ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Владимир Дроздов

* * *

Большой каскад бездействует пока,

фрагмент садово-парковой культуры.

Над парком громоздятся облака,

как временный шедевр архитектуры.

Безлюдный луг с пюпитрами без нот

не требует повтора полонеза.

Стоит среди залива пароход:

залив не взять алмазом стеклореза.

Вдали огромен подлинный Кронштадт,

чьи в бухте якоря глубоководны.

Событий уменьшается масштаб,

обычней птиц бредут экскурсоводы.

Не доведя Россию до добра,

меняют позолоту мастера,

лакеи служат восковым персонам.

Музейная мерцает полумгла,

и слепнут от заката зеркала,

в заливе отражаясь полусонном...

* * *

1

Подвергаю наблюденью

даль небес и огород.

Чудотворные растенья

вырабатывают мед.

Вдаль гребут сырые лапки

водомерного жука.

Словно воздуха охапки,

отдыхают облака.

Брус воды стоит в колодце,

спит несушка в лопухах.

И парадней полководца

поступь злая петуха.

Прибавляют в весе ульи —

им Господь здоровья дал.

Продолжается июля

пышный церемониал...

2

Наверху летает ветер,

речка плавает внизу.

Добродетельные дети

пальцем трогают козу.

У крыльца лежит ошейник,

под забор свалилась тень.

Без смертей и воскрешений

входит в летописи день

вместе с бочкой для солений,

вместе с высохшим бельем,

и абстрактною вселенной,

и предметным соловьем.

Ибо длится созиданье,

а не близится потоп

в этой части мирозданья,

где всегда растет укроп.

* * *

Дым печной отнюдь не домосед.

Взор перечит мороку и мраку.

Окликает грамотный сосед

женским словом грубую собаку.

Слово, возникая неглиже,

нежно проплывает, аки ангел.

Оттого что холодно уже,

пальцев удлиняются фаланги.

Молча разговаривает печь

на старославянском, на латыни.

Правильной неправильную речь

делают глаголы золотые.

Жизни миротворческий уют.

Спит сосед над эндшпилем ладейным.

Рифмы разнополые живут

в русском языке членораздельном...

* * *

В ночной избе и шорох и возня

ночных существ. Мышиная пехота.

Метет за дверью, тащится сквозняк,

и помирать зимою неохота.

Один среди бессмысленной зимы,

не помня ни сумы и ни тюрьмы,

в громадной тьме стоит, как будто леший,

и тянет троеперстие ко лбу,

и крестит каждый угол, всю избу

прапращур мой, босой, полуистлевший...

* * *

...он мрачный холод чувствует спиною,

в ночи свечу нащупала рука.

Луна плывет меж Невским и Сенною,

туман тяжел, как сны временщика.

Подспудных дел критическая масса,

досье, указы, ящички стола.

Бирон встает с железного матраса,

сквозь черные уходит зеркала.

Вельможи то курчавы, то курносы,

нет в русском языке запретных слов.

Стоят в лесах дубы-великороссы,

прилип к заливу царский Петергоф.

Монархия в режиме монолога

общается с провинцией, века

идут как бог послал, и с большака

ямщик свернул, и там наверняка

Бирон, досье и рекруты острога,

и осени счастливая тоска,

всего не углядишь — и слава богу.

Протрешь очки, поежишься немного,

ждет время своего временщика...