст летописи материалами других источников. Это, конечно, не всегда возможно, даже редко. Многим исследователям свойственен абсолютно понятный тут скепсис. Однако в данном случае кое-что у нас имеется. Археологически Ладога древнее Новгорода на сто лет. Как город Ладога надежно датируется серединой VIII в., а первоначальный Новгород (Рюриково Городище) — только второй половиной IX в. Какое-то воспоминание о большей древности Ладоги по сравнению с Новгородом, возможно, и лежит в основе рассказа Ипатьевской летописи.

Представляется, что, когда исследователи пытаются установить более тесные связи между текстом летописи и данными археологии, они вступают уже на зыбкую почку догадок, даже когда эти догадки и кажутся правдоподобными. Так, по данным археологии, Ладога горела около 840 г., и появляется соблазн связывать это с недатированным в летописи, но случившимся до 862 г. появлением «находников»-варягов. Но, учитывая условность всех начальных летописных дат и отсутствие даты 862 г. в Новгородской первой летописи, а также фольклорный мотив самого известия о «призвании варягов», такое предположение выглядит натяжкой.

Теперь от проблемы истории летописного текста, первичности того или иного его варианта и первенства Ладоги и Новгорода в рассказе летописи перейдем к более общему вопросу. Сюжет о призвании варягов исторически связан прежде всего со спором о принесении иноземцами государственного порядка славянам. С середины XVIII в. противоположные оценки вызвали долговременную, то обострявшуюся, то затихавшую дискуссию по «варяж­скому вопросу» (или, иначе, «норманнской проблеме») — спор норманнистов с антинорманнистами — сейчас, впрочем, уже практически утративший чисто научную актуальность.¹² Но в общественном сознании к нему еще сохраняется интерес. В 1940—1960-х гг. этот интерес подогревался искусственно, раздувался, как всегда, сверху, в целях поддерживать определенный градус общественного «патриотизма» в понимании этого слова власть имущими, желающими, чтобы внимание общества всегда было направлено на поиск врага на постоянно враждебном Западе.

Если отрешиться от традиции, суть спора была довольно странной с современной точки зрения: создали ли славяне свое государство сами или же оно было привнесено извне пришлыми «варягами» или «русью»? «Варягами» («варангами», «вэрингами») в византийских источниках, начиная с XI в., а также в исландских сагах называются скандинавские воины на византий­ской службе. Употребление этого слова в «Повести временных лет» не противоречит такому пониманию. Под «русью», как следует из буквального прочтения текста «Повести временных лет», нужно понимать какое-то северное племя, сопоставимое со шведами, англами или готами, то есть германцев. Однако и до сих пор единства по этому вопросу среди ученых нет.

Надуманность самой постановки вопроса в том, что, во-первых, почти ни одно древнее государство не было создано без внешнего влияния, внешнего толчка. Во-вторых, эти древние государства, как и вообще все средневековые государства были не этническими общностями, а общностями, объ­единенными на основе подданства, хотя костяком часто был один этнос. Но не в случае с древнерусским государством, возникшим из практики сбора княжеской дани с окрестного населения, без различия его этнического происхождения.¹³ Иными словами, Древнерусское государство не было государством славян. На это указывает даже наш рассказ, в котором среди «племен», позвавших варягов, значатся как славянские, так и финно-угорские племена. На этом фоне берущая с них дань заморская «русь» и ее князья уже не кажутся чем-то необычным. Национальный вопрос, как и национальные государства, — явление позднее, все это относится к Новому времени и свидетельствует о распаде средневековых общественных отношений.

Но в середине XVIII в. взошедшая на престол в результате дворцового переворота императрица Елизавета Петровна желала противопоставить себя свергнутому сыну Антона-Ульриха Брауншвейгского и внучатой племянницы Петра I Анны Леопольдовны. Между тем ситуация для Елизаветы Петровны была не из легких. Свергнув младенца-императора Иоанна Антоновича, она нарушила один из главных законов своего отца — Указ о престолонаследии, по которому монарх был вправе выбирать себе наследника из круга родственников. В полном согласии с этим Иоанн Антонович был поставлен на российский престол покойной императрицей Анной Иоанновной, которой приходился внучатым племянником. В случае его смерти престол должны были унаследовать его братья, которых тогда еще не было, но которые действительно родились впоследствии, уже в ссылке. Поэтому Елизавете было очень важно постоянно изображать все окружение Анны Леопольдовны (иностранки по отцу) и ее мужа «иноземным засильем», то есть чужаками, равнодушными к России и желавшими лишь обогащения. И так удачно сложилось, что главными фигурами в окружении Анны Иоанновны, а потом и Анны Леопольдовны, действительно были немцы: Остерман, Миних, Бирон и другие. Правда, в Россию они (за исключением Бирона) попали еще при Петре I, который и был главным проводником «иноземного влияния», но об этом долгое время как-то предпочитали забывать. Зато «дщерь Петрова» Елизавета (напомним, также иностранка по матери) противо­поставлялась иноземцам, а совершенный ею переворот мог быть теперь уподоблен патриотическому подвигу.

В этой ситуации представленный в 1749 г. к празднованию ее именин в императорскую академию наук академиком Г. Ф. Миллером доклад оказался совсем не кстати. Миллер не учел всех тонкостей текущего момента, объявив, что славяне были диким племенем, пока не получили как государство, так и само имя из рук германцев — норманнов. Елизавете совершенно не понравилась эта идея, и другие академики бросились ее опровергать, прежде всего — М. В. Ломоносов. Так появились первые «антинорманнисты». Спор продолжался в XIX в., когда Миллер и его сторонники, по мнению оппонентов, сами воспринимались как «немецкое засилье», теперь уже в Академии наук. Парадоксальность ситуации состояла в том, что Миллер, хоть и немец по происхождению, но покинувший родину в ранней молодости, был настоящим государственным патриотом России и очень осуждал другого приезжего, но сравнительно быстро уехавшего иностранца — амбициозного и талантливого А. Л. Шлецера за нежелание служить России. Сам Миллер посвятил всю жизнь изучению русской истории, сбору исторических источников и их публикации.

«Норманнская проблема» пережила затем разные этапы. К началу XX в. старый ультранорманнизм, как и старый ультраантинорманнизм ушли в прошлое. В настоящее время большинству историков и филологов очевиден ряд положений (причем большинство из них были ясными еще сто лет назад):

— период конца VIII — третьей четверти XI в. в истории Северной Европы и зоны Балтийского моря был «эпохой викингов», то есть жителей Скандинавии, иначе «норманнов» (северных людей), иначе «варягов», которые совершали грабительские набеги на Англию, Ирландию, Исландию, Гренландию, Германию, Францию, Италию и создавали свои королевства на территории Англии, на севере Франции и даже в XI в. — на Сицилии;

— нельзя отрицать активное присутствие скандинавов на торговом пути «из варяг в греки» (как он называется в летописях), проходящем через Восточно-Европейскую равнину, о чем говорят византийские и арабские письменные источники, данные археологии, даже местные топонимы («Варяж­ский остров», «Варяжская улица» и т. п.);

— скандинавские саги, а также скандинавские рунические надписи на камнях XI в. прямо указывают на близкие связи с Киевской Русью, которую скандинавы называли Гардарикой (страной усадеб), куда ходили воевать за тамошних князей, которая воспринималась как часть скандинавского мира, а род киевских князей был хорошо знаком некоторым скандинавским конунгам, не говоря уже о совпадении части преданий в сагах и русской летописи (например, сюжет о витязе, павшем от своего коня);

— имена первых русских князей и княгинь (Рюрик, Олег, Игорь, Ольга, Рогволод, Рогнеда), а также подавляющее большинство имен их дружинников, читающихся в летописи, в том числе в тексте договоров Олега 907, 911 гг. и Игоря 944 г. (Карлы, Инегельд, Фарлоф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Труан, Лидул, Фост, Стемид, Ивор, Вуефаст, Либиар, Иггивлад, Фрастен, Иггельд, Свен, Свенельд, Асмунд и др.), — скандинав­ские, имеющие соответствия в древнескандинавском языке, при этом написанные правильно (так, как они реально звучали);

— иностранцы также отождествляли «русь» со скандинавами: в так называемых Бертинских анналах под 839 г. сообщается о появившихся при дворе короля Людовика Благочестивого послах от кагана «Ros», которые по расследовании оказались шведами; Константин Багрянородный различал «русь» и «славян», даже приводил названия днепровских порогов славянские и «русские» (при этом последние оказываются скандинавскими); различал «русь» и «славян» также арабский автор Ибн-Фадлан, посетивший в первой половине X в. Среднее Поволжье; в двух византийских хрониках середины X в. (в Хронике Георгия Амартола по Ватиканскому списку и в Хронике Псевдо-Симеона) при описании нападения в 941 г. народа «русь», он называется «дромитами» и отождествляется с «франками», то есть германцами (в славянских переводах Георгия Амартола в этом месте «франки» толковались как «варяги»);

— имя «русь» имеет, скорее всего, скандинавское происхождение и происходит (наиболее распространенное мнение) от «ruotsi» (так в финском и родственных языках именуются шведы, полагают также, что это слово восходит к древнескандинавскому слову «гребец»), из которого в славян­ском варианте происходит «русь», подобно тому, как из финского «suomi» происходило древнерусское «сумь».¹⁴ В последнее время получило новые обоснования и другое предположение, высказанное впервые еще в начале XIX в., о том что «русь» происходит от «Рюстрингии» — области Фрисландии (на границе современных Германии и Нидерландов), откуда предположительно пришел Рюрик.¹⁵ Существует, правда, также гипотеза о южном, в частности об иранском происхождении слова «рос» и о необходимости различать северный этноним «русь» от южного «рос».

Когда русские князья создали государство с центром в Киеве, понятие «русь» и «русская земля» перешли на Киев и прилегающие к нему земли (Черниговскую, Переяславскую, древлянскую). Все вместе они стали именоваться «Русской землей». Эта «Русская земля» поступала в раздел между родственниками каждого очередного киевского князя. «Русином» стали называть жителя Среднего Поднепровья. «Русская Правда», составленная в первой половине XI в., противопоставляет «русина» как жителя юга «словенину» как жителю Новгорода. Новгород не включался в раздел «Русской земли», то есть не входил в нее, он, как полагают, считался принадлежно­стью того, кто получал Киев.

С другой стороны, очевидно, что княжеская династия и дружина, скандинавские изначально, очень скоро ославянились. Князья, начиная со Святослава, сына Игоря, носили уже в основном славянские имена, хотя скандинавские имена Игорь, Олег, Рюрик и Рогволод сохранились как родовые имена Рюриковичей. Мы знаем также, что язычники в дружине Игоря в 944 г. приносили клятву на верность договору с византийцами, упоминая не скандинавских богов, а Перуна, которого особо выделил и внук Игоря Владимир, когда пытался собрать всех местных языческих богов. Мы не знаем, на каком языке говорили Олег и Игорь со своими дружинниками-скандинавами, но можно догадаться, что это, вероятно, был скандинавский язык. Однако к моменту принятия Владимиром христианства в конце X в., после чего в государстве распространилась славянская письменность, скандинав­ский язык был уже практически вытеснен из быта и культуры киевских верхов. Ярослав Мудрый был женат на дочери шведского короля Ингегерде (в крещении Ирине), которую «перехватил» у ее прежнего жениха норвеж­ского короля Олафа Святого, женившегося после этого на ее сестре. Как близкий свойственник Олаф впоследствии, лишившись престола на родине, бежал именно к «конунгу Ярислейву» и его жене Ирине, у которых жил некоторое время. Но все же те поколения варягов, которых нанимали «из заморья» князья Владимир, а потом Ярослав Мудрый, уже воспринимались как чужаки в противоположность своей дружине.

Восточно-Европейскую равнину в VIII — первой половине XI в. прорезали два важнейших европейских торговых пути: волжский и днепровский. Они имели непосредственное отношение к созданию Древнерусского государства и оказали большое влияние на жизнь населения этих мест. Это население принадлежало к различным языковым группам. Финно-угры пришли в Восточную Европу из-за Урала несколькими волнами еще в глубокой древности. Они заселили северо-запад равнины, бассейн Верхней Волги, Оки и Камы. Предки балтов также проживали на обширном пространстве лесной зоны Восточной Европы (современная Белоруссия, Литва, Латвия). В VII—VIII вв. в Поволжье возникли два государства — Волжская Булгария и Хазарский каганат. И булгары и хазары были тюрками, но различались религией: булгары в 921 г. приняли ислам, а в Хазарии, находившейся на главном пересечении торговых путей в этом регионе, смешивалось много культур (ислам, христианство, иудаизм, язычество). В по­следней четверти VIII в. среди хазарской правящей верхушки стали особенно влиятельны еврейская религия и культура.

Что касается славян, еще во время славянского единства в Центральной Европе Прокопий Кесарийский в VI в. писал о редких и разбросанных далеко друг от друга славянских поселках, язычестве, привычке воевать пешими, полуголыми, с небольшими щитами и копьями, отмечал единый язык всех славян и схожую внешность.¹⁶ Как воспоминание об этом, видимо, нужно расценивать текст «Повести временных лет». Продолжая рассказ о происхождении современных ему народов от библейского Ноя и его детей, летописец заметил: «По мнозехъ же времянех сели суть словени по Дунаеви, где есть ныне Угорьска земля и Болгарьска. И от техъ словенъ разидошася по земле и прозвашася имены своими, где седше на котором месте».¹⁷ В этом отрывке уже говорится о том, что славяне «разидошася», то есть расселились по разным местам. Дело в том, что активность славян на Дунае сдерживалась присутствием по соседству с этим районом многочисленных германских племен: более организованных и воинственных. Вероятно, именно в связи с этим часть славян была вытеснена из Центральной Европы и в VI—VIII вв. уже обнаруживается на берегах Днепра и Десны. Передвижение славян в восто­ч­-ном и северо-восточном направлениях также связывают с нашествием из Паннонии тюрков аваров.

Волжский торговый путь шел из районов Северной Европы и Прибалтики через земли, где обитали финно-угорские племена и где в это время уже селились ильменские славене и кривичи, по рекам Оке и Волге мимо Волжской Булгарии и Хазарии в Каспийское море, а затем на арабский Восток. Существует знаменитое описание похорон «знатного руса» араб­ского автора Ибн Фадлана, который наблюдал этот обряд во время путешествия по Волге в Булгарию. По волжскому пути шел из арабских стран поток товаров в Северную и Западную Европу. Одним из главных товаров, которые везли по Волжскому пути, было серебро. На него выменивались другие товары, прежде всего меха. Своего серебра в Западной Европе не хватало, а у славян и финно-угров Восточно-Европейской равнины не было вовсе. Только в X—XI вв. в Киевской Руси недолго чеканили свою серебряную и золотую монеты из привозного золота и серебра («сребреники» и «златники»).

Другой важнейшей европейской торговой артерией был днепровский путь (путь «из варяг в греки»). Он шел из Северной Европы через Балтику по Финскому заливу, через Неву в Ладожское озеро, затем по Волхову в озеро Ильмень и реку Ловать. Этим же путем можно было доплыть также до бассейна Дона и Волги на востоке, а на западе — до бассейна Днестра и Вислы. От верховьев Ловати до верховьев Днепра ладьи волокли. Волоки долго существовали и в других местах. Память об этом сохранилась в названиях некоторых русских городов, например Волоколамск, Вышний Волочок. Известное описание плавания по днепровскому пути есть у Константина Багрянородного. Путь начинал действовать весной, когда вскрывались реки. К этому моменту князь как раз возвращался из полюдья с собранной данью. Заранее мастерились лодки, плыли к Киеву и потом — по всему течению Днепра. В самом устье Днепра на острове делался привал на три дня. Затем вдоль берегов Черного моря плыли до Константинополя.¹⁸ В районе дне­провских порогов, когда приходилось выходить на берег, да и в других местах могли подстерегать опасности, поэтому в плавание, видимо, старались взять с собой вооруженных воинов для охраны. Разница между купеческим караваном и военным отрядом часто была в древности совсем небольшой. Торгуя на царьградских рынках, русские князья и купцы проводили в Константинополе все лето. К осени они возвращались в Киев и собирались в полюдье, которое продолжалось всю зиму, а весной снова собирались ладьи в Царьград.

Торговля по Волге и Днепру оказалась тем внешним фактором, который смутил покой «племен», населявших Восточную Европу, и заставил их выходить из обычной замкнутости и приспосабливаться к интересам «большого мира». Это можно отчасти сопоставить с опытом современного человека, живущего в России в деревнях и городках вдоль больших дорог. По торговым путям, как известно, привозили из Западной Европы славянам оружие, из мест обитания славян и финно-угров шли меха, кожи, воск и рабы. Из Византии в «Русь» попадали драгоценные вещи, украшения, дорогие ткани (паволоки), вина, лакомства. Торговые пути через Восточно-Европейскую равнину были одной из важных причин образования здесь государства. Эта точка зрения, высказанная еще В. О. Ключевским, находит сейчас новых сторонников. И главный материал дает тут археология.¹⁹ Торговля способствовала образованию городов. Такой подход противостоит другой точке зрения, согласно которой древнерусские города рассматриваются как племенные центры. Но, согласно данным археологии, племенные центры на Восточно-Европейской равнине в города не развились, а первые древнерусские «грады», нам известные, были пестрыми по составу, полиэтничными образованиями, легко принимающими в свой состав чужаков, разбросанными по торговым путям и призванными эти пути обслуживать. Другим фактором стало наблюдающееся в это время повышение плотности населения Восточно-Европейской равнины, что привело к установлению связей между разными районами и вело к объединению. Отмечают также свойственные этой эпохе усовершенствование орудий труда, появление железных наконечников пахотных орудий, развитие ремесла.

Население городов составляли военный люд и купцы, а также ремесленники, производящие необходимые им изделия. Крупнейшим городом на юге стал Киев, хотя нельзя точно сказать, когда это случилось, об этом идут споры. Вероятно, славянизация среднего течения Днепра, где находится Киев, проходила ранее, чем освоение славянами севера. Среднее Поднепровье издавна было зоной обитания предков славян, и оно же стало в момент образования государства районом, наиболее густо помеченным городами. Между тем на севере не находят славянских памятников раньше конца VII в. Этим временем датируют сейчас возникновение первого поселения в Ладоге, которая была воротами из Балтики во внутреннюю восточноевропейскую зону. Ладога возникла, вероятно, прямо в ходе славянской колонизации этих мест и исключительно для обслуживания интересов внешней торговли. При раскопках Ладоги и новгородских сопок находят следы славяно-финно-угро-скандинавского культурного взаимодействия. Сам тип новгородских погребальных сопок имеет внешнее сходство с большими курганами Скандинавии. Однако наименование одного из ладожских курганов «Олеговой могилой» возникло только в XIX в., и не имеет под собой никакого исторического основания.

Археологические данные подтверждают существование древних поселений со смешанным (славянским, финно-угорским и скандинавским) населением в тех районах, которые указаны в рассказе летописи. На севере наблюдалась особенность в образовании городов, здесь присутствуют так называемые «парные города». Этот феномен состоял в том, что сначала возникли первые древнейшие поселения (протогорода), относящиеся к эпохе, к которой летопись относит «призвание варягов», или несколько позже (IX—X вв.): Городище в истоке Волхова (Рюриково Городище), Гнездово в верховьях Днепра у Смоленска (с крупнейшим в Восточной Европе комплексом курганных могильников), небольшое поселение Крутик близ Белоозера, Тимерево недалеко от Ярославля, Городок на Ловати близ Великих Лук, Сарское городище недалеко от Ростова. Вскоре они оказались за­брошенными и неподалеку были основаны новые города, теперь уже устойчивые: Новгород, Смоленск, Ярославль, Ростов, Великие Луки... Предлагались разные объяснения (смещение направления торговых путей, замена языческих центров христианскими и пр.). Исключение составляет Ладога, древнейшая из всех, но сохранившаяся до сих пор.

Существует много других спорных вопросов, связанных с первыми городами. Городское население, по-видимому, было новой социальной общно­стью, внутри которой стирались прежние различия и формировались новые традиции. Одной из таких традиций стало собрание горожан — вече, о котором мы знаем уже по письменным источникам. Если исходить из представления о древнерусских городах как племенных центрах, можно трактовать древнерусское вече как собрание взрослых мужчин «племени». Наиболее усиленно это направление развивалось в последние десятилетия создавшим тео­рию древнерусских городов-государств И. Я. Фрояновым и его учениками.²⁰ Однако, как показывают другие исследования, письменные источники не дают основания полагать, что на вече в древнерусских городах собирались кто-либо, кроме самих горожан.²¹ Попытки увидеть в рассказе о «призвании варягов» решения вечевых собраний кажутся очень уязвимыми, поскольку текст ни в одной редакции не дает возможности такой интерпретации.

Мы вообще, строго говоря, не знаем, проживала ли в городах, известных нам по летописи, славянская или финно-угорская племенная знать. Ни в одном письменном источнике нет сведений об этом. Упоминаемых там «старцев градских» нужно рассматривать, вероятно, как библейское понятие и литературную кальку²² (не будем забывать, что составители летописи были людьми книжными и знали Священное Писание в том объеме, в котором оно было тогда переведено на славянский язык и распространено на Руси).

Городскую элиту, в отличие от низов (ремесленников и торговцев), составляли князь с дружиной. Одним из таких князей, имевших свою дружину, видимо, и был летописный Рюрик, если, конечно, мы будем считать, что это предание вообще отражает какую-то реальность. Летописец, вероятно, ошибался, думая, что у Рюрика были братья. Еще в XVIII в. возникло понимание, что на древнескандинавском языке выражение «sine hus» означает «свой род, дом», а «thru varing» — «верная дружина». Таким образом, фразу летописи о Рюрике, Синеусе и Труворе можно понять как какое-то искажение скандинавской фразы о Рюрике с родом и верной дружиной, хотя анализ возможных грамматических форм этого выражения вызывает вопросы и в настоящее время не все разделяют эту гипотезу.²³ 

Возможно, летописец слышал какое-то скандинавское предание, передаваемое уже на славянском языке. Оно трансформировалось в стандартный фольклорный сюжет о приходе трех (двух) братьев — основателей города (или государства), известный у разных народов. Даже в самой «Повести временных лет» есть еще один такой сюжет о Кие, Щеке и Хориве. Давно было замечено также сходство сюжета о призвании варягов и рассказа одной из англосаксонских хроник X в. о приходе саксов к бриттам.

Что касается самого Рюрика, чаще всего его считают реальным лицом и отождествляют с известным по скандинавским сагам Рериком Фрисландским, то есть западным, датским конунгом. Кстати, Рерик (Рюрик) — распространенное скандинавское имя. Археологи в основном прослеживают связи населения Восточно-Европейской равнины с выходцами из Средней Швеции. Но находят, в том числе в Ладоге и Новгороде, также вещи датского производства. Само по себе, разумеется, это не говорит ни о чем, мы просто констатируем, что приход в Ладогу или Новгород какого-то отряда датчан, в принципе, был возможен.

В более поздних Новгородской четвертой и Софийской первой летописях содержится также упоминание «старейшины» по имени Гостомысл, поставленного новгородскими словенами после изгнания варягов перед призванием Рюрика. А. А. Шахматов считал, что в этих летописях отразился их общий протограф — летописный свод 1448 г. (Новгородско-софийский свод). Он полагал также, что какая-то редакция этого свода или более древнего сложным образом повлияла и на текст Новгородской первой летописи. Поэтому упоминание Гостомысла, по его мнению, читалось в первоначальном виде сказания о «призвании варягов». Шахматов вставил его имя в свою реконструкцию древнейшего Новгородского свода.²⁴ Однако позднее эти построения А. А. Шахматова подвергались критике, и исследователи новгородского летописания видели его историю иначе.²⁵ Как правило, сюжет о Гостомысле считается позднейшей легендой. Такая же легенда, но еще более поздняя, — упоминание Вадима Храброго и его новгородских «советников», убитых Рюриком. Об этом говорится в Никоновской летописи XVI в., сложной по составу и содержащей, в числе прочего, разного рода легендарный и недостоверный материал. Еще более фантастичной является интерпретация рассказа Никоновской летописи В. Н. Татищевым, который называл Вадима «словенским князем» и предполагал его родственную связь с Гостомыслом.

Летопись донесла рассказ только об одном варяжском клане, хотя по данным письменных памятников можно понять, что их было гораздо больше. Летопись сообщает, например, что в Полоцке во времена князя Владимира (по летописи, правнука Рюрика) правил князь Рогволод (вариант скандинавского имени Рогнвальд), который пришел «из-за моря» и не был родственником Рюриковичей, как и Туры, правивший в Турове (хотя последний, вероятнее всего, появился как результат топонимической легенды). В случае с Рогволодом, по-видимому, отразилось какое-то устное предание, сохранившее имя этого князя. Летописец «убивает» его и все его мужское потомство руками Владимира, чтобы как-то объяснить их исчезновение в дальнейшем. Другое предание о варяжских князьях сохранилось в рассказе летописей об Аскольде и Дире, также убитых князьями из рода Рюрика. В самом роде Рюриковичей были, несомненно, какие-то другие князья, кроме тех, о ком сказано в летописи. Так, в договоре князя Игоря с византийцами 944 г. упоминается племянник этого Игоря, носящий одно с ним имя, тогда как никаких братьев или же сестер Игоря летопись не упоминает. Известно также, что вдова Игоря княгиня Ольга прибыла в Царьград, как пишет Константин Багрянородный, с племянником. Кроме того, в тексте договора Игоря перечисляются послы каких-то других людей, носящих как скандинав­ские, так и славянские имена (как можно об этом судить по переводу с греческого), не упоминаемые в других местах летописи (Володислав, Передслава, Турд, Фаст, Сфирьк, Акун и т. д. — всего около 20 человек). Можно предположить, что это также князья, поскольку у них были свои послы. Кроме того, далее в обращении к императору упоминаются «великий князь Игорь» и «князья», а послы оказываются присланными «от всякоя княжья».²⁶ 

В целом нам является картина одновременного пребывания на Руси в начале X в. довольно большого количества князей, как принадлежащих к роду Рюрика, так и чуждых ему. Летопись знает только цепочку Игорь (или Олег и Игорь) — Ольга — Святослав — Владимир. Остается предполагать, что к XI в., когда сложились первые летописные тексты, остальные княжеские линии прервались. Вероятно, часть князей погибла в результате борьбы за власть и за овладение городами на торговых путях, а отголоски этого попали в летопись в виде преданий об Аскольде, Дире и Рогволоде.

Эпизодом этой борьбы, вероятно, было какое-то прибытие князей в один из северных «градов» (Ладогу или Новгород), отразившееся в легенде о призвании варягов, хотя точное время тут определить нельзя. Очень возможно, что «призванием» позднее стало именоваться обычное насилие и захват власти в городе. Во всяком случае, на это указывают действия скандинавских викингов в других местах Европы. Но для поддержания престижа рода Рюриковичей более подходила версия добровольного приглашения. Есть другие точки зрения. Существует гипотеза, согласно которой в рассказе летописи (сторонники этого мнения опираются на версию Ипатьевской летописи, где использовано слово «ряд») можно видеть отражение какого-то договора («ряда») между прибывшими князьями и местным населением²⁷, но она подвергается критике.²⁸ Существует также трактовка этого сюжета как избрания князя местным населением.²⁹

Здесь было рассмотрено только начало летописного рассказа, связанного непосредственно с «призванием варягов». Далее в летописях помещены разные варианты его продолжения, повествующие о том, что князь Олег, как читается в «Повести временных лет», или Игорь и его воевода Олег, как читается в Новгородской первой летописи, взяв с собой варягов, словенов, кривичей и финно-угорских мерю и весь, спустился с севера вниз по Днепру, ставя по пути города и сажая там мужей, а затем — захватил Киев. После этого он (Олег по «Повести временных лет» или Игорь по Новгородской первой летописи) и его преемники заставили все окрестные племена (как славянские, так и финно-угорские) платить дань киевским князьям, что и считается обычно уже образованием Древнерусского государства с центром в Киеве. Так же, как и в случае со сказанием о «призвании варягов», по поводу этого рассказа существуют разные мнения и различные его интерпретации.

Итак, что же мы имеем к «юбилею»? Официально объявленное в этом году пышное празднование — это не годовщина создания Древнерусского государства. Это юбилей одной условной даты (862 г.), под которой летописец, под влиянием определенных умозаключений, во многом случайных, разместил в летописи легенду о «призвании варягов» и с промежутком в двадцать лет (под 882 г.) о завоевании ими Киева. Если такое празднование имеет смысл, то он заключается в привлечении дополнительного внимания к научным исследованиям всего комплекса вопросов, связанных с ранней историей Восточной и Северной Европы. Но, как видим, рассказ о «призвании варягов» и начале Руси и без этого по-прежнему, как и 260 лет назад (если вести отсчет со времени знаменитого доклада Г. Ф. Миллера), находится в центре внимания и споров историков, археологов, лингвистов и литературоведов. И это хорошо: споры и столкновения аргументов всегда полезны для предмета исследования, а единую точку зрения в науке требовать невозможно.

¹ В рукописи Лаврентьевской летописи слова «седе Новегороде» отсутствуют, в этом месте оставлен пропуск, который восстанавливается по другим спискам.

² Повесть временных лет. Ч. 1. Текст и перевод. Подготовка текста Д. С. Лихачева, перевод Д. С. Лихачева и Б. А. Романова. М.—Л., 1930. С. 18.

³ Полное собрание русских летописей. Т. 2. Изд. 2-е. СПб., 1908. С. 11.

⁴ Приселков М. Д. Материалы для реконструкции Троицкой летописи 1408 г. // Приселков М. Д. Троицкая летопись. М.—Л., 1950. С. 26—27.

⁵ Там же. С. 36, прим. 1.

⁶ См.: Творогов О. В. Повесть временных лет и Хронограф по великому изложению // Труды Отдела древнерусской литературы. Л., 1974. Т. 28. С. 99—113; Творогов О. В. Повесть временных лет и Начальный свод (Текстологический комментарий) // Труды Отдела древнерусской литературы. Л., 1976. Т. 30. С. 3—26.

⁷ Новгородская первая летопись старшего и младшего извода. М.—Л., 1950. С. 106.

⁸ Шахматов А. А. Сказание о призвании варягов. СПб., 1904. С. 2.

⁹ Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. 289—340.

¹⁰ Там сказано только, что это было во времена Кия, Щека и Хорива, а рассказ о них выше помещен в этой летописи под 854 г.

¹¹ См. например: Творогов О. В. Существовала ли третья редакция «Повести временных лет»? // In memoriam. Сборник памяти Я. С. Лурье. СПб., 1997. С. 203—209.

¹² Противоположную точку зрения см.: Фомин В. В. Варяги и варяжская русь: к итогам дискуссии по варяжскому вопросу. М., 2005.

¹³ По отношению к этим подданным киевских князей будем далее употреблять условный термин «племя», хотя в летописи он не употребляется, а суть объединений, известных в летописи как «поляне», «древляне», «словене» и т. п. определяется разными исследователями по-разному (союзы племен, суперсоюзы и т. д.).

¹⁴ А. А. Шахматов полагал, что тождество «варягов» и «руси» — результат умозаключений составителя «Повести временных лет», которого он называл «первым норманни­стом». Но при этом исследователь не сомневался в скандинавском происхождении русских князей и слова «русь», просто считал, что «русь» — первая волна скандинавов, проникших на днепровский юг, а «варяги» — волна вторая, захватившая север и только потом вместе с северными «племенами» и князьями Олегом и Игорем спустившаяся
в Киев. Эта концепция о двух волнах завоевания («русском» и «варяжском») не была поддержана последующими историками.

¹⁵ См.: Повесть временных лет. Перевод Д. С. Лихачева, О. В. Творогова. Комментарии А. Г. Боброва, С. Л. Николаева, А. Ю. Чернова при участии А. М. Введенского и Л. В. Войтовича. СПб., 2012. С. 247—253. Благодарю А. Ю. Чернова за возможность ознакомиться с текстом комментария на стадии верстки.

¹⁶ Древняя Русь в свете зарубежных источников. Под ред. Е. А. Мельниковой. М., 1999. С. 82.

¹⁷ Повесть временных лет. С. 11.

¹⁸ Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1991.

¹⁹ См.: Носов Е. Н. Современные археологические данные по варяжской проблеме на фоне традиций русской историографии // Раннесредневековые древности Северной Руси и ее соседей. СПб., 1999. С 151—163.

²⁰ См., например: Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988.

²¹ См.: Лукин П. В. Вече: социальный состав // Древняя Русь: Очерки политического и социального строя. М., 2008. С. 33—147.

²² Это предположил еще сто лет назад В. Н. Строев: Строев В. Н. По вопросу о «старцах градских» русской летописи // Известия Отделения русского языка и словесности. Пг., 1919. Т. 23. Кн. 1. С. 64.

²³ Мельникова Е. А. Рюрик, Синеус и Трувор в древнерусской историографической традиции // Древнейшие государства Восточной Европы. 1998. М., 2000. С. 148—149.

²⁴ Шахматов А. А. Разыскания… С. 611.

²⁵ См.: Бобров А. Г. Новгородские летописи XV века. СПб., 2001.

²⁶ Повесть временных лет. С. 34—35.

²⁷ Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. «Ряд» легенды о призвании варягов в контексте раннесредневековой дипломатии // Древнейшие государства на территории СССР. 1990. М., 1991. С. 219—229; Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. Легенда о «призвании варягов» и становление древнерусской историографии // Вопросы истории. № 2. 1995. С. 44—57; Петрухин В. Я. Как начиналась Начальная летопись? // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. 57. 2006. С. 33—41.

²⁸ Стефанович П. С. «Призвание варягов» — был ли договор князя с населением? // «К 1150-летию образования Российского государства». Тезисы доклада конференции. Институт археологии РАН. (В печати.) Благодарю П. С. Стефановича за возможность ознакомиться с тезисами его доклада.

²⁹ Свердлов М. Б. Домонгольская Русь. Князь и княжеская власть на Руси VI — первой трети XIII вв. СПб., 2003.