ПАМЯТИ СЕРГЕЯ ВОЛЬФА
Возраст человек познает не только по отражению в зеркале и
состоянию здоровья — по количеству смертей вокруг себя: сначала старшие, потом
ровесники… много, все чаще, еще чаще. Надо залечь в воронку, куда второй раз
снаряд не попадает. Я хочу лечь в твою воронку, Сережа.
Умер Сергей Евгеньевич Вольф-Израэль.
Умер Сережа Вольф. Человек, казалось бы, вошедший более в сознание поколения,
чем в литературу. Насколько он сразу входил в сознание
каждого, кто его знал, могли бы свидетельствовать Юрий Олеша,
Иосиф Бродский, Сергей Довлатов (надеюсь, сейчас они вместе), Белла Ахмадулина,
Валерий Попов, Свет Остров… «Бывало, что ни нарисую, а получается все равно
Вольф», — говаривал Свет, про которого было известно, что он способен нарисовать
лошадь на яйце, не отрывая руки.
Я пишу этот текст, не отрывая руки: человек, прославленный якобы
своим эгоизмом, сколько он сделал одному мне…
Первое. Первым прочитал мои рассказы. Учил вкусу. Со своей
жадной полочки книг дал мне «Столбцы» Заболоцкого в первом исполнении, первый
том Пруста в переводе Франковского, первым сообщил
слово «Набоков».
Второе. Учил меня игре на бильярде.
Третье. Научил меня пить пиво с сушками в первой пивной у
Казанского собора.
Учитель. Сколько в жизни значит один человек!
Кроме моей памяти, после него остались до сих пор не отобранная
книга прозы и великолепная книга стихов, которым он предался, когда отчаялся во
всем остальном. Редчайший случай поздней поэзии. К счастью, он ее увидел.
Я сказал в 1987 году Бродскому, когда он спросил меня, что
новенького, что прочел поразительные трагические стихи. Какую стойку сделал
Иосиф на слово «трагические»! Спросил: правда
трагические? Я сказал — правда. «Кто же?» Я сказал: Вольф, — и он развеселился.
Я сказал вскоре другому знаменитому российскому поэту,
стяжавшему к тому времени все славы и все премии: «Слушай, помог бы ты хоть
кому-нибудь». — «Как?» — спросил он. «Ну, подними репутацию хоть одного поэта,
кроме себя». — «Кого же?» — «Надо бы написать предисловие к Сергею Вольфу».
— «Но он же второсортный поэт». Я вспылил: «Не думаешь ли ты, что в одночасье
очнешься третьесортным?» Получилось некрасиво.
Пришлось самому писать предисловие.
Прощай, Сережа. Ты никогда не окажешься второсортным.
А. Битов
17 сентября 2005
Он был в большей степени знаменитым человеком, чем литературной
знаменитостью. Никто не скажет, что ему было дороже и ближе — словесность,
джаз, живопись, кино, рыбная ловля?.. Жил он «как Бог повелел
и друзья не велят». Прислушивался лишь к самому себе, к своей свободной душе —
в руках Бога. Нет, и особенно ангажированным
конфессионально он тоже себя не числил.
Полагал достаточным того, что — крещен. В
разговоры на эту тему вступать не любил. Хотя и был одним из лучших
рассказчиков разных историй, чаще всего потешных.
В ленинградскую литературу Сергей Вольф вступил совсем молодым,
в конце 1950-х, обласканный одним из
самых изящно пишущих авторов советской поры — Юрием Олешей.
Без особенного напряжения стал профессиональным детским писателем, книги
которого с удовольствием читали — и
продолжают читать — как дети, так
и их родители, в основном сверстники Сергея Вольфа. Они находили в них — и
находят — дополнительную смысловую
нагрузку, подобную той, что существует в детской литературе обериутов.
За их милым читательскому сердцу житейским абсурдом проглядывает реальный абсурд человеческого существования.
Он довлеет себе в потаенной прозе Сергея Вольфа. Потаенной,
ибо вовремя не напечатанной, да и сегодня еще толком не собранной. Если детских
книг он издал более двух десятков, то взрослую — одну, «Двое в плавнях», 1971
год… Плюс — под занавес — стараниями друзей две книги стихов: «Маленькие боги»
в 1993-м и «Розовощекий павлин» — в 2001-м.
О чем бы Сергей Вольф ни писал, его внутренней темой была сводящая с ума — буквально — красота
мира. Сводящая
с ума, потому что жалкие частности человеческой жизни с этой красотой
несовместимы. Возвращает или нет земля первоначальный восторг души людям, ей
поклонившимся, — вот подспудная интрига произведений Сергея Вольфа. Пристальный
мастер подробности, детали, он старался
не делать грандиозных трагических обобщений, запечатленная им драма
человеческой жизни всегда иронически смягчена, снижена.
Психологически тонкая, потому что точная, его проза особенно
обогатила его поздние стихи, которые удивительным образом завершили его
художественную эволюцию. И в этом Сергей Вольф тоже оказался оригинальным,
подвластным закону своей души, а не литературы, творцом. То, с чего
подавляющее большинство авторов начинают, — с проникновенных лирических
признаний, — он оставил себе в утешение под конец жизни. Свободной жизни нашего
современника в несвободных обстоятельствах:
Душа моя, комарик мой полночный,
Барометр застылый и непрочный,
Взлети под фонари, под облака,
Дремотный локон встретится едва ли,
Зато увидишь сверху, как в подвале
Скрипит перо седого двойника…
К. М. Азадовский,
А. Ю. Арьев, Б. М. Борщ, А. В. Вольф, З. М. Вольф,
С. В. Вольф, В. М. Воскобойников, Л. Д. Гладкая, Я. А. Гордин,
Я. Н. Длуголенский,
Д. Н. Дубницкий, М. Ф. Еремин, А. Е. Задорин, И. В. Заславская, А. С. Заславский,
А. И. Зинштейн, Б. И. Иванов, Е. Ю. Каминский, Л. Г.
Климанов, Ф. Д. Коган,
Н. В. Кучеренко, А. С. Кушнер, А. Е. Молев, Э. К. Наркутэ, Е.
В. Невзглядова,
Н. К. Неуймина, С. Д. Остров, В. Г. Попов, А. А. Пурин, Н. Л. Рахманова,
Б. Б. Рохлин, В. М. Сафрошин, А. К. Славинская, И. П.
Смирнов, А. А. Ставиская,
М. Тажибаев, Г. Г. Телов, В. И. Уфлянд, А. Холявский, В. С.
Черешня, М. Ю. Чугорина, Е. А. Шварц, Л. Л. Штакельберг, И. П. Штемлер, В. И. Шубинский, О. А.
Юрьев, М. Д. Яснов
